Мушкетерка - Лэйнофф Лили

Наша наставница укутала нас в теплую одежду и влила в нас столько чашек горячего чая, что каждая выпила не меньше ведра.

— Какая глупость, — повторяла она. — Стоять там на холоде. Удивительно, как вы ничего себе не отморозили.

Но она не переставала поглядывать на нас, когда думала, что мы не видим, — словно хотела убедиться, что мы никуда не исчезнем.

Арья повредила лодыжку в «Грифоне», сражаясь одновременно с двумя заговорщиками. Она твердила, что это не моя вина. Что я должна была пойти за Этьеном, что она в любом случае могла получить ранение, — и продолжала повторять это, когда Теа, целая и невредимая, оборачивала тугой повязкой ее распухшую и покрасневшую, словно переспелый плод, ногу. Когда же Теа начала промывать и зашивать рану Портии, стало еще хуже. Портия крикнула мне, чтобы я бежала за Вердоном, и я не поняла, насколько глубокой и серьезной оказалась рана на ее руке. Стиснув зубы, Портия проворчала, что в этом-то и был смысл. Если бы я поняла, я ни за что бы ее не оставила.

В ту ночь месье Брандо навестил мадам де Тревиль в ее кабинете. Когда она вернулась, лицо у нее осунулось от усталости. Оставшихся в живых четверых заговорщиков из «Грифона» взяли под стражу. Стоило им увидеть тюремные камеры и поджидавших там надсмотрщиков, как мрачные тайны полились из них рекой. В течение часа после этого мушкетеры провели рейд на королевской кухне. Мешки с солью, закупленной для Зимнего фестиваля, содержали достаточно яда, чтобы отправить на тот свет весь королевский двор.

— Вполне логично, — произнесла Арья, с гримасой боли устраивая забинтованную лодыжку на подушках. — Он действует не моментально. Так что даже королевский дегустатор не помог бы. Никто ничего не понял бы, пока не стало бы слишком поздно. А остатки еды раздали бы простым парижанам. В качестве жеста доброй воли.

— Будет нетрудно установить точный список участников заговора, учитывая, что они могут допросить… — Голос мадам де Тревиль смолк.

Я почувствовала затылком, что все взгляды устремились на меня. Но потом Портия сказала, что у мушкетеров дурацкие сапоги, Теа принялась с ней спорить, и, зажмурившись достаточно крепко и немного приглушив боль, разливавшуюся за грудиной, я могла притвориться, что все почти нормально.

Позже, когда я спросила Арью и Портию о мужчине, который в ужасе отшатнулся от Теа в «Грифоне», они резко притихли. На следующий день месье Брандо прислал записку, что пленник скончался от полученных ран. Он был шевалье откуда-то из Прованса. Теа, сидевшая рядом со мной, заметно расслабилась. Мне больше не нужно было спрашивать, чтобы понять, кто он такой. Я вспомнила прерывистый рассказ Теа. Все это случилось еще до того, как она приехала в Париж. Этот сеньор преследовал ее в кошмарах.

Я вспомнила все до единого слова. Именно поэтому Теа, зайдя ко мне в комнату тем вечером, обнаружила меня яростно трущей покрасневшее лицо. Я не смутилась. Я потратила целый кувшин воды, пытаясь смыть со своего лица следы пальцев Этьена. Оттереть щеки, к которым он прикасался своими ладонями. Уничтожить телесную память.

И вот Теа стоит у меня на пороге, светлые кудри свободно вьются у лица.

— Мадам де Тревиль попросила найти тебя, — Я бросила последний долгий взгляд на письмо. Je t’embrasse — «Обнимаю тебя» — казалось каким-то неправильным. Когда я в последний раз обнимала маму? Я вычеркнула эти слова и написала вместо них: A bientôt. «До скорого». — Я могу зайти попозже, — сказала Теа.

— Нет, я уже закончила. — Свернув пергамент, я вытащила цепочку и сняла второе кольцо-печатку, которое появилось там с недавнего времени.

— Думаю, тебе это пойдет на пользу, — добавила она.

— Хм-м?

— Рассказать матери о… ну, обо всем, что ты можешь рассказать… хотя она и не очень хорошо с тобой обращалась.

Второе письмо от мамы доставили вчера. Оно отняло у нее несколько месяцев. Десять плотно исписанных страниц. Я могла точно сказать, на каких строчках у нее сводило руку и она писала через боль. Она подробно описывала, как жители Люпьяка нашли Бо, бредущего по дороге домой, искусанного слепнями, изможденного, с ввалившимися глазами. Дядя обещал забрать его и доставить к матери, чтобы она могла о нем заботиться. Чтобы он наконец мог отдохнуть.

