Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

А между тем, к скамье Степана подошла женщина. От нее так и посверкивало, так и поблескивало. Степан вытер слезы и удивленно произнес:

– Золотая баба, что ли?

Баба шумно вздохнула и виновато пробасила:

– Это платье такое, в блестках.

– А, – разочарованно протянул Степан, – ну садись, рассказывай!

– Мамонт, – добавила баба.

Степан покорно кивнул, прозвища и клички деревенских ему были хорошо известны.

Она села, скамейка крякнула под ее весом, но выдержала.

Мамонт немного помолчала, Степан тоже молчал, выжидая. Наконец, она высказалась:

– У вас товар, а у нас купчиха!

– Погоди, – перебил ее Степан, – не так говорят, а так – у вас товар, а у нас купец.

Мамонт на это ничего не сказала, а подышала шумно и упрямо повторила:

– У вас товар, у нас купчиха. Отдавай своего Ванюшку взамуж за мою Наташку!

Степан подумал-подумал и закивал, согласный:

– В этом смысле, конечно! Только пойдет ли он?

– Дело решенное, – пробасила Мамонт, – слово было только за тобой!

– А я-то что? – удивился Степан. – Пущай идет, подвенечный наряд я ему сбацаю и на попа да на стол денег найду!

– Я в доле! – сухо доложила Мамонт и доверительно опустила свою огромную лапу на его запястье.

* * *

Через пару недель сыграли свадьбу.

Иванушка одетый в новый черный костюм, белую рубашку без галстука и коричневые начищенные до блеска ботинки выглядел рядом с невестой этаким молодцом.

Наташенька, вся в белом, в кружевах была куда как хороша и мужики помоложе жениха крутили усы, запоздало притоптывая под звуки магнитофона, выказывая перед ней свою удаль и разухабистость. Женщины, все как одна, кудрявые, с навороченными прическами дыбом, неумело и ярко накрашенные, одетые в тесные блестящие платья, точные копии платья Мамонта вызвали у отца жениха, старого Степана бурю негодования и, тыча пальцем в огромные шарики бус на толстой шее Мамонта, он кричал со злостью:

– Обабусилась как!

И фыркал рассерженным котом, но в целом свадьба прошла замечательно спокойно. А после свадьбы, что же рассказывать? Зажили молодые как все, Наташа замужней, Иванушка-дурачок муженьком, а Степан свекром и только Мамонт сидела в одиночестве, в своем доме, грызла семечки и смотрела с утра до вечера и с вечера до утра телесериалы по телевизору, при этом в ее взгляде читалось сплошное блаженство и наслаждение…

Ведьма

Отец пил и был изгнан безо всякого сожаления из дома. Изредка он притаскивался и скандалил, требуя денег, а когда дочь выросла, он подал на неё в суд. Дочь по его мнению должна была его содержать, но вмешалась мать и без труда доказала, что отец не платил алиментов пока дочь росла, а только пил, изводил свою престарелую мать и пропивал её пенсию, живя хозяином в её квартире.

Тем не менее, Алена бледнела и дрожала в его присутствии. Мать она боялась ещё больше. Мать часто била её ремнём, била пластмассовой линейкой по рукам и по спине, хотя более тихого ребёнка, чем Алёна было бы трудно отыскать, наверное, в целом мире. Она не бегала и не шалила, а вначале, не слышно, играла в свои не многочисленные игрушки, а затем, подросши, сидела в уголке дивана и читала сказки. Мать отбирала книги, называя их колдовскими, и заставляла ее читать Библию и Евангелие. А по воскресеньям она поднимала ее в пять утра, чтобы Алена читала вслух акафисты, а после мать бесцеремонно тащила девочку в церковь.

Алена была истощена и часто в храме теряла сознание от духоты и непосильного бремени. Мать обзывала ее обмороки бесноватыми и таскала ее на отчитки к «святым» старцам, возила по глухим деревням к бабкам. Алена задумывалась о смерти и желала умереть, как желают могильного покоя уставшие от надоедливых болезней, старики. Она горячо молилась о скорейшем приходе к ней смерти, чтобы наконец-то отдохнуть, и смерть ей снилась, огромная, в черном плаще с капюшоном, добрая, печальная, с теплыми родными руками, которыми она гладила ее, жалея, по голове. Алене так и слышался глухой голос смерти:

– Все будет хорошо!

Но принимать ее на тот свет отказывалась…

А мать, между тем, маниакально увлекалась верой в Бога. Она явно была нездорова, да и что такое, в сущности, религиозный фанатизм, как не болезнь души и разума?

