Гроза на Шпрее - Юрий Дольд-Михайлик

— Никто.

— Ваше счастье! Хорошо было бы узнать, кто его организовал. Следствие пришло к выводу, что с беднягой учителем рассчитались по политическим мотивам. Если убийца не связан с нашим подпольем, мы могли бы подбросить им эту кость, это отвлечет внимание от всех наших.

— Понимаю. Маневр, действительно, удачный. К тому же.

Мейер наморщил лоб, его круглые глаза отвердели, стали похожими на застывшие оловянные шарики.

— Не люблю недомолвок!

— Одного из убийц я знаю. На девяносто девять процентов ручаюсь, что это Рихард Бауман. Я был в тот вечер в баре и видел, как он внимательно наблюдал за Лютцем. Приехал на черном «хорхе». Машина долго стояла возле бара, потом куда-то исчезла.

— Что собой представляет этот Бауман?

— Ничтожество. На побегушках у всех, кто имеет деньги. Здесь у него есть два или три дружка, такие же болваны, как он.

— А что это за «Молодые викинги»? Такая организация действительно существует?

— Возможно, в какой-либо из западных зон и существует, только вряд ли он входит в ее состав. И если его использовали, то только как наемного убийцу. А причислить себя к «викингам» — это в его характере. Во-первых, припугнуть мать, во-вторых, удовлетворить собственное тщеславие — не просто убийца, а еще и «молодой викинг» — похорохориться он любит, ради бахвальства.

— Вы с ним знакомы?

— Нет, это только скомпрометировало бы меня.

— Бауман, Бауман… Скажите, случайно не у его ли матери жил Лютц?

— Да. Только она порвала с сыном. Неизвестно, что между ними произошло, но она и квартиранта взяла только для того, чтобы к ней не вселился Рихард. Так говорят.

«Вот что недоговаривала фрау Марта! Сын, даже блудный, все равно остается сыном… Бедная женщина».

— Следствие должно узнать о Баумане! И в самые ближайшие дни. Соберите все факты, еще раз проанализируйте их и пошлите в полицию анонимное, но убедительное письмо. Такие подонки, как Бауман, только мешают нашему общему делу, и чем меньше их будет путаться под ногами, тем лучше.

— Будет сделано, герр Шульц!

— Есть какие-нибудь вопросы?

— Да, несколько.

Через четверть часа «опель» отъехал от автомеханической мастерской и, больше нигде не задерживаясь, двинулся в обратный путь.

Все складывалось значительно лучше, чем предполагал Григорий, впрочем, на сердце было тоскливо.

«Рука провидения должна покарать его за все…» Так, кажется, сказала фрау Марта? В ее словах звучала глубокая убежденность, и все-таки…

Не всегда легко быть «рукой провидения», если речь идет о сердце матери, даже смертельно обиженном…

Часть III

Что произошло в один из зимних дней

Утро нового дня. Для каждого оно начинается по-своему, хотя различия эти не сразу бросаются в глаза, настолько все вокруг подчинено общему ритму. Одни уже хлопочут у станков, другие только что проснулись и поспешно завтракают, чтобы не опоздать к своим канцелярским столам. Третьи…

Напротив стола следователя сидит известный в районе Нойкельна дантист, герр Штаубе. Это пожилой человек с лицом весьма ординарным, ничем особо не примечательным, разве только какой-то незавершенностью всех черт: нос с горбинкой мог бы быть красив, если б не расплылся кончик, губы очерчены нечетко, круглый подбородок затерялся в складках кожи, полукругом нависшей над воротником. Лицо сонное, благодушное. Лишь в глазах, полуприкрытых набрякшими веками, затаилось напряженное ожидание.

— Ну, Штаубе, вы и впредь станете отрицать очевидные факты?

— Герр следователь, мой арест — ужасающее недоразумение. Возможно, я был не очень разборчив в выборе знакомых, злоупотреблял спиртным и другими возбуждающими средствами. Я человек пожилой, в мои годы понимаешь, что время твое прошло, а радости жизни еще манят, возможно, даже больше, чем прежде, потому что видишь, как быстро надвигаются одинокая старость и неминуемое полное исчезновение. Вот и жаждешь получить от жизни все, что она еще может дать.

— Давайте говорить о фактах, а не о их психологической подоплеке. Вы же признаете, что были недостаточно разборчивы в выборе знакомых. Кого именно вы имели в виду?

— Никого персонально, просто высказал такое предположение, а предположение еще не признание, как вы только что сформулировали. Дверь моего дома была широко открыта, возможно, — подчеркиваю это слово — кто-то из моих гостей и нарушал существующие законы. Но это отнюдь не означает, что к его махинациям в какой-то мере причастен был и я.