Я не могла рассказать ей о моем участии в миссии, о сражениях, о том, чем на самом деле является Академия благородных девиц.

Но могла рассказать, что убийца папы понесет заслуженное наказание. Что она была во всем права — на допросе Этьен признался, что понадобилось пять его лучших людей, чтобы одолеть моего отца, пятеро головорезов, получивших приказ заставить его замолчать самым жестоким образом. Я не знала, как из Этьена вытащили эту информацию. И не хотела знать.

Я не стала рассказывать маме о моих кошмарах, об окровавленных телах и ореховых глазах. О чем же я рассказала? О карте Люпьяка. О том, что мой плащ висит на дверце шкафа, чтобы я могла смотреть на него, засыпая. О своих снах — хороших снах, — в которых цветут подсолнухи и лилии, в которых я слышу папин смех. О том, как я надеюсь, что она приедет в Париж и своими глазами увидит хотя бы часть той женщины, которой стала ее дочь. Не сломленной, отнюдь не хрупкой. Женщины с расправленными плечами и сталью, спрятанной под многослойными юбками и глубоко в сердце.

Капнув расплавленным воском на клапан конверта, я приложила к нему печать. Она была похожа на ту, что была вырезана на папином перстне, с одним только различием: вместо лилии на ней была изображена луна.

— Чего хотела мадам де Тревиль? — спросила я у Теа.

— Все собрались в фехтовальном зале. Я могу сказать им, что ты не готова, — добавила она, увидев, что я заколебалась. Я не была там с самого Зимнего фестиваля. Я могла сделать лишь несколько шагов по коридору, прежде чем меня опять поглощала тьма. Прежде чем ко мне возвращался он.

— Нет. — Я распрямила плечи. — Нет, я готова.

Я вышла из кабинета, прошла через узкую дверь и забралась в сиденье подъемника. На середине подъема Теа снова подала голос:

— Знаешь, Арья недавно сказала одну забавную вещь.

— Да?

— Обо мне и Анри. — Я чуть не свалилась. — Ох, Таня, я едва не померла со смеху, ведь мы с ним фактически двоюродные брат и сестра! Знаю, некоторые считают, что это не помеха, но меня от одной мысли об этом тошнит. Мы не слишком близкие родственники, но мы ведь выросли вместе. Кроме того, я хорошо знаю Анри, и он своими чувствами не разбрасывается.

— Ты хочешь сказать, ему нравится кто-то еще?

— Ну конечно! — засмеялась она, когда я добралась до верхней площадки.

— Правда?

Она недоверчиво смотрела на меня, пока я выбиралась из сиденья.

— Ему нравишься ты! Ты даже не представляешь, как мне было неловко, когда я вломилась и нарушила ваше любовное уединение!

Сиденье подъемника с грохотом поехало вниз, веревка просвистела у меня в руках, и вся конструкция рухнула на пол на первом этаже. Теа нахмурилась.

— Придется Анри починить это, — сказала она, выглянув с площадки вниз. Потом она выпрямилась. — Тебе нехорошо? Ты вся какая-то красная. Принести тебе стул? Нет? Ну тогда идем!

Шум голосов, который я слышала, резко оборвался, когда Портия высунула голову в широкую арку.

— Она здесь! — крикнула она, хватая меня за обе руки. — Закрой глаза.

— Все эти церемонии правда необходимы? — донесся изнутри голос Арьи.

— Да, — упрямо сказала Портия. Каждый раз, когда я пыталась закрыть глаза, какая-то невидимая сила требовала открыть их. — Не волнуйся, — заверила она меня, — я не дам тебе упасть.

Я расслабилась и погрузилась в темноту. Хотя это была не совсем темнота. Сквозь веки пробивалось мягкое сияние.

Портия вела меня медленно. Она говорила, когда поворачивать, предупреждала, когда ковер сменится каменным полом… наконец мы остановились.

— Можешь открывать!

Внезапный поток яркого света заставил меня прищуриться и заморгать, пока зрение фокусировалось на светящихся фигурах: Арья и мадам де Тревиль в паре метров впереди, Портия справа от меня, Теа слева. И еще Анри. Этот удивительно яркий свет мог исходить от него, а не от высоких окон, которые впервые не были закрыты ставнями.