Император Терний - Марк Лоуренс

— А когда ты отправишься на Конгрессию, Йорг, за кого ты отдашь голос?

Ибн Файед любезно допустил, что единственный голос может иметь вес.

— Разумеется, за себя, — ухмыльнулся я, и шрамы натянулись. — А вы, калиф?

— Оррин из Арроу — хороший человек, — сказал он. — Возможно, время пришло как раз для него.

— Не будет ли вам мешать император? Разве не лучше свободно править пустыней?

Ибн Файед покачал головой и хрипло рассмеялся.

— Я живу на самой границе Священной Империи. К югу, так же далеко, как отсюда до Вьены, правит другой император, император Цераны, и его владения достигают моих границ и столь же обширны, как наша Разрушенная Империя в свои лучшие времена. Скоро, не при моей жизни, но совершенно точно до того, как мой внук воссядет на этот трон, церане и союзные им племена выйдут из пустыни и поглотят Либу. Так и случится, если кто-то не будет коронован во Вьене и не восстановит наше могущество.

Я провел месяц в пустынном городе и узнал все местные обычаи, насколько смог. Несколько недель я учился в Матеме и даже немного пособирал их дверь. Каласади вернул мне кольцо при условии, что оно не будет пронесено во дворец и покинет Либу вместе со мной.

Однажды вечером я сидел в башне Матемы, один, в комнате без окон, на полу, за дверью, отмеченной буквой «эпсилон». Простая глиняная лампа освещала книгу передо мной — бесконечные уравнения. У меня есть способности к математике, но нет ни малейшей тяги к ней. Я видел, как формула вызвала слезы на глазах у Калала своей элегантностью и красотой симметрии. Я понял формулу — или решил, что понял, но она меня не тронула. Какая бы поэзия ни была заключена в подобных вещах, я глух к ней.

На столе рядом с книгой лежало кольцо, блестящий инертный после взрыва или вмешательства Каласади кусочек металла, хотя он сказал, что они ничего с ним не сделали. Я зевнул и захлопнул книгу, так что пламя задрожало, а кольцо заплясало, как раскрученная монетка при последних оборотах. Но, в отличие от монетки, кольцо продолжало вращаться. Я загипнотизированно следил за ним.

— Йорг?

Над кольцом появился образ Фекслера, как всегда, белый, полупрозрачный. Если Зодчие поставили перед собой задачу воссоздать духов по детским сказкам, они не могли справиться с ней лучше.

— Кто тут?

Он сосредоточился на мне, и его образ стал четче.

— Ты меня не видишь?

— Вижу.

— Тогда ты меня узнаёшь, Фекслер Брюс.

Я положил ладонь на книгу.

— Здесь сказано, что предсказание отклоняется от правды. Чем более далекое предсказывается, тем больше зазор. Разумеется, все это щедро приправлено статистикой, но сама идея понятна. Ты — предсказание. Я сомневаюсь, что ты похож на человека, смерть которого я видел.

— Неправда, — сказал Фекслер. — У меня есть исходные данные. Мне не нужно полагаться на блекнущие воспоминания. Фекслер Брюс живет во мне так же ясно, как всегда.

Я покачал головой, глядя на него. Тени плясали повсюду, но его не касались. На мне, на стенах и потолке, лишь не на Фекслере, освещенном собственным светом.

— Ты не вырастешь, если будешь постоянно определяться этим набором застывших моментов, к которым неизменно возвращаешься. А если не можешь расти, то и не живешь. Так что либо ты Фекслер и мертв, либо ты жив, но кто-то другой. Что-то другое.

— Ты уверен, что мы говорим обо мне?

Фекслер поднял бровь — очень по-человечески.

— А-а… — Оно сомкнулось на мне железными челюстями. Худшие ловушки мы расставляем себе сами. Все эти годы я видел себя, и для этого было нужно всего-то — сеть слов. Я мог рассчитывать на то, что кратковременная игра страстей привязывает меня к прошлому. Карета и тернии. Молот и пылающий Джастис. Нож отца, торчащий у меня из груди. И в медной коробочке у бедра, возможно, еще один. — Раньше ты мне нравился больше, Фекслер. Зачем ты здесь?

— Я пришел узнать твои планы.

— Ты недостаточно присматриваешь за мной, чтобы знать их?

— Я был… занят в другом месте.

— Вьена зовет меня, — сказал я. — Хочу сесть на корабль и добраться до Золотых Ворот. Возможно, назад я вернусь быстрее, чем ехал сюда. И потом, я помню увиденное в лихорадочном сне, то, как ты попросил меня отправиться туда, что-то про трон и мое кольцо видения, только ты называл его как-то иначе: кольцо контроля? Это реальное воспоминание?

— Это реальное воспоминание, но сейчас я не буду о нем говорить. Возможно, другие слушают. Поезжай во Вьену, это будет тебе полезно.

Я откинулся назад, пробежал глазами по книгам на полках — от иола до потолка.

— Эти матемаги, они — поборники возвращения нам цивилизации, Фекслер? Начало нового понимания, чтобы мы могли починить построенное Зодчими.

— Одно из нескольких таких начал. — Он кивнул.

— Я смотрел записи, клочки, оставшиеся с твоего времени. Почти ничего не записывали…

— Записывали в машины, в их память. У тебя просто нет возможности прочесть это.

Фекслер тоже осмотрел книги, словно ему были нужны глаза, чтобы видеть их. Очередной обман, нет сомнения.

— Я видел эти клочки, и там ни слова о небе и аде, о жизни после смерти, о церквях и мечетях или других местах поклонения.

Фекслер посмотрел на меня сверху вниз, паря в полуметре над столом, его голова почти касалась потолка.

— Немногие из нас интересовались религией. У нас были ответы, которые не требовали веры.

— Но я говорил с ангелом. — Я нахмурился. — По крайней мере, я так думаю. И, чтоб его, я забрался в мертвые земли, охотясь за частицами людских душ. Как ты можешь…

— Для умного мальчика ты иногда бываешь очень глуп, Йорг.

Что-то в его голосе смутно напоминало того ангела, вечного, терпеливого.

— Что? — Я сказал это слишком громко. Я скор на гнев и из-за этого оказываюсь в дураках чаще, чем можно предположить.

— Нашим величайшим трудом было изменить роль наблюдателя. Мы вложили власть в руки людей, прямо в их руки. Оказалось, слишком большую власть. Если чистая сила воли человека, сила воли правильного человека может вызвать огонь из пустоты, разделить воды, обратить камень в прах, повелевать ветрами, на что тогда способны несконцентрированные желания и ожидания миллионов?

— Ты…

— После жизни ты получаешь то, что ожидаешь, то, чего ожидают миллионы вокруг, что творит легенды, бесконечно пересказываемые и разрастающиеся. В этом месте среди песков они создали себе другой рай и другие пути к нему, и темные, и светлые. Все это сфабриковано, наложено на реальность, в которой жил мой народ. Что бы ни ждало человека после смерти в те времена, оно не упоминалось в наших вычислениях. Наши священники, когда было кому их слушать, описывали что-то более утонченное, глубокое и удивительное, чем мешанина средневековых предрассудков, на которую опирается ваш народ.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});