— Вы можете облегчить свое положение, Штаубе: назовите своих сообщников и честно признайте собственную вину. Ваши же пространные разглагольствования об этаком стареющем якобы Фаусте, по меньшей мере, наивны.

Брови Штаубе поползли вверх, но на пути, как бы сломавшись, опустились, — казалось, у допрашиваемого нет сил даже удивляться.

— Не понимаю вас, герр следователь! Сообщники… вина… повторяю: мой арест — сплошное недоразумение.

— Выходит, к спекуляциям на черном рынке вы не имели никакого отношения?

— Только как потребитель. В той мере, в какой это разрешают себе почти все: сигареты, немного кофе, несколько банок сгущенного молока, бекон. Вы знаете, как трудно достать что-либо из продуктов… Я неплохо зарабатываю и могу не ограничивать себя в еде.

— Показания ваших, как вы называете их, знакомых говорят о другом.

— У каждого свое понятие о чести!.. Я бы, например, не позволил себе оклеветать кого-либо из тех, кто пользовался моим гостеприимством.

— Оставим этот вопрос открытым. В вашей записной книжке значится несколько фамилий и адресов. Скажите, кто все эти люди?

— Вы сами видите: мой блокнот весь исписан. У меня была довольно широкая практика. Скорее всего, это пациенты, которые в свое время записались на прием. Точно не помню.

— Записи слишком уж свежие, чтобы ссылаться на плохую память.

— Тем не менее это так. К превеликому сожалению…

— Попробую обновить ряд фактов в вашей памяти, — следователь нажал кнопку звонка и приказал вошедшему конвоиру: — Введите, пожалуйста, свидетеля… гмм… хотя бы этого, — не называя фамилии, он написал ее на клочке бумаги.

Едва уловимое движение мускулов под кожей на миг смело с лица Штаубе выражение сонного равнодушия: глаза остро блеснули, но тяжелые веки сразу же погасили этот взгляд, губы обмякли и замерли, изображая подобие презрительной улыбки.

Тот, кто вошел в кабинет следователя, как видно, обладал немалым опытом в отношениях с правосудием. Быстро, заискивающе поклонившись следователю, он застыл в позе напряженного ожидания, весь проникнутый желанием раскаяться до конца, отмежеваться от содеянного, попробовать — в который уже раз! — покончить с прошлым. Присутствия в комнате третьего лица он, казалось, не замечал.

— Садитесь, Рифке, и скажите: вы знакомы с этим господином?

— Еще бы! Я работал на Штаубе, был одним из его контрагентов.

— У дантиста! Какие же функции вы выполняли?

— Они не имели ничего общего с его врачебной практикой. Мы скупали и перепродавали дефицитные товары, в зависимости от рыночной конъюнктуры.

— Кто это мы?

— Такие, как я. Те, у кого не было собственного капитала, чтобы широко поставить дело и выдержать конкуренцию.

— Что это вам давало?

— Пятнадцать процентов от общей прибыли, если не принимать во внимание деньги, уходившие на вино, женщин и всякие иные увеселения, как называл их Штаубе. О, он мог и из мертвого вытрясти денежку! Да что говорить: глупые деньги по-глупому и тратятся. Получишь свою долю, думаешь, наконец-то у тебя что-то есть, а к концу вечера остаешься ни с чем. Особенно те, кто пристрастился к белой погубительнице.

— То есть к наркотикам?

— Разумеется.

— Кто их поставлял?

— В этом бизнесе мы не участвовали. Очевидно, американские парни, которые развлекались у Штаубе. С уверенностью могу сказать только о сержанте Петерсоне, потому что собственными ушами слышал, как он поссорился из-за порошка со своей милашкой. Спьяну малышка стала брыкаться, кричать, что с нее достаточно, что она обо всем расскажет, если он завтра же не пойдет с ней под венец.

— Как звали девушку?

— Клархен. Наивная телочка, которую стая волков отрезала от стада.

— Чем же закончилась ссора девушки с сержантом?

— Их примирил Штаубе: накричал на Петерсона, пообещал Кларе его вразумить, вызвался быть ее посаженым отцом. Что было потом — не знаю, я сразу же ушел.

Слушая рассказ Рифке, следователь время от времени поглядывал на Штаубе. Тот заерзал на стуле, рванул ворот рубашки. Багровым стало не только лицо, но и большие залысины, покрытые мелкими капельками пота. Они струйками стекали на виски, катились вниз по рытвинам морщин, размывая маску благодушия, надетую на лицо хищника. И как только прошел первый порыв ярости, как только схлынула краска, лицо Штаубе явило следователю подлинный слепок внутренней сути этого человека.