Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска) - Николай Черкашин

Представьте себе такую вещь: на моем месте в ту ночь оказался бы иной адмирал, и он благополучно бы снял с корабля весь экипаж, хотя бы за десять минут до опрокидывания. Потом ему же, этому адмиралу, обязательно поставили бы в вину, что линкор опрокинулся именно потому, что был брошен экипажем на произвол судьбы. И этих десяти минут, мол, хватило бы для того, чтобы что-то перекрыть, затопить. Разве не так? Хорошо бы, если не так. Но адмирал бы пошел под суд, поверьте мне… Я не суда боялся, и если бы вопрос стоял так — либо Пархоменко пойдет под трибунал, либо все останутся живы, — я бы предпочел первое. Но не было на моих часах этой красной отметки, до которой я должен был успеть снять людей! Да и выбора такого не было.

Я вдруг понял, кого напоминает мне Пархоменко. Генерала Хлудова из булгаковского «Бега». Он даже внешне походил на того Хлудова, которого сыграл в фильме Дворжецкий: высокий, сухощавый; открытый лоб, большие, чуть навыкате глаза, жесткие, отвыкшие улыбаться губы… То же стойкое отражение вечной пасмури на душе.

Я не вправе разбирать действия и распоряжения комфлота в ту роковую ночь — это прерогатива специалистов, — но в моих блокнотах осталось множество суждений и оценок коллег Пархоменко — офицеров и адмиралов довольно высоких рангов. Они не все единодушны, и, работая над этой главой, я вдруг обнаружил, что если придать моим разрозненным записям некую систему, то выстраивается своеобразный диалог. Аргументы тех, кто полагает Пархоменко виновным за тяжкие последствия взрыва (опрокидывание линкора, массовая гибель людей), я объединил под условным именем «Обвинитель». Соответствующим образом возник и «Защитник». Думаю, что эта полемика поможет очертить границу личной вины вице-адмирала.

Суть обвинений ясна, поэтому слово Защитнику.

Защитник. «Почему вы своевременно не убрали людей?» — вот самый серьезный вопрос обвинения. Но кто мог сказать, когда наступило то время, чтобы снимать экипаж? Кто мог сказать — пора?

Обвинитель. То время наступило тогда, когда крен на левый борт достиг критического предела, и Пархоменко об этом доложили.

Защитник. Пусть так. Но дальше, по предположению многих, должно было произойти не гибельное опрокидывание, а заваливание на борт, и только.

Не было никакой паники, никакой нервозности. Никто не ощущал себя на краю гибели. От последнего трюмного до командующего флотом — все были уверены, что большей беды, чем взрыв на баке, уже не будет. Пархоменко, как и некоторые другие его офицеры, знал из истории Второй мировой войны весьма подходящий к случаю эпизод. В 1941 году в порту Александрии итальянские подводные диверсанты подорвали два английских линкора — «Вэлиент» и «Куин Элизабет». Глубина под их килями была такая же, как ныне у «Новороссийска». Оба корабля сели на грунт так, что надводный борт оставался еще достаточно высоким. Англичане нанесли новую ватерлинию, и, хотя линкоры не могли сдвинуться с места, вид у них был по-прежнему боевой. Аэрофоторазведка противника так ничего и не заподозрила. Из труб шел обманный дымок, на верхней палубе служба правилась как ни в чем не бывало — под оркестр.

Нечто подобное (ожидалось всеми) должно было случиться и с «Новороссийском». На худой конец — ляжет на борт, и тогда все еще успеют выбраться из внутренних помещений. Это важно отметить, так как до самых последних минут перед командующим флотом ни разу не возник грозный выбор либо немедленное покидание корабля, либо гибель всех находящихся внутри. Никто не ожидал, что высоченный и широченный линкор может опрокинуться на мелководье.

Обвинитель. Если командир всегда прав, то он же и всегда виноват, ибо командир отвечает за все. За все, что случается на его корабле и с его кораблем. Пархоменко, как комфлота, как старший на борту, обязан был предвидеть все возможные последствия крена, обязан был видеть дальше всех, следовательно, глубже всех, как говорят — на три метра в землю, на семь футов под килем, в случае же с «Новороссийском» — на сорок метров…

Защитник. По логике этой формулы Пархоменко и был наказан, но не в уголовном, а в административном порядке. Важно сказать вот что: прямых виновников гибели «Новороссийска» нет, если не считать тех, кто сбросил мины в бухте.

