Ложится мгла на старые ступени - Александр Чудаков

Жизнь в столице шла по своим законам. Первый закон, «Москва – треффпункт», или «М-трефф», гласил: вернувшись – встретишь. Это означало: когда более или менее надолго уезжаешь из столицы, по возвращении начинаешь встречать знакомых, которых не видел много лет, будто они тоже только что вернулись и решили побродить по улице Горького. Именно там через день после приезда Антон встретил несменяемого парторга курса Юру Лузакко, который теперь именовался Урхо и работал в финском отделе секретариата ЦК.

Перед «Националем» Антона облапил и чуть не задушил огромный лохматый мужик в кожаной куртке, пахнущей псиной, – Егор Бриллиантов. Егор был гуран. О существовании этой малочисленной, полудикой, обитавшей в забайкальской тайге народности, последней в стране получившей паспорта (именно тогда он и взял свою фамилию, которою очень гордился), Антон до знакомства с Егором не слыхал никогда. Но стоило узнать, как через неделю прочёл в «Литературке» стихи: «Вой дикого гурана…» Этот эпизод оказался завершающим в цепи подобных и позволил ещё на первом курсе вывести второй закон, закон гурана: новый факт вскоре напомнит о себе. Второй закон, в отличие от первого, имел рациональное объяснение: факты, циркулируя в информационной толще, всплывают на её поверхность постоянно, но без презумпции мы их не замечаем. Третий закон открыл Юрик: не ищи женщину – явится сама. Он же открыл и четвёртый закон, имеющий, по его словам, ещё более регулятивное значение, но формулировку его скрывал.

Познакомился Антон с Юриком Ганецким ещё в университете на встрече Нового года. Юрик сказал, что пьёт только с женщинами – по необходимости, для создания обстановки эротической раскованности, но и тут надо соблюдать норму: «Секс и алкоголь несовместимы. Недаром держатели гаремов не брали в рот ни капли».

Гаремная тема их и сблизила. Антон упомянул о нервных заболеваниях обитательниц сералей, которые, будучи в них в количестве 200–300, на ложе султана попадали в лучшем случае раз в год. Юра подсел, подвёз Антона домой и не отстал, пока не выпотрошил вчистую.

Тема занимала Антона с отрочества; Гройдо поражался, откуда провинциальный школьник набрался подобных сведений. Но, бывая на Востоке ещё до революции, а после изучая его уже как замнаркомнац, сам добавил кое-что в Антонову копилку: как султан XIV в. Ибрагим, обидевшись за что-то на свой гарем, приказал утопить его в кожаных мешках в Босфоре, все триста единиц; ещё в середине XIX века через Одессу и Таганрог продавали девушек для турецких гаремов.

Антон не утаил от Юры этих фактов, как и прочих, почерпнутых уже на истфаке МГУ. Особенно заинтересовался его новый друг двумя: султан Мулаи Исмаил имел 548 сыновей и 339 дочерей от 400 наложниц, в его гареме каждые двадцать дней рождался ребёнок; Чингис-хан, отправляясь на завоевание Запада, подарил свой гарем одному из остававшихся военачальников: что гарем? какой гарем? речь – о господстве над миром!

– То есть обилие женщин мешает великим делам?

– По-видимому. Чехов считал, что Левитан – великий художник, но высот гениальности не достиг – «истаскали бабы».

– А султан Мулаи остался в истории – какими-нибудь завоеваниями?

– Не припоминаю.

Антон нечаянно затронул тему совокупления животных, которую знал отчасти по собственным наблюдениям (путь в школу пролегал мимо случного пункта), отчасти по книгам с полки Василия Илларионовича; очередную встречу эта тема без остатка заполнила: секс у верблюдов, ежей, слепых кротов (Юрик предполагал, что вечная темнота и замкнутое пространство сильно обостряют их осязание). Но особенное впечатленье произвел на него процесс спаривания китов.

– Представьте себе, – повествовал он общей знакомой, в состоянии восторга забыв о присутствии тут же источника сведений, – голубого кита весом в пятьдесят тонн, среди волн, стоймя на хвосте, живот к животу с китицей, тоже тонн под сорок? И оба бьют своими невероятными хвостами, чтобы не уйти в глубину! А какова должна быть струя его спермы?..

Как-то мы одновременно прочли в «Науке и жизни» про тайскую мушку, самец которой находит кокон по запаху и ждёт, когда самка вылупится, – чтобы немедленно с нею спариться.

– Ты, конечно, не понял всей значимости этого факта. Ведь она во всей своей жизни, – тон Юрика приобретал торжественность, – всего – только – несколько секунд – остаётся невинной!

