Стая Тамерлана - Александр Михайлович Бурых

место претендует также и наш человек. Там уже сложилась неплохая компашка. Этот человек — очень желательное дополнение к ней. Пара ничего не значащих поправок к законам, но весьма нужных, понимаете ли…

— Да, я понимаю.

— Вот. А ваш э… друг становится на пути…

— Вы хотите, чтобы я оказал воздействие на него?

— Вы бы нас весьма обязали. Мы уважаем вас и нам, понимаете ли, не хотелось бы действовать иными методами по отношению к вашим… знакомым.

— Хорошо. Думаю, мне удастся повлиять на него.

— Спасибо, дорогой. Рассчитываем на вас. Мы, в свою очередь, будем всегда готовы оказать вам всяческую поддержку.

«И я готов! Всегда готов!» — почему-то захотелось, как в далеком пионерском детстве, во все горло завопить Аркадию Николаевичу. Но он сдержался.

* * *

Каретников проявил удивительную предусмотрительность для неприспособленного к жизни интеллигента. К тому же, не совсем в своем уме. Возможно, в этом и заключается особенность интеллектуалов — входить в согласие со здравым смыслом лишь после некоторого повреждения рассудка? Не здесь ли сокрыты резервы России?

Он разыскал кабинет директора и дозвонился до скорой. Потом вышел на порог и увидел, что раненый, судя по всему, скончался.

Тогда-то профессор и проявил себя. Нет, еще и чуть раньше — он не назвался по телефону. А теперь Анатолий Валентинович не стал никого дожидаться. Он заставил Тамерлана, неподвижно сидящего у тела Сари, подняться и отвел его к автомобильной стоянке. Тот не сопротивлялся. Его обычно прижмуренные глаза почти совсем закрылись, и хромец, подталкиваемый Каретниковым, двигался словно покорный чужой воле сомнамбула. Машины, доставившей ученого в «Свечу» и след простыл.

В тот момент, когда подъехал джип с портновскими головорезами, водитель решил от греха подальше ретироваться и постоять в кустиках неподалеку. Как бы по нужде отлучился — тертый был калач. Конечно, с политиками ведь дело имел. Вид приехавших, увешанных огнестрельными прибамбасами, не вызвал у него никакого энтузиазма. И шофер, прикинув, чем все может кончиться, так в кустах и остался. А, услышав пальбу, он немедля вскочил в машину и дал по газам.

Зато из замка зажигания бесхозного джипа самоуверенно торчал ключ, видно, кирасовцы нисколько не сомневались в скором отъезде. Лет пятнадцать назад у историка был «Москвич». Какое-то время машина ездила, потом стала проявлять характерное для нее своенравие — на частые ремонты почти не отзывалась, глохла, когда желала, и теперь она стояла во дворе, превращаясь в груду ржавого лома. Но кое-какие навыки вождения Анатолий Валентинович сохранил. Профессор впихнул на заднее сидение утратившего инициативу Тамерлана, завел автомобиль и, нетвердо руля, покатил в Москву.

Врачебная бригада, наряд милиции и репортер местной газеты, затесавшийся в их компанию, не застали ни единой живой души на территории «Свечи». Лишь трупы разной степени сохранности встретили их, да несколько дюжин пернатых приветствовали недовольным карканьем.

* * *

Верный данному слову, Заседин на следующий день позвонил Каретникову и договорился о встрече. Как всегда, он сам приехал к другу своего детства. Почему-то он или навещал профессора у него дома, или таскал его по разным мероприятиям, но ни разу не пригласил Анатолия Валентиновича к себе. Впрочем, этот факт на взаимных отношениях не сказывался. Аркадий Николаевич был поражен, увидев у историка ходячее личное имущество, — Тамерлана. И не сказать, чтобы приятно.

Квартира профессора была завалена листовками и другими печатными материалами. Но вся эта предвыборная мишура прошла мимо сознания посетителя, зацепившегося взглядом за хромца.

— Послушай, Толя, а что здесь делает этот? — с некоторой обидой в голосе спросил Заседин.

— Я привез его, — не очень понятно ответил профессор.

— В «Свечу» за ним ездил?

— Да.

— Да зачем, он тебе, наконец?!

И пришлось Анатолию Валентиновичу в деталях описывать свой последний визит в «Свечу». Гость несколько раз перебивал его удивленными восклицаниями но, в основном, возмущенным фырканьем и лицо его все больше краснело. Отфыркавшись, он набрал на сотовом телефоне номер.

— Ты знаешь, что случилось в «Свече»? — загудел в трубку Заседин. — Не знаешь?! Да? Больно занят? Так вот, высылай туда похоронную команду. Вчера там всех твоих стрелков погрызли собаки. Что? Да, насмерть. Олухи. Кого ты набрал? Что твоим говнюкам теперь можно поручить? Разгоняй к такой-то матери свою «Кирасу»! Регистрируйся под другим названием. Ты понимаешь, какая буча вокруг этого может подняться? Нет? Слушай, Никита, ты же опытный мужик! Как ты мог так ляпнуться? Чем ты вообще занимаешься? А, ищешь! Ага, яйца ты в трусах ищешь и найти не можешь, вот что. Так, езжай и сделай все, чтобы шума не было. Сколько на твоих? И у меня тоже. В двенадцать тридцать доложишь. Что не успеешь? Доехать успеешь? Ну. Вот и отзвонишься. Корреспондентиков там всяких гони в шею. Что знаешь? Да не хрена ты не знаешь! Все, отбой.

— Уф, — вытер со лба набежавший пот Аркадий Николаевич. — С вами не соскучишься. Ну а ты, а тебе зачем этот собачий воспитатель понадобился? Что, христианские чувства заели или еще какие?

— Нет. Он будет моим помощником.

— Помощником? Каким таким помощником? Соавтором что ли?!

— Ты, наверное, не знаешь, я в Думу баллотируюсь. Тамерлан будет работать в моем аппарате.

Заседин сел, протяжно вздохнул и уставился на профессора долгим взглядом. Каретников поневоле встретился с ним глазами. Всмотрелся в расширившиеся зрачки, и в мозгу ударом бича прозвучало до боли знакомое воронье карканье. Он быстро оглянулся на Тамерлана, но тот, как и прежде, сидел на стуле, уставившись в окно. Профессор вновь повернулся к Аркадию. Ошибки не было: на него смотрели карие с желтоватым отливом глаза погибшей Сари. Как тогда во сне. Как при последней их встрече, когда висел в пространстве незримый мост, перекинутый между палачом и жертвой. Анатолий Валентинович невольно отстранился и ахнул.

— Тебе плохо? — спросил Заседин, он тоже что-то прочел во взгляде Каретникова, и это что-то ему не понравилось.

— Нет, нет.

— Что с тобой происходит? Ты, вообще, в своем уме?

Профессор, не сумев утаить своих чувств, вздрогнул. Его испугало собственное проникновение в сущность человека без аппаратных средств, испугало открытие истинного лица Аркадия, испугал его вопрос. Сам Каретников ни на гран не сомневался в своей нормальности, но вот люди, ведь они не поймут его прозрений и легко припишут ему сумасшествие.

— Нет, со мной все в порядке, — скороговоркой ответил Каретников.

— Да?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну, хотя бы потому, что ты полез в политику. Зачем