Сноходец - Анджей Ваевский

— Здравствуй, Андрей. С днем рождения тебя, — произнесла Яринка в телефонную трубку, сразу узнав голос.

— И тебя. И да, спасибо за снег. Не отнекивайся, знаю, твоя работа, — он был дружелюбен, даже теплый. Только странно тихий. Слово за слово, поговорили, посмеялись над собой юными, немного погрустили. Отлегло, отпустило то, что сжигало столько лет.

— А как мама?

— А мама умерла.

Она сидела на бортике ванной и плакала. Безутешно, как ребенок. Рустам молча присел рядом и обнял за плечи. Так они и сидели, пока гости не забеспокоились о пропаже виновницы торжества. Она вытерла слезы, умылась. И вышла к друзьям, внутренним чутьем догадываясь, что закон равновесия нарушен.

Он не успел. Приехал из ЮАР какой-то странный. Говорил, что поехал с гриппом, накачали медикаментами, вот до сих пор вялый и сонный. И все равно оставался веселым и восторженным ребенком. Он показывал на ладони шестнадцать сапфиров, которые пойдут в кольцо Яринке.

— Оно обязательно должно быть у тебя. Как оберег. Знаешь, мне кажется, у тебя обязательно должен быть оберег. Синий. Деньги не важны, потом расплатишься. Просто это кольцо тебе необходимо.

Реакцией на медикамент стал инфаркт. А потом Серега зашел в кабинет, и Яринка поняла — случилось что-то совсем нехорошее.

— Ир, а он умер. Игорь умер.

С каким-то надрывом лопнула последняя струна. Яринке стало страшно, в груди сжался холодный колючий ком, расправился, выдавливая воздух из легких. Игорь с таким неистовством хотел сделать ей это кольцо, этот оберег, словно знал, что-то должно случиться. Кто-то неумолимый уже вышел из своего убежища и занес страшную косу, готовясь править жизнь Яринки на свой лад.

Когда падают листья

Так меч входит в тело: вскрывая кожу, вспарывая мышцы, ломая кости. Так, и никак иначе. Он вошел в ее жизнь, занимая там законное место, выгрызая себе место в сердце, сотнями кинжалов впиваясь в душу. Он был вихрем осенних листьев в конце весны. Не успела сказать, что любит его, что благодарна за то, что именно он сделал ее такой, какая она есть. Сильной. И как-то в один миг стало поздно все это говорить. Осталось только проклинать себя за то, что постоянно откладывала поездку к нему. Только какой толк от этих проклятий?

Володька давно стал Владимиром Федоровичем. И давно ушел от Марии. Встретил тихую спокойную женщину и женился. Наверное, он пытался дать себе еще один шанс на семейную жизнь. Любил ли он свою новую жену — никто не спрашивал. Только старое не ржавеет. Не уходит оно бесследно, а иногда ломает жизнь. Ошибка, за которую заплачена слишком дорогая цена. Тогда он зашел к Марии в Новогодние праздники не случайно. Он хотел повидать внучку, свою любимицу. Странно, он не понимал, что там его может ждать только ловушка. Или же понимал, и добровольно в нее шел. Внучки не было, но ведь праздники, накрытый стол, слово за слово, рюмка за рюмкой. Он не помнил, как уснул. Не вернулся на ночь домой, заставив волноваться беременную жену. Опоздал на работу, на которой и так держался на честном слове. Увольнение, последовавшие скандалы, ссоры с женой, нервы которой не выдержали противостояния с Марией. Женщина потеряла ребенка. И тогда уже не выдержали нервы самого Володьки. Он проболел полгода и погас как свечка. Врачи констатировали обширный инфаркт.

Не успела Яринка прийти в себя от потери отца, как телефонный звонок вышиб почву из-под ног.

— Ир… дядя Валентин умер.

Месяца не прошло после первых похорон, а уже вторые. Старший брат Марии был добрым и веселым мужиком. Ворчал иногда, но всегда заступался за племяшку. Помогал, поддерживал. Да и просто баловал, как мог. Своих детей-то не было, вот и переносил нерастраченные чувства на младшенькую. А теперь его просто не стало. Аукнулась операция, удаленное легкое. Он не был стар, только здоровья не осталось.

У нее не осталось слез.

Сноходец

Серые. У меня такие же. Такие же темно-серые, как у тебя. Так же меняют цвет по различным причинам. Но все же преобладающий — серый. Большие, ярко-очерченные черными ресницами. Странно, да? По идее, ни у меня, ни у тебя ресницы не должны быть черными. Как это называется… о, выразительные. Округленные, с внутренними уголками вниз, внешними — вверх. Миндалевидный разрез глаз, восточный. Выглядит немного странно, учитывая пожарность моей шевелюры. Словно, я суннит какой-то, который вместо того, чтобы обрить голову, красит ее хной, как бороду. Я точно знаю — у меня твои глаза. Достались по наследству. Из-за такой вот формы и разреза кажутся наивными, детскими. Вот только если злюсь, то прищур превращается в тот самый кинжально-серый, как и у тебя. Ты ведь знаешь.

А ты всегда была наивной. И поэтому — опасной. В своем наиве неосознания ты крушила человеческие жизни, ломала их, выворачивала наизнанку. И не понимала, что несешь на этой волне разрушения столько боли, что мир не захочет ее выдерживать. Мир не захотел тебя, отверг. И тогда твой серый взгляд столкнулся с моим, кинжальным. Когда ты поняла, что проиграла? Мне. Тому, кто рожден с тобой. Но ведь поняла. И тогда в твоем взгляде появилось нечто, несвойственное тебе. Смирение.

Я отбирал твою жизнь по крупицам. Впиваясь, как вампир, не отпуская жертву. Твоя семья стала моей. И только Серега все еще вздрагивает иногда, наталкиваясь на мой взгляд. Они же одинаковые, мои и твои глаза. Я выдавливал тебя из их жизни медленно, но неотступно. Мне не хотелось, чтобы ты и их сломала. И я стал более безжалостным, чем ты. Но лишь по отношению к тебе. Моя воля оказалась сильней, мой взгляд — более обоюдоострым. Ты об него поранилась настолько, что постепенно истекла кровью. Тебя больше нет. Не совсем так. Где-то и для кого-то ты все еще есть. И может, все еще можешь смеяться. Тебя больше нет в жизни тех, кто дорог мне. Я тебя вычеркнул, стер. Они больше не вспоминают тебя. Я это понял в тот момент, когда Серега сказал свое сакраментальное: "Ты мой мужчина". Я не сразу осознал то, что он больше не видит во мне тебя. И ему больше не нужна ты. Самое большое достижение — вычеркнуть тебя из жизни человека, для которого ты была самой жизнью. Он разглядел за тленным телом то, кем я являюсь на самом деле. Видимо, ангелам дано такое знание. У меня не так много близких, чтобы я мог себе позволить расшвыриваться ими, оставляя на растерзание тебе. Поэтому я взял ответственность за них на себя. Немного комично выглядит в моем-то положении, но если смотреть в корень, а не внешне, то именно я — глава этой семьи. Ты поняла это и сбежала. Потому что если твой взгляд больно ранит, то мой способен убивать. И ты сбежала, как убегала всегда. От ответственности за тех, кого приручила. Я не такой. И очень рад, что не унаследовал от тебя эту черту характера, хотя ты меня щедро одарила многими другими. Знаешь, твой взгляд, в отличие от моего, никогда не становится стальным. А еще он не становится сиреневым. Потому что ты никогда никого не любила по-настоящему.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});