Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Святая Дева. С младенцем Христом на коленях.
— Да, конечно.
— Да, конечно! — передразнил Пилигрим, имитируя акцент Юнга. — Да. Конечно, герр доктор Остолоп! Кто же еще? Уверен, что вы молитесь ей каждый день. Или у вас другой святой покровитель?
— У меня нет святых.
— Сдается мне, они вас просто бросили. Со временем боги покидают нас всех. Они уходят — и небеса остаются пустыми.
Юнг сел на подоконник.
— Какие у вас были инициалы в то время, мистер Пилигрим?
Он приготовился писать.
— С. Мл. Симон Младший. Мне было двадцать два года. А мой отец был одним из лучших стеклодувов Франции. Волшебник красок. Никто — по сей день! — никто не знает как он добился такой голубизны в том стекле. Оно осталось непревзойденным.
Имена, безусловно, были истинными. Симон — и его тезка-сын.
«Он искусствовед, — подумал Юнг. — Естественно ему все это известно. Он посвятил свою жизнь исследованиям, и все, что он говорит, изучено им досконально. И придумано тоже во всех подробностях».
Потом ему в голову пришла еще одна мысль: «Похоже, он не знает, что я читал его дневники, несмотря на тот прокол с письмом Джоконды. Странно, что он ни разу не упомянул о ней. Хотел бы я знать…»
— Все эти жизни, мистер Пилигрим… — произнес он вслух. — Каким образом во время своей текущей жизни вы узнаете о прошлых?
— Воспоминания приходят точно так же, как пророчества. Во сне. Сны эти начинаются примерно с восемнадцати лет. И постепенно становятся воспоминаниями…
— Вы наверняка не помните все подробности своих жизней. Или это возможно?
— Нет, конечно. Вы тоже не помните всех подробностей вашей жизни. Но я помню, кем был, точно так же, как вы или любой другой человек помнит, каким он был в прошлом. Причем со временем воспоминания о прошлых жизнях начинают вытеснять из памяти детские годы жизни настоящей. Я очень мало помню о своем детстве. Я имею в виду детство Пилигрима.
Юнг решил сменить тему.
— Поиски бессмертия… Что подтолкнуло вас начать их?
Пилигрим уставился на Юнга в крайнем изумлении.
— Меня ничего не подталкивало. Вы вообще слушаете когда-нибудь или нет?! — Он встал и окинул комнату взглядом, словно что-то ища. — Неудивительно, что мы все тут сдвинутые… Наши врачи отказываются нас слушать!
Юнг ничего не ответил.
Пилигрим пошел в ванную и вернулся со стаканом воды. Поднес его к губам, запрокинул голову, выпил залпом и швырнул стакан на пол.
Юнг не шелохнулся.
— Вы видели, как я выпил воду, — сказал Пилигрим. — Вы меня видели. Но стакан, в котором она была, разбит. Так? Правда, то есть мой рассказ, и есть вода. Она во мне. А разбитый стакан — ваша реакция на нее. Точно так же говорил Заратустра! С таким же успехом…
Пилигрим откинулся на спинку кресла и промокнул губы желтым носовым платком, скатав его затем в шарик.
Юнг помолчал немного, потом спросил:
— Скажите, а кем была леди Куотермэн?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что Пилигрим не сразу нашелся, что ответить.
— Если вы дадите себе труд подумать, ее имя скажет вам все, — проговорил он наконец.
— Сибил?
— Сивилла, герр доктор Олух! «Сивилла» значит «оракул». Как в Дельфах. Аполлон избрал ее, и она говорила его голосом. Их называли то жрицами, то прорицательницами. В наше время их кличут медиумами.
— Все это я понимаю, — сказал Юнг. — Я просто хотел удостовериться, что выбор имени не был случайным.
— Отнюдь. Ни в коем случае. Имя ей дали боги. Те самые боги, которые призвали ее домой.
— Ясно.
Они оба ненормальные.
Некоторое время сидели молча: Юнг — на подоконнике, Пилигрим — в кресле, комкая в руке носовой платок.
— Сибил умерла, мистер Пилигрим. Как и все смертные. Она была просто человеком.
— Это вы так думаете.
— Да, я так думаю. — Юнг помедлил немного и спросил: — Она, как и вы, жила вечно?
Голос его был почти лишен интонаций. Так священник мог бы говорить с кающимся грешником — спокойно и без эмоций.
Пилигрим вцепился в плстеную ручку кресла.
— Не так долго.
— А ее смерть? Вы видите какой-то смысл в том, что она умерла?
Пилигрим подался вперед.
— Возможио, боги покидают нас, и смерть — их прощальный подарок.
Юнг моргнул и отвел глаза.
Этот человек мучился от неподдельной боли. Нестерпимой боли. Юнг поймал ссбя на мысли: «Ждать так долго…»
Он нахмурился, закрыл блокнот и встал.
— Вы уходите? — спросил Пилигрим.
— Да.
— Не могу сказать, что мне жаль.
Юнг подошел к двери, прихватив по дороге нотную папку и сунув в нее блокнот.
— Мистер Пилигрим! Я от всего сердца хочу вам помочь. Но в данный момент не могу.
Пилигрим ничего не ответил.
Взявшись за дверную ручку, Юнг обернулся и посмотрел на фигуру, озаренную солнцем.
— Ночью мне приснился сон. Вернее, кошмар. Мне снилось, что весь мир охвачен огнем и никто не может его погасить…
Пилигрим уставился на свою руку с зажатым носовым платком.