Далее, разумеется, следовало рассужденье о роли девственной плевы в социально-историческом развитии человека, которое выглядело бы иначе, если б она у homo sapiens отсутствовала, как это имеет место у всех животных, включая приматов, шли отсылки к Розанову и проч.

На женщин Юрик обрушивал каскад своего остроумия; скорее это был не каскад, а веер тончайших струек. Впрочем, не только на женщин.

Приходя в дом, хозяин которого работал в отделе кожи в НИИ при мавзолее Ленина, он озабоченно спрашивал у представителей младшего поколения: «Как там наша копчушка?» Не то чтоб он особенно плохо относился к этому вождю – даже лучше, чем к остальным. Но от удачной остроты удержаться не мог – в том числе и по отношению к себе: «Лоб борца и грудь мыслителя». Я попросил его сказать что-нибудь про очередную жену. «Ну что тебе сказать? её зовут Фира».

– Для овсов хорошо, – говорил он, глядя на тучу над полем.

– Это рожь.

– Какая разница. В трубку пойдёт.

– С чего вдруг?

– Они все всегда идут в трубку.

Когда Антон в его присутствии объяснял на субботнике, как надо послойно срезать твёрдый грунт, Юрик, не выкопавший в жизни даже самой маленькой ямки, сказал серьёзно: «Я обычно так и поступаю».

Я подозревал, что он сочиняет и анекдоты, но старательно это скрывает.

Не испытывая необходимости делиться с кем-либо своими любовными историями, Антон не любил слушать и рассказы о чужих. Для Юриковых он делал исключение: это была не протяженная наррация, но экстракт, отстоявшийся в слове.

Товарка по общежитию какой-то из его пассий, собираясь на концерт в консерваторию, торопливо досушивала над незаконной электроплиткой своё лучшее гэдээровское бельё. На шутки, что оркестр от этого играть лучше не станет, серьёзно отвечала: «А вдруг случится мужчина».

Девицы рассказывали Юрику всегда что-то выразительное; я сильно подозревал, что многое за них он досочиняет или сочиняет сам; Юрик решительно это отрицал: если б он мог придумывать такое, его имя гремело бы в литературе. Но я и тут подозревал его в лукавстве: такое утвержденье только повышало словесную цену приводимых mots.

Хобби Юрика были музеи – не только знаменитые, но и малоизвестные, а то и вообще какие-то ведомственные – железнодорожного транспорта, почтово-телеграфный, криминалистики; я даже помню, что они были закрытыми, во всяком случае, права их посетить Юрик добивался большими трудами. Разумеется, кончалось тем, что он знакомился с экскурсоводкой, а дальше всё шло по обычному сценарию.

– Перескакиваешь целый и самый нудно-рутинный этап. Не спрашиваешь, который час и где вы достали такие серые глаза. Она по должности обязана отвечать на мои вопросы. Ну а там выдашь какой-нибудь парадокс о ненужности в наше время железных дорог. Или удивишься, как она держит в голове столько сведений о скоростях и тоннах. Удивишься искренне!..

Юрик действительно искренне восхищался всяким знанием, обнаруженным представительницей противоположного пола: «Может, я извращенец, но для меня сексуальность начинается после определённого интеллектуального порога».

Музейная часть теории и практики Юрика была Антону близка, у него тоже были знакомые экскурсоводки, только музеи были литературные.

Музей Маяковского отличался от музея Толстого контингентом посетителей как учреждения двух разных государств. В квартиру советского поэта приходили школьники и коллективные экскурсии из соседнего огромного здания на площади Дзержинского, бывшей Лубянке. Бодрые девушки громкими голосами рассказывали о поэте революции.

В музее Толстого тихие, интеллигентные сотрудницы устроили обструкцию своему охраннику. На субботнике во время перекура пенсионер-вохровец, недавно принятый на работу, а до пенсии с 36-го года служивший в органах, обмолвился, что не раз принимал участие в активном следствии. На вопрос, не попадались ли ему известные люди, спокойно ответил: да, попадались, например, маршал Тухачевский.

– И что там во время этого… активного следствия с ним делали? – вежливым голосом спросила старушка-хранительница.

– Плоскогубцами тащили из спины позвоночник.

Знакомый врач, которому Антон фразу воспроизвёл, заявил: выдумки, боль при подобной процедуре должна быть такова, что истязаемый впадёт в шок и ни к каким допросам будет уже не пригоден. На другой день вохровец никак не мог понять, почему такие интеллигентные сотрудницы музея перестали не только с ним здороваться, но даже глядеть в его сторону.