Укрощение королевы - Филиппа Грегори

– Молох! Меня раздавил Молох! – кричит шут.

– Уилл, если б я тебя раздавил, то тут некому было бы на это жаловаться, – замечает король. – Держись подальше от колес, дурень!

В ответ Уилл совершает головокружительный прыжок и убирается с дороги, как раз вовремя. Фрейлины взвизгивают и хохочут, словно на их глазах произошло нечто невероятно смешное. Мы все взвинчены до предела и готовы на все, чтобы удержать короля в хорошем настроении.

– Клянусь, я перееду тебя своей колесницей! – кричит Генрих шуту.

– Не поймаешь, – дерзит тот.

Тогда король рявкает двум пажам, пыхтя катившим его кресло, и велит им нагнать мерзавца, который бегает и скачет по всей моей приемной, балансируя на скамейках, вспрыгивая на подоконники, кружа вокруг фрейлин и цепляя их за талии, раскручивая и с хохотом сталкивая их со своего пути. И в приемной воцаряется шумная возня, где все бегут в разные стороны, а в самом центре на своем кресле ездит хохочущий Генрих с раскрасневшимся лицом и криками: «Быстрее! Быстрее!» В конце Уилл успевает выхватить откуда-то кусочек белой ткани для вышивки, падает и поднимает его над собой в знак капитуляции.

– Ты – Гелиос, – говорит он Генриху. – А я – твое маленькое облачко.

– А ты – большой дурень, – Генрих отвечает с нежностью. – Ты разгромил комнаты моей жены, перепугал ее фрейлин и взбудоражил весь двор.

– Тогда нас, таких дурней, двое, – говорит Уилл, улыбаясь своему повелителю. – Два молодых дуралея, таких, какими мы были, когда нам было лет по двадцать. Но, Ваше Величество, вы стали мудрее по сравнению с тем временем.

– Почему это?

– Да просто мудрее и царственнее, а еще красивее и храбрее.

Генри улыбается, ожидая продолжения шутки.

– Ну да, действительно так.

– Вас вообще, Ваше Величество, стало больше во всех отношениях, – заявляет Уилл. – Значительно. А у королевы больше мужа, чем у большинства женщин.

И Генрих разражается громким смехом, и смеется до тех пор, пока не начинает кашлять.

– Ах ты, негодяй! – говорит он, отдышавшись. – Иди теперь на кухню и ужинай там, с собаками.

Уилл грациозно кланяется и уходит с глаз долой. Когда он проходит мимо меня, я замечаю на его губах быструю улыбку, словно он давал мне знать, что сделал все, что мог, и мне осталось лишь продержаться во время ужина. И в который раз я задумываюсь о том, что Уилл Соммерс совсем не так глуп, как хочет казаться. Человек, который так долго жив в самом пекле пронизанного интригами двора, просто не может быть глупцом.

– Идем к столу? – спрашивает меня король.

Я улыбаюсь и кланяюсь, и мы идем вперед. Странная, неуклюжая процессия, возглавляемая королем в кресле и пыхтящими сзади него пажами. Генрих хрипло дышит и обильно потеет, так, что весь его золотой дублет уже промок почти насквозь. Интересно, как долго он еще продержится?

– Был ли у тебя сегодня кто-нибудь из проповедников? – учтиво спрашивает Генрих, когда слуга льет ему на руки воду из золотого кувшина, затем тщательно промокает их льняным полотенцем.

– Да, – говорю я, протягивая руки под ароматизированную воду. – У нас был капеллан Вашего Величества и рассказывал нам о благодати. Было очень интересно, и очень стимулировало мысль.

– Надеюсь, что там не было ничего излишне новаторского, – со снисходительной улыбкой замечает он. – Ничего такого, что подтолкнуло бы к спору юного Тома Говарда. Его уже отпустили из Тауэра, только я не могу допустить, чтобы он опять расстроил отца.

Я улыбаюсь так, словно эта новость для меня ничего не значит и занимает меня не больше, чем обычные послеполуденные развлечения.

– Ничего новаторского, Ваше Величество. Просто Слово Божье и его понимание от служителя церкви.

– В твоих покоях все хорошо да пристойно, – с внезапным раздражением говорит он. – Но вот на улицах да в тавернах его обсуждать не стоит. Одно дело, когда о нем спорят ученые, и совсем другое, когда какая-нибудь деваха с фермы или дурень-подмастерье пытаются его читать и обсуждать то, что поняли.

– Совершенно с вами согласна, – говорю я. – И поэтому Ваше Величество так милостиво даровал всем Библию, и поэтому все так хотят получить ее обратно. Тогда у всех появится шанс тихо читать и узнавать о том, что там написано, а не собираться вместе и слушать, как один цитирует, а другой поясняет.