«Если бы ты понял пророческую природу своего сновидения, тебе все равно никто бы не поверил», — подумал он.
— Сон был таким ужасным — передать не могу! — продолжал Юнг. — Я думал, он никогда не кончится. Это был настоящий ад. Но я нашел способ положить ему конец.
— Да? — Пилигрим сунул носовой платок в карман. — И как же вам это удалось?
— Я проснулся, — ответил Юнг. — Надеюсь, вы последуете моему примеру.
Когда Юнг ушел, Пилигрим застыл без движения.
«Я зверь, — думал он. — Зверь без охотника. И никакой хищник меня не задерет. Пришел бы кто-нибудь с ружьем! Или неведомое чудище вышло бы из лесу и пожрало меня… О боги! Отвернитесь и обратите внимание на кого-нибудь другого! Разлейтесь, реки, и поглотите меня! Или вы, горы, — обвалитесь и погребите меня под собой! Перестань цепляться за меня, жизнь… Отпусти!»
11Beчepoм девятнадцатого июня Пилигрим послал Форстеру вторую записку.
В первой он писал: «Получил весточку, что вы готовите эвакуацию. Купите карты Швейцарии и Франции. Переведите пятьсот фунтов в Цюрихский банк. П.».
Во второй записке говорилось: «Ежедневные прогулки по закрытому двору за клиникой. Осторожнее с битым стеклом. Возьмите веревочную лестницу. Дату и час сообщу через два дня. Побольше бензина для машины. Путешествие длинное. П.».
В клетке осталось два голубя.
На следующий день, во вторник, двадцатого июня, Пилигрим в белом костюме и с зонтиком — жара стояла невынoсимая — спустился на лифте на первый этаж и позволил вывести себя в «тюремный двор».
Кесслер без умолку болтал об ангелах:
— Вы слышали о девяти уровнях небесной иерархии, мистер Пилигрим? Поразительно! Там есть серафимы, херувимы, престолы, силы, господства, власти, начала, архангелы и ангелы. Я думаю, вы могли бы стать девятым чином. Я видел ваши крылья, когда вы прибыли.
— Видели, говорите?
— Да, сэр.
— И где же теперь мои крылья?
— Трудно сказать. Очевидно, у меня в голове. Я знаю, что они не настоящие — но дело в том, что они казались реальными. Мне очень хотелось в это верить. Вы никогда не хотели, чтобы что-то нереальное стало реальным? Даже если знали, что эrо невозможно… Как чудесные пейзажи, которые видишь во сне, или ангелы …
— Да, я очень хотел, чтобы нереальное стало реальным. Очень.
— Вот видите! А я что говорю!
Пилигрим улыбнулся. Простодушие Кесслера было неотразимо.
Во дворе гуляло множество пациентов. Некоторых Пилигрим узнал, других — нет. Там был человек, считавший себя собакой, пациент, который утверждал, что съел своих детей, больная, пытавшаяея убить санитарку и напичканная успокоительными настолько, что еле передвигала ногами, и женщина, похожая на хозяйку английского борделя.
Внимание Пилигрима привлекпи две нсзнакомые фигуры. Первый из них высыпал на скатерть горстку песка и теперь усердно считал песчинки. «Neun-tausend-zwеi-und-funfzig, — бормотал он. — Neun-tausend-drei-und-funfzig»(Девять тысяч пятьдесят два, девять тысяч пятьдесят три, нем.). Кучка на столе, казалось, почти не уменьшалась.
Второй незнакомкой была женщина, похожая на актрису, играющую ребенка. Росточком меньше пяти футов, с большущим розовым бантом в распущенных волосах. На ней было платье двенадцатилетней девочки, белые чулки и ярко-красные шлепанцы. Присматривала за больной Schwester Дора, все еще оплакивавшая графиню Блавинскую. Пилигрим заметил черную ленточку, приколотую у санитарки на груди. Эта унылая парочка вышла на прогулку рука об руку, прячасъ от солнцa под бумажным японским зонтом.
«Пестрая у нас тут компания! — думал Пилигрим, вливаясь в ряды прогуливающихся. — Собаки, каннибалы, неудавшиеся убийцы, песочные люди, хозяйки борделей и взрослые дети. Не говоря уже об ангелах Кесслера. Хотя крылья мне бы не помешали. Я сыграл бы роль Икара — только, зная о его судьбе, не подлетал бы близко к солнцу. Зато я смог бы удрать отсюда».
- Государи Московские: Бремя власти. Симеон Гордый - Дмитрий Михайлович Балашов - Историческая проза / Исторические приключения
- Зрелые годы короля Генриха IV - Генрих Манн - Историческая проза
- Мадьярские отравительницы. История деревни женщин-убийц - Патти Маккракен - Биографии и Мемуары / Историческая проза / Русская классическая проза
- Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий) - Генрик Сенкевич - Историческая проза
- Камо грядеши (пер. В. Ахрамович) - Генрик Сенкевич - Историческая проза
- Осколки памяти - Владимир Александрович Киеня - Биографии и Мемуары / Историческая проза
- Мститель - Михаил Финкель - Историческая проза
- Святослав Великий и Владимир Красно Солнышко. Языческие боги против Крещения - Виктор Поротников - Историческая проза
- Падение звезды, или Немного об Орлеанской деве - Наташа Северная - Историческая проза
- Рассказы о Суворове и русских солдатах - Сергей Алексеев - Историческая проза