Московская старина: Воспоминания москвичей прошлого столетия - Юрий Николаевич Александров

рубля. Дорого, очень дорого взяли с вас. А мой экземпляр был получше этого!

Другой и в самом деле, не зная Измайлова, видя его внешнюю порядочность и некоторую солидность, поверит его вранью. Надо заметить, что он хорошо знал французские книги, и когда они попадали к нему, то умел извлечь и пользу хорошую. Но иногда вредил ему и собственный характер. Его самолюбие было тоже артистическое. Расскажу следующий факт. В его руки попалась одна рукопись, за которую он сам заплатил 15 рублей. Приходят к нему двое известных собирателей, М. М. Зайцевский и Н. В. Г… (Последний одно время решился даже практически окунуться в наше дело, для чего и открыл было собственную торговлю.) Ганечка был выпивши. Разговорясь о делах книжных, пошли в трактир. Здесь Ганечка похвастал своим приобретением. Зайцевский, внимательно осмотрев книгу, предлагает 5 рублей. Такая оценка покоробила владельца книги. Как на грех, Н. В. Г… чем-то подзадорил Зайцевского, и последний стал давать уже только 3 рубля. Это окончательно обозлило книгопродавца, причем и высказался шибаршинский характер Измайлова, в его натуральном виде, во весь рост. Он вырвал книжку из рук Зайцевского, начал рвать ее, как попало; потом пошел в кухню и бросил в печь. Догадливый половой случайно спас какую-то картинку и продал ее одну за 5 рублей.

Его, Измайлова, артистическое вранье вызвало у меня желание пошутить над ним. Приходит ко мне один собиратель, спрашивает иллюстрированные басни Крылова, Озерова и другие. Я ему и указал на соседа. Там-де непременно есть. В это же время Ганечка был занят трактирными удовольствиями. По этой причине рекомендованный мною субъект не заставал его в лавке, несмотря на все свои многократные посещения. Наконец ему удалось-таки поймать в лавке самого хозяина.

— Только что продал, — по обыкновению своему отвечает Измайлов на вопрос покупателя, покуривая сигару.

— Да когда же мог ты продать? Я был у тебя десять раз, ты все в кабаке торчишь!

И пошел его ругать.

Потом спрашиваю соседа, за что ругал его этот барин.

— А черт его знает, должно быть, сумасшедший!

Вскоре после рассказанного случая он прекратил торговлю у Троицы в Полях, продолжая ее исключительно на Сухаревском рынке.

*

Перед праздником пасхи, последние три дня страстной недели, Сухаревская площадь представляет собою более оживленный рынок, чем в обыкновенные воскресные дни. В это время главнейший торг сосредоточивается преимущественно на провизии. Хотя книжная торговля на этом рынке в упомянутые дни почти ничего не стоит, но есть книгопродавцы, которые и таким рынком не пренебрегают, направляя сюда товар более трудно сбываемый, который почти некуда девать, но могущий все-таки снабдить своего владельца лишним рублем к предстоящим праздникам. Между такими-то торговцами и сошлись два субъекта. Один уже известный нам Ганечка, а другой — Иван Михайлов, писарек из солдат, любивший поврать не хуже первого, и начали друг друга контролировать.

— Ты на сколько торговал? — спрашивает один.

— На сорок рублей.

— А я на шестьдесят!

— Где же у тебя товар?

— А вон в сундуке лежит, покупатель хотел зайти за ним.

И так далее в том же роде, тогда как товару-то у них обоих и на 25 рублей не насчитаешь, к тому же дождь разгоняет покупателей. Действительно, кстати сказать, был любопытный покупатель, который под Сухаревой же купил однажды сразу весь товар, находившийся у трех торговцев за сто рублей, и одновременно уничтожил таким образом три торговые фирмы (Вьюга, Метель и Верблюд).[15]

К характеристике Ивана Михайлова следует прибавить, что он любил обращаться с покупателем с фамильярною нежностью, прибегая даже к объятиям и поцелуям.

— Милка, душка, — бывало, упрашивает он, — купи что-нибудь. Без почина стою!

*

Был еще оригинал книгопродавец, торговавший близ бассейна, собиравший рукописи и книги по астрологии, магии, хиромантии, физиономике, не оставляя без внимания оракулы и телескопы, а также способы лечения заговорами, симпатиями, вообще так называемое волшебство. По этому предмету являлись собирателями и люди образованные; если не ошибаюсь, мистики особенно интересовались им.

К сожалению, я не припомню ни имени, ни отчества, ни прозвища того старика, которого стараюсь изобразить. А было бы очень желательно, если бы кто-нибудь обрисовал поискуснее меня этот рельефный тип.

Не все книги выставлял он на вид; некоторые накрывал мешком, показывая не всем, только избранным. Кто-нибудь спросит его:

— А здесь, под мешком, что за книги?

Взглянув на спрашивающего, он ответит:

— Это вам не купить.

Или, догадываясь, что спрашивает человек ученый, скажет: «По астрологии». Более же простому покупателю он вытащит и Брюсов календарь,* хорошо зная, какой лист открыть, какое место показать, чтобы сразу, как говорится, «зеркало наставить», чтоб в нос бросилось. Почти общая слабость вперед знать будущее заметно влияла на покупателей. К тому же старик имел товар, который находился не у всех книгопродавцов. Несмотря на солидность назначенной им цены, покупатель походит, походит около него, да и купит. У него и иностранные книги по той же части можно было найти, с картинками и разными фигурами. Терпеливо выжидал он своего покупателя, выдерживал характер, умел целый ворох наговорить ему всякой чертовщины. Вспоминая его, невольно пожалеешь, что покойный И. М. Снегирев,* автор «Сухаревой башни» (Москва, 1862), часто навещавший Сухаревский рынок и упоминающий о крестьянине-собирателе Г. Д. Данилове, не обратил внимания на этого старика букиниста; вероятно, И. М. Снегиреву приходилось лично встречаться со стариком.

*

Припоминается мне еще любопытный торговец. Торговал он книгами духовного содержания; разумеется, на первом плане находились псалтырь, святцы* и часовник.* Он предпочитал книги постарше и бумагу потолще.

Подойдет к нему мужичок, спросит:

— Есть ли псалтырь?

— А у тебя деньги-то есть? Чай, полную нужно?

— Обыкновенно, полную.

Достает продавец книгу, обдует ее, снимет шапку, перекрестится.

Покупатель тоже крестится. Вместе рассматривают книгу.

— Сколько же стоит, родимый?

— Два с полтиной.

— А полтора рублика? — со вздохом предлагает мужичок.

Тот хватит его этой же книгой по голове да еще обругает.

— Тоже полную спрашиваешь! Пошел прочь!

— Что же, почтенный, я тебе, кажется, ничего дурного не сказал, — оправдывается покупатель.

Но торговец и разговаривать не желает.

— Уступи, пожалуйста, за два рублика! — умоляет мужик.

И если купит книгу, удаляется с совершенным убеждением в ее полноте, от которой голова его, вероятно, еще не успела остыть.

*

Как на контраст этому продавцу, могу указать на Кузьмича. Под этим именем был известен в свое время один почтенный, трезвый, благочестивый старик. При симпатичной наружности он владел мягким голосом. Носил поддевку или кафтан, а головной убор состоял из шапки высокого размера, близко напоминающей кивер. Его вечно можно было встретить с огромною ношею, до пуда