Малахитовый лес - Никита Олегович Горшкалев

угодно, только не о моём прошлом.

– Но это же самое интересное!

– Почему я не успел на бойню? На этот вопрос я тоже когда-то отвечал: я собирал лекарственные травы на горе. Прямо как мы сейчас. Тебе не интересно, Умбра, иначе бы ты не спрашивал меня об одном и том же по второму кругу, а, получив ответ, запомнил бы его, желательно раз и навсегда!

– Видимо, когда ты говорил, я засмотрелся на тебя и всё прослушал – ты ведь такой красивый!

Алатар вдруг громовержно расхохотался на весь лес, закачавшись так, что Умбру, смеявшегося вместе с ним, но не знающего, над чем именно они смеются, потряхивало на тигриной спине, облачённой в доспехи.

– Ты тоже очень красивый фамильяр, – сильно задрав морду, Алатар посмотрел на него снизу-вверх. – Самый красивый и любознательный фамильяр из всех фамильяров, каких мне доводилось встречать. Прости меня, пожалуйста, Умбра. Я, наверное, не умею общаться с детьми.

– Да всё ты умеешь! – возразил дракончик.

– Будь у меня такой сын, как ты… Но я не заслужил… – Алатар подождал, а потом спросил: – И что, ты даже не спросишь почему?

– Ну ты же мне запретил.

– Да спрашивай что хочешь, – махнул мордой Алатар.

– Почему ты не заслужил?

– Потому что я плохой бенгардиец. Я не заслуживаю иметь сына, не заслуживаю добра. То, что я сделал… Совесть, она не даёт мне спать по ночам.

– И что ты делаешь ночью?

– Нет, я сплю, но мне снятся кошмары, и от них мне никак не избавиться… Не перебивай меня сейчас, Умбра, прошу, выслушай. То, что я сделал… Я заслуживаю лишь одного – изгнания, быть изгоем. Вечного забвения. Чтобы моё имя было стёрто, забылось. Но тут появились вы… Мне пришлось вызволить себя из заточения, к которому я приговорил себя своим судом. Я недостоин вас всех, вашей ко мне доброты. Недостоин жить нормальной жизнью, в нормальном ходе вещей я – лишний. И я бы отдал всё, что имею: своё жалкое и смешное сокровище, свою жизнь, – чтобы моя любимая, моя тигрица Санджана была жива. Прижаться бы к ней, как раньше, прильнуть к её груди, услышать, как спешит её красивое гордое сердце, как оно погоняет жаркую кровь, как её тёплое дыхание забирается ко мне в ухо, как её влажные поцелуи покрывают мой лоб…

У Алатара подкосились лапы – он упал, толкая головой землю. Его морду омывали слёзы, к щекам налипали омертвелые иголки и грязь. Он безутешно стонал, всхлипывая, дрожь била его.

Перепуганный Умбра соскочил с тигра, подбежал к его плачущей голове, встал перед ней на колени, гладил её, словно обтирая, преодолевая страх и приговаривая трясущимся голоском:

– Алатар, что с тобой, Алатар? Поговори со мной, Алатар! Мне страшно, Алатар!

Алатар внезапно отполз назад, вырвавшись из-под утешающих ласк Умбры, и прыгнул к ближайшему дереву. Дерево с протяжным скрипом накренилось – ещё немного, и бенгардиец вырвал бы его с корнями: вокруг корней земля поднялась, взбухла.

Алатара со всех сторон сдавила удушающая теснота, закружилась голова, секунды три-четыре нечем было вздохнуть, словно рёбра щипцами пережали громадные доли тигриных лёгких. По пятки зарытые в лесной перегной задние лапы развело в стороны; между ними повис бесполезным придатком хвост, на который опирался тигр. Наваливаясь грудью на ствол, Алатар сползал по нему, но, вонзив когти на передних лапах под истерзанную кору, устоял, удержался.

Бенгардиец закинул вверх голову и увидел, что сосны смыкаются, сдавливая рваный, с высветленной голубизной круг, вот-вот скроют его насовсем, и мир уйдёт во тьму. Алатар вдруг осознал, насколько он, бенгардиец, мал и ничтожен, и насколько зло, сотворённое им, велико и значительно, как оно переполняет его душу и уже струится из её пор.

Он сдирал когтями сворачивающиеся в колечки лоскуты коры, и в глубоких продольных бороздах открывалась костяная желтизна ствола. Кожа обтянула согнутые локти, над вспученными мышцами вились ленточки вен. По-бычьи зычно сопя, тигр тёрся лбом об ствол стройной сосны, пасть открывалась, и оттуда доносились лишь смутно напоминающие слова звуки, а из глаз, прорываясь через сцепленные душевной болью веки, беспрерывно струились крупные слёзы, и он размазывал их по шершавой коре.

И Алатар кричал так жалостно, что у Умбры сжалось сердечко. Только когда дракончик обнял Алатара сзади – ручки фамильяра и вполовину не обхватили тигриное брюхо, укрытое ребристым набрюшником, – тигр затяжно всхлипнул и успокоился, затих.

– Не плачь, Алатарчик, – тихо утешал его Умбра. – Я с тобой, я рядом. И никогда тебя не брошу! Пошли обратно, пожалуйста.

Алатар отпустил дерево – оно, покачнувшись, кособоко встало.

– Сперва… сперва отыщем тысячелистник, – сдавленно произнёс Алатар. – Обещаю вести себя прилежно. Прости, Умбра. Я не должен был показывать тебе свои слёзы, как маленький тигрёнок. Я не достоин твоей доброты, – всхлипнул напоследок Алатар и на выдохе постарался улыбнуться.

– Ты достоин, потому что ты – самый лучший тигр!

Умбра бросился на шею Алатара, и изо всех силёнок душил его в объятиях.

– А много ты их повидал на своём веку, Умбра? – засмеялся Алатар.

– Целого одного!

– Ты чего дрожишь, Умбра? – опомнившись, спросил Алатар, и его самого пробрала дрожь.

– Я-я… – бормотал Умбра, обхватив себя за плечи; он поглядывал на тигра обезоруженно-исподлобно, невинными блестящими глазами. – Я совсем немножечко испугался. Но уже не боюсь.

– Испугался… меня? – очумело спросил Алатар, вытягиваясь к Умбре.

– Нет. Испугался, что ты плачешь и сердишься. Агния тоже часто сердится, и тогда мне тоже страшно, я привык, – Умбра сделал к нему шаг. – Прости меня, Алатар…

– Нет, это ты меня прости! – сказал Алатар. – Я должен был держать чувства в узде, но я…

– Агния говорит, что иногда полезно поплакать. И в этом нет ничего такого, ну, для мальчиков. Потому что… – Умбриэль напрягал память, собирая на лобике взрослые складки морщин, – потому что у нас всех есть чувства.

– Какая Агния умница! – через меру взбодрённо провозгласил Алатар. – Какая же умная у тебя мама, Умбра! Можно мне тебя кое о чём попросить? – тигриная морда затрещала от широкой улыбки, и щёки надвинулись на изумрудно-янтарные глаза. – Не рассказывай никому, и особенно своей маме, что ты испугался, а я заливался слезами, ломая деревья. Твоя мама может больше не разрешить тебе кататься на мне. Тебе же нравится кататься на мне? Пообещай мне, Умбра, что не расскажешь, хорошо?

– Обещаю, – скромно ответил Умбриэль.

– Не забудешь про своё обещание? Ты же со всей серьёзностью относишься к своему слову, как и все мы, бенгардийские тигры? Не проговоришься? Кроме того, что твоя мама очень умная, она ещё очень и