Генрих медленно поворачивается ко мне. У него настолько толстая шея и щеки, что та его часть, которая находится между краем его богато вышитого воротника до кончиков реденьких волос на макушке, кажется квадратной. И когда он прожигает меня взглядом, мне кажется, что на меня гневно смотрит каменная глыба.

– Нет, ты меня неверно поняла, – холодно говорит он. – Я дал им Библию не для этого. Я не считаю, что деревенская девка из Линкольна должна сама ее читать и чему-то там учиться. Я не считаю, что она должна учиться что-то думать, и у меня нет желания развивать ее понимание. И я абсолютно уверен в том, что ей нельзя проповедовать.

Я делаю глоток вина и жду, пока моя рука перестанет дрожать на бокале. По другую сторону от короля я замечаю замкнутое выражение на лице Стефана Гардинера, без всякого аппетита копающегося в тарелке и изо всех сил пытающегося прислушаться к нашей беседе.

– Но это вы дали народу Библию, – продолжаю настаивать я. – И что с нею делать – оставлять ли в церквях, открытых для всех, или передать для чтения в покой и уважение образованных домов, – решать будете только вы. Это ваш дар, и вы определяете, куда он отправится. Но сейчас уже появились проповедники, которые прочитали Слово и выучили его наизусть, и понимают его лучше некоторых священнослужителей. Почему? Ведь они не обучались в колледжах логике и соблюдению ритуалов, а учились тому, что содержится в Библии, и только в ней. И их знание прекрасно. Ваше Величество, благочестие простых людей бывает прекрасным. И их верность и преданность вам, и любовь к вам тоже прекрасна.

Кажется, он немного смягчился.

– Они верны мне? Они не оспаривают мой авторитет, как оспаривают они учения Церкви?

– Они знают своего отца, – твердо говорю я. – Они взращены в вашей Англии, они знают, что именно вы создаете законы, которые дают им защищенность, что это вы руководите армией, которая защищает их города и села, и кораблями, которые берегут реки и заливы от вторжений. Конечно, они любят вас, как своего святого отца.

– Святого отца? – хохочет Генрих. – Как папу римского?

– Как папу римского, – спокойно повторяю я. – Папа римский же на самом деле всего лишь епископ Римский. Он – глава Церкви Италии. А разве вы – не глава Церкви Англии? Разве вы не выше всех служителей Церкви этого королевства?

Генри поворачивается к Гардинеру.

– А ведь Ее Величество дело говорит. Ты как думаешь?

Епископ находит в себе силы на слабую улыбку.

– Всевышний благословил Ваше Величество женой, любящей ученые беседы, – отвечает он. – Кто бы мог подумать, что женщина способна рассуждать? Да еще с мужем, таким ученым человеком, как вы, Ваше Величество! И правда, эта женщина вас укротила!

* * *

Король велит мне сидеть рядом с ним после ужина, и я воспринимаю это как знак его расположения. Доктор Уэнди готовит ему снотворное, а приближенные собрались вокруг его передвижного кресла. Стефан Гардинер и старый Томас Говард стоят по одну сторону, я с фрейлинами – по другую, и у меня возникает странная фантазия, что сейчас кто-нибудь из нас схватится за кресло и примется тянуть его к себе. Я рассматриваю лица придворных, их напряженные улыбки и понимаю, что все они так же устали и нервничают, как и я. Все мы ждем, когда король положит конец этому вечеру, чтобы распустить нас на ночной отдых. На самом деле многие из нас надеются и на более длительный срок покоя. Кто-то ждет его смерти, и все понимают, что тот, кто выиграет бой за изменчивую благосклонность короля, окажется у власти со следующим правителем. Королевский фаворит унаследует лучшие места у трона, когда настанет время правления Эдварда. Как-то мой муж описал этих людей как псов, ожидающих королевской подачки, и в первый раз я вижу их именно такими. Мало того, я понимаю, что сама я – одна из них. Мое будущее зависит от его милостей так же, как и их, и сегодня я совсем не уверена в том, что могу рассчитывать на эту милость.

– Сильно ли болит сейчас? – тихо спрашивает короля доктор Уэнди.

– Невыносимо! – рявкает король. – Доктор Баттс никогда бы не допустил, чтобы боль была такой сильной.

– Вот, это поможет, – кротко говорит доктор и протягивает ему стакан.

Король с недовольным видом берет его и выпивает до дна. Затем оборачивается к пажу и бросает:

– Сладостей! – Паренек бросается к буфету и подает королю поднос с засахаренными фруктами, сливами и яблоками в глазури, марципанами и пирожными. Король набирает целую горсть и отправляет их в рот с гнилыми зубами.

– Господь свидетель, в Англии было куда веселее, пока в каждой деревне не появилось по своему проповеднику, – говорит Томас Говард, продолжая какую-то сложную мысль.