Собрание сочинений - Карлос Кастанеда

по моему списку людей сделало перепросмотр очень формальным и трудновыполнимым, как этого и хотел дон Хуан. Но время от времени что-то во мне вырывалось на свободу — что-то, заставляющее меня сосредоточиваться на событиях, не относящихся к моему списку. Событиях, ясность которых была настолько безумной, что я тонул в них, возможно, даже глубже, чем когда реально проживал эти события.

Каждый раз, когда я вспоминал таким способом, я делал это с оттенком отрешенности, благодаря которой видел те моменты, на которые я как будто не обращал внимания, тогда как на самом деле они мучили меня годами.

Первый случай, когда вспоминание события потрясло меня до основания, произошел после того, как я прочитал лекцию в колледже в Орегоне. Студенты, ответственные за организацию лекции, повезли меня и моего коллегу-антрополога для ночевки в какой-то дом. Я собирался поехать в мотель, но они настояли на том, чтобы отвезти нас в этот дом ради нашего же удобства. Они сказали, что это за городом и там нет никакого шума: самое тихое место в мире, без никаких телефонов, никакого вмешательства извне. Я, как дурак, каковым я и был, согласился поехать с ними. Дон Хуан не только предупреждал меня, чтобы я всегда был «одинокой птицей», он требовал, чтобы я соблюдал эту его рекомендацию. Что я в основном и делал, но бывали случаи, когда во мне брало верх стадное существо.

Эти студенты-опекуны отвезли нас довольно далеко от Портленда, в дом профессора, который был в годичном отпуске. Они очень быстро включили освещение дома, который был расположен на холме с прожекторами со всех сторон. С включенными прожекторами, дом, наверное, было видно за пять миль.

После этого студенты как можно быстрее уехали, и это меня удивило, так как я думал, что они останутся поговорить. Дом был деревянным, в форме буквы А, небольшой, но очень хорошо спроектированный. В нем была огромная гостиная, а над ней — антресоли со спальней. Прямо вверху, в верхней точке треугольника, на странном вращающемся шарнире висело сделанное в натуральную величину распятие. Прожектора на стене были сфокусированы на распятии. Это было очень впечатляющее зрелище, особенно когда распятие вращалось, скрипя, как будто шарнир не был смазан.

Еще одним шедевром была ванная комната. В ней были зеркальные плитки на потолке, стенах и полу, и она освещалась красноватым светом. Нельзя было войти в ванную, не увидев себя со всех мыслимых сторон. Мне понравились все эти особенности дома, который показался мне великолепным.

Но когда пришло время ложиться спать, я столкнулся с серьезной проблемой, потому что в доме была только одна узкая, жесткая, очень монашеская кровать, а мой друг-антрополог был близок к пневмонии, хрипел и выплевывал слизь каждый раз, когда кашлял. Он сразу пошел к кровати и отключился. Я искал место для сна и не мог ничего найти. Этот дом был лишен удобств. Кроме того, было холодно. Студенты-опекуны включили освещение, но не отопление. Я искал обогреватель. Мои поиски ни к чему не привели, как и поиски выключателя прожекторов и, кстати, всех ламп в доме. На стенах были выключатели, но они, по-видимому, не действовали из-за какого-то главного выключателя. Освещение было включено, и я никак не мог его отключить.

Я смог найти только одно место для сна — тонкий коврик, и нашел только одну вещь, чтобы прикрыться, — дубленую шкуру огромного французского пуделя. Очевидно, он был любимцем в доме и его шкуру сохранили; у него были блестящие глаза из черного мрамора и открытый рот со свисающим языком. Я положил бывшего пуделя головой по направлению к моим коленям. Шею мне пришлось прикрыть дубленым задним местом. Кроме того, сохраненная голова шкуры была твердым предметом между моими коленями и очень мешала! Если бы было темно, то было бы еще ничего. Я собрал несколько полотенец и сделал из них подушку. Остальные полотенца я использовал в качестве пододеяльника между мной и шкурой французского пуделя. Я не мог спать всю ночь.

И вот, когда я лежал там, молча проклиная себя за такую глупость и невыполнение рекомендации дона Хуана, у меня случилось первое за всю жизнь безумно отчетливое вспоминание. Событие, которое дон Хуан называл пропуском, я вспомнил с такой же ясностью, но я всегда был склонен не обращать особого внимания на то, что происходило со мной, когда я был с доном Хуаном, ибо в его присутствии было возможно все. Но в этот раз я был один.

За много лет до того, как я встретил дона Хуана, я зарабатывал, рисуя вывески на домах. Моего босса звали Луиджи Пальма. Однажды Луиджи получил контракт нарисовать на задней стене старого здания вывеску, рекламирующую продажу и прокат свадебных платьев и смокингов. Владелец магазина в здании хотел привлечь внимание возможных клиентов большой рекламой. Луиджи должен был рисовать жениха и невесту, а я — надписи. Мы забрались на плоскую крышу тринадцатиэтажного здания и установили подмостки.

Я очень боялся, хотя у меня не было явных причин для страха. Я нарисовал десятки вывесок на высоких зданиях. Луиджи думал, что я начинаю бояться высоты, но мой страх скоро пройдет. Когда пришло время начинать работу, он опустил подмостки с крыши на несколько футов и спрыгнул на них. Он пошел на одну их сторону, а я стоял на другой, чтобы не мешать ему. Художником был он.

Луиджи принялся за работу. Когда он наносил краски, его движения были настолько размашистыми и возбужденными, что подмостки качались взад-вперед. У меня закружилась голова. Я хотел вернуться обратно на крышу, под тем предлогом, что мне нужно больше красок и других принадлежностей для рисования. Я схватился за край стены, которая окаймляла плоскую крышу, и попытался подтянуться, но носки моих ног застряли в досках настила. Я попытался притянуть мои ноги и подмостки к стене; но чем сильнее я тянул, тем дальше отталкивал их от стены. Вместо того чтобы помочь мне освободить ноги, Луиджи сел и обвязался веревками, которыми подмостки крепились к плоской крыше. Он перекрестился и посмотрел на меня в ужасе. Из сидячего положения он встал на колени и, тихо всхлипывая, стал читать «Отче наш».

Я не на жизнь, а на смерть держался за край стены. Отчаянную силу стойко держаться давала мне уверенность в том, что если я буду держать ситуацию под контролем, то смогу удерживать подмостки, чтобы они не отходили еще дальше. Я не собирался отпускать руки и падать с тринадцатого этажа навстречу своей смерти. Луиджи,