6. Остров Пингвинов. Рассказы Жака Турнеброша. Семь жен Синей Бороды. Боги жаждут - Анатоль Франс

Она занимала дом в возвышенной части города, возле собора, носивший название Дома музыкантов, потому что на фасаде его были изображены люди и звери, играющие на различных инструментах. В число прочих там имелся осел, дувший во флейту, и философ, бивший в цимбалы, которого было нетрудно признать по длинной бороде и чернильнице с пером. Каждый объяснял эти фигуры по-своему. Это было самое красивое здание в городе.

Епископ застал племянницу растрепанной и заплаканной; она сидела на корточках на полу возле раскрытого и пустого сундука, в комнате, приведенной в полный беспорядок.

Он спросил, чем она огорчена и почему вокруг нее такой разгром. Тогда она обратила на него опечаленный взгляд и рассказала, прерывая повествование бесчисленными вздохами, что Робен, — выскочивший из кадки Робен, милый, славный Робен, — много раз говорил ей, что, если ей захочется платье, убор или драгоценность, он охотно даст ей взаймы необходимые на покупку деньги и что она не раз пользовалась его, казалось, беспредельной услужливостью. А сегодня утром к ней явился в сопровождении четырех полицейских еврей, по имени Зелигман, представил расписки, выданные ею Робену, и, так как у нее не было денег на расплату, унес с собой все ее платья, украшения для волос и все драгоценности.

— Он отнял у меня, — сказала она, громко всхлипывая, — все мои бархатные, парчовые и кружевные корсажи и юбки, бриллианты, изумруды, сапфиры, гиацинты, аметисты, рубины, гранаты, бирюзу; он отнял у меня мой большой бриллиантовый крест с эмалевыми головками ангелов; отнял большое ожерелье из двух рядов бриллиантов, трех кабошонов и шести подвесок, по четыре жемчужины каждая, и ожерелье в тринадцать рядов бриллиантов с двадцатью грушевидными жемчужинами и канителью!..

И она умолкла, рыдая и уткнувшись лицом в носовой платок.

— Дочь моя, христианская девушка достаточно украшена, когда скромность служит ей ожерельем, а целомудрие — кушаком, — ответил святой епископ. — Однако вам, происходящей из столь родовитой и знатной семьи, приличествовало носить на себе бриллианты и жемчуга. Ваши драгоценности были сокровищем бедных, и я скорблю, что их отняли у вас.

Он уверил девушку, что она вновь обретет их, если не в этом, так в ином мире; он сказал ей все, что могло смягчить ее горе и умерить печаль, и утешил ее. Ибо душа у нее была нежная и жаждавшая утешенья. Но сам он покинул ее, исполненный глубокой скорби.

На следующий день, готовясь служить обедню в соборе, святой епископ увидел направлявшихся к нему в ризницу трех евреев — Зелигмана, Иссахара и Мейера — в зеленых шапочках на головах и с изображением колеса на плече. Они смиренно представили ему расписки, переданные им Робеном, и, так как почтенный пастырь не мог им заплатить, призвали человек двадцать носильщиков с корзинами, мешками, отмычками, колымагами, веревками и лестницами и приступили к взламыванию замков в шкафах, сундуках и дарохранительницах. Праведник устремил на них взгляд, который сразил бы на месте сразу троих христиан. Он грозил им карами, ожидающими святотатцев на этом и на том свете; он внушал им, что одно их присутствие в жилище распятого ими бога уже призывает небесный огонь на их головы. Они слушали его со спокойствием людей, для которых анафема, осужденье, проклятье и поношенье являются повседневной пищей. Тогда он стал их просить, умолять, обещал при первой возможности заплатить двойную, тройную, удесятеренную, стократную сумму лежащего на нем долга. Они вежливо ответили, что не могут отсрочить это маленькое дельце. Епископ им пригрозил, что прикажет ударить в набат, что натравит на них толпу, которая, узрев осквернение и ограбление чудотворных икон и святых мощей и творимое над ними насилие, убьет осквернителей, как собак. Они с улыбкой указали на полицейскую стражу, охранявшую их. Король Берлю оказывал им покровительство, потому что они ссужали его деньгами.