Обвинитель. А вы не пробовали задать себе вопрос: где Пархоменко был тогда нужнее — на ГКП флота, то есть в штабе, или на борту гибнущего линкора? Точнее, где он обязан быть?

Защитник. Теоретически он обязан был быть на своем штатном посту в здании на площади Нахимова. Но кто на его месте смог бы смотреть из окна кабинета, как гибнет лучший корабль флота?! Дело даже не в том, что его могли упрекнуть в трусости. В конце концов, надо было увидеть все своими глазами, ибо никакой, даже самый исчерпывающий доклад не даст всей полноты картины.

Его присутствие на «Новороссийске» ничто не могло изменить в судьбе корабля, ибо спасти линкор уже не мог, как говорится, «ни Бог, ни царь и не герой»… Неизбежность гибели линкора от такого взрыва и от такой пробоины была заложена уже на стапелях — проектантами, конструкторами, строителями всеми, кто добивался увеличения хода за счет живучести корабля.

Оставить штаб и прибыть на гибнущий корабль важно по другой причине: моряки «Новороссийска» должны были знать, что в эту тяжкую минуту командующий флотом рядом с ними…

Когда в 1916 году взорвалась «Императрица Мария», командующий Черноморским флотом вице-адмирал Колчак точно так же поспешил на борт гибнущего линкора. Но пробыл он на нем недолго — отплыл на берег на моторном катере до опрокидывания корабля. Вице-адмирал Пархоменко оставался на своем линкоре до конца. Потом ему был упрек в «ненужном геройстве». Но это было делом личной чести разделить судьбу экипажа. Вместе со всеми, кто стоял на юте, он оказался в воде, под кораблем…

Обвинитель. Что держало Пархоменко на юте до самого конца? Побывал на линкоре, вник в обстановку, теперь возвращайся на свой КП, в штаб и действуй во всей широте своей комфлотской власти: поднимай службы, координируй их усилия, принимай доклады, вникай, решай… Так требовала элементарная логика.

Но Пархоменко руководствовался иной логикой — тактикой служебного самоспасения. Он хорошо знал: вернись он в свой кабинет, начальство до конца жизни поминало бы ему и «самоустранение», и «кабинетный стиль управления флотом», и кое-что похлеще.

Защитник. Давайте судить человека по законам того времени, в котором он жил и действовал, а не с моральной высоты нашего времени и непогрешимости правоты далеких потомков. Вспомните, середина пятидесятых годов. Дух сталинского режима все еще властвовал и в мышлении начальников, и в поведении подчиненных.

Если начальник проигрывал дело, никто не хотел слушать никаких оправданий и объяснений. «Нет крепостей, которые бы большевики не смогли взять». Если не взял, значит, не настоящий большевик. Либо пан, либо пропал. Победителей не судят, и вообще — цель оправдывает средства.

Обвинитель. Так вот, как большинство начальников «железной сталинской эпохи», Пархоменко, с одной стороны, не верил подчиненным, с другой страшился своего начальства больше собственного зла. Именно это недоверие и этот страх погнали его на подраненный линкор. Он искренне был убежден, что там, на тонущем корабле, не смогут обойтись без его адмиральского ока, что только он сможет разобраться во всем до конца и найти правильный выход. Он, кто же еще?!

Почти каждому новоиспеченному начальнику — психологи это знают кажется, что именно ему достались самые бестолковые, самые нерадивые подчиненные. На этом комплексе выросло не одно поколение руководителей как в годы культа, так и во времена застоя. Не был исключением и временно исполняющий дела командующего Черноморским флотом. Не верил он в Сербулова с Хуршудовым, в их качества морских командиров; не верил он инженеру Матусевичу, доложившему из ПЭЖа о приближении опасного крена, не верил он начальнику технического управления Иванову, подтвердившему это опасение.

Защитник. Нельзя все время оперировать лишь жесткими категориями. А психология? Вера, сомнения, надежды — разве можно все это отбрасывать в столь сложном анализе? По-человечески ведь очень трудно поверить в неизбежную гибель линкора от одного взрыва, зная из свежего опыта Второй мировой войны, что для уничтожения современных крупных кораблей требуется попадание от пяти до двенадцати торпед.

Обвинитель. Это справедливо по отношению к американским и английским кораблям. Пархоменко же имел дело с бывшим итальянским линкором и обязан был знать на основании все того же «свежего опыта Второй мировой войны», что корабли этого типа в ситуации, подобной «Новороссийску», легко опрокидываются. Пархоменко не знал этого. И в этом он был сын своего времени — властвующая некомпетентность.