Тогда, поняв, что дальнейшее противодействие уже обратится в сопротивление властям, и, вспомнив того, кто приложил к прежнему месту ухо Малха[255], святой епископ предался бездействию и молчанию, и горькие слезы покатились из его глаз. Зелигман, Иссахар и Мейер забрали с собой золотые раки, отделанные драгоценными камнями, эмалью и кабошонами, дарохранительницы в виде чаш, светильников, кораблей и башенок, переносные алебастровые алтари, обрамленные золотом и серебром, ларцы, покрытые эмалью, работы искусных лиможских и рейнских мастеров, напрестольные кресты, крышки с евангелий, украшенные резной слоновой костью и древними камеями, богослужебные гребни, окаймленные фестонами наподобие виноградных листов, консульские диптихи, пиксиды, подсвечники, канделябры, лампады, из которых они выливали на каменные плиты освященное масло, предварительно задув в них святой огонь, паникадила, похожие на гигантские венцы, четки с янтарными и жемчужными зернами, дарохранительницы в виде голубиц, дароносицы, чаши, жертвенники, благословенные кресты, кадила, кувшины, бесчисленные ex-voto[256] — ступни, кисти рук, целые руки, ноги, глаза, уста, внутренние органы, серебряные сердца, нос короля Сидока, и грудь королевы Бландины, и голову из литого золота преподобного святого Кромадера, первого святителя вервиньольского и милостивого покровителя города Тренкебаля. Они наконец вынесли чудотворное изображение преподобной Жибозины, никогда не отказывавшей вервиньольцам в заступничестве в годины мора, голода и войны. Этот исключительно древний и почитаемый образ был весь из листового золота, набитого на кедровую основу и сплошь усыпанного драгоценными камнями величиной с утиное яйцо, изливавшими красные, желтые, голубые, фиолетовые и белые лучи. Долгих триста лет эмалевые, широко раскрытые на золотом лике глаза святой внушали жителям Тренкебаля такое благоговенье, что они видели ее ночью во сне, грозную и великолепную, сулящую им злейшие бедствия, если они не принесут ей должного количества чистого воска и шестифранковых экю. Святая Жибозина застонала, вздрогнула, пошатнулась на своем постаменте и без сопротивления позволила себя вынести из собора, куда она с незапамятных времен привлекала бесчисленных паломников.

По уходе воров-осквернителей святой епископ Николай поднялся по ступеням разграбленного алтаря и освятил кровь господню в старой, покоробленной чаше из накладного серебра. И он вознес молитву за всех удрученных и в особенности за Робена, извлеченного им по воле божией из кадки с рассолом.

V

Незадолго до того король Берлю победил мамбурнийцев в кровопролитной битве. Он сначала не заметил этого обстоятельства, потому что вооруженные столкновения вызывают великую сумятицу и потому также, что вервиньольцы уже два столетия как отвыкли побеждать. Но стремительное и беспорядочное бегство мамбурнийцев убедило его в достигнутом успехе. Вместо того чтобы трубить отбой, он бросился в погоню за врагом и отвоевал половину своего королевства. Победоносное войско вступило в разукрашенный флагами и расцвеченный в его честь город Тренкебаль, и от этого в славной столице Вервиньоля произошло множество насилий, грабежей, убийств и прочих жестокостей; было подожжено несколько домов, разграблены храмы, а из собора было унесено все, что осталось в нем после евреев, хоть это, по правде сказать, составляло не так уж много. Максим, возведенный в рыцарское звание, получивший под свое начало восемьдесят копьеносцев и много содействовавший победе, проник одним из первых в город и прямо проследовал в Дом музыкантов — обиталище прекрасной Миранды, которую он не видел со дня отъезда на войну. Он застал ее в комнате за прялкой и с таким неистовством ринулся на нее, что юная дева утратила невинность, буквально не заметив этого. А когда, придя в себя от изумления, она воскликнула: «Вы ли это, господин Максим? Что вы здесь делаете?» — и добросовестно вознамерилась оттолкнуть обидчика, он уже спокойно шагал по улице, оправляя доспехи и поглядывая на встречных девиц.

Возможно, что она так и осталась бы в неведении о нанесенной ей обиде, если бы спустя некоторое время не почувствовала себя матерью. В это время капитан Максим уже воевал с мамбурнийцами. Весь город узнал об ее позоре; она призналась в нем святому Николаю, который при этом удивительном известии возвел очи к небу и сказал:

— О боже, ужели для того только извлек ты из кадки с рассолом этого юношу, чтобы он, как хищный волк, пожрал мою овечку! Мудрость твоя беспредельна, но пути твои неисповедимы и намеренья твои исполнены тайны.

В том же году, в прощеное воскресенье, Сульпиций пал на колени перед святым епископом.

— От ранних лет самым горячим моим желанием было посвятить себя богу, — сказал он. — Позвольте мне, отче, принять монашество и блюсти его в обители тренкебальских нищенствующих братьев.