Алена чахла в такой обстановке. Она училась в школе, приходя домой, ела в зависимости от дней – постные или нет, простую еду, которую она не замечала, так как была весьма непритязательна в пище. После обеда садилась за уроки, а потом должна была учить заданный матерью текст из Библии. Вечером, когда приходила с работы мать, а она работала учительницей и преподавала биологию в школе Алены, и как же ей трудно было на своем преподавательском месте! Представьте только, религиозная фанатичка и биология! Она ненавидела свою работу и встречала учеников стоя у учительского стола, упираясь одной рукою в стол, а другой в свой бок. Темные глаза ее метали молнии, презрение и гнев так и обрушивались каменной глыбой на ни в чем не повинных учеников и учениц. И Алене пришлось вытерпеть немало упреков от своих одноклассников по поводу поведения матери, пока они сами не поняли, что не стоит доставать одноклассницу, так как она ничего не решает в своей семье…

Так вот, вечером, после скромного ужина мать инспектировала Алену по поводу выученного текста священного писания. А, если девочка что забывала или путала, она, без разговоров, хваталась за ремень и била ее. Алена плакала, просила шепотом прощения, просила не бить ее больше, обещала все прилежно выучить. Так длилось до двадцати лет Алены, пока Алена не познакомилась с Екатериной. Новая и практически единственная подруга убедила ее уйти из дома.

Катя перевелась на факультет, где училась Алена. Она приехала из другого города, где жила с теткой. Родители у нее умерли. Тетка, как и мать у Алены, сошла с ума и помешалась на религиозном фанатизме. Катя не выдержала, уехала. Училась она прекрасно и безо всяких проблем была принята в институт, на третий курс. Кстати, обе они занимались в Медицинском институте.

Профессия врача показалась Алене очень даже необходимой в ее скорбной жизни. Училась она прилежно, хотя знахарского дара не имела. Другое дело, Катя. Она не столько оперировала полученными в институте знаниями, сколько присоединяла их к другим, которые интересовали ее больше. Она все знала о травах и успешно применяла лечение, которое некоторые умники называют гомеопатией, хотя уместнее говорить травоведение. Она вечно носилась с книгами по знахарству и среди прочих Алена не редко видела книги по магии. Алена очень боялась, что ее полоумная мать тоже увидит эти книги и сделает неправильные выводы. Катю она сразу причислит к ведьмам и еще чего доброго заставит Алену покинуть институт. Итак, уже, довольно часто звучали у нее мысли вслух, она говорила, к примеру, что лучше бы Алена бросила учебу и поступила послушницей в монастырь, а там стала бы инокиней, затем монахиней, а может и настоятельницей монастыря. Мечты о религиозной карьере дочери так и роились в ее безумной голове. И при этом сама она не пылала душой поступить в монастырь, а предпочитала сидеть в своей школе, изводя учеников неподдельной ненавистью. Это Алене, как неоспоримый довод доказала Катя. Она, дымя сигаретой, уселась на подоконник возле студенческого туалета. Прищурив глаза, слово за слово, она вытянула из Алены всю историю ее жизни и тут же разработала план, как Алене уйти из дома.

Алена слушала и восхищалась смелостью решения. С математической точностью Катя определила болезнь матери Алены и вывела решение вопроса. Она сама отшатнется от дочери, если дочь выйдет замуж! Да, да, замуж! Для нее это будет предательством и вполне возможно, мать даже отречется от Алены, что будет, конечно же на руку заговорщикам.

Недолго думая, Катя подозвала к ним какого-то долговязого студента с другого факультета, коротко кивнула на Алену и без лишних слов предложила ему жениться на ней. Долговязый тут же радостно, глядя в изумленные таким скорым оборотом дела, глаза Алены, согласился. Оказалось, он искал невесту. Власти города отнимали у него дом и, чтобы не отняли, надо было срочно с кем-то расписаться. Алену уговорили. Взамен ее брачного подвига, все-таки, будет стоять печать в паспорте, он, в свою очередь должен был разыграть перед матерью Алены целый спектакль. Конечно, жить какое-то время Алена должна была в доме у своего жениха.

Катя сияла, студент по имени Ваня тоже светился от счастья, и только Алена замирала душой, вспоминая ремень и хлесткие удары, которые имела обыкновение обрушивать на нее мать.

Алена была худа, и, тем не менее, очень красива. Лицо у нее было всегда утомленное и замученное. Но большие серые глаза обрамленные черными длинными ресницами светились добром и искренностью, в них жил целый мир. Она любила мечтать и во снах часто летала высоко над землей, сидела на облаках, болтая ногами. Красота ее только расцветала и была похожа на невзрачный полевой цветок, к которому надо наклоняться, чтобы разглядеть вблизи роскошный наряд, нежную суть. И даже в невзрачной одежде, которую она покупала за бедностью в комиссионных магазинах, она была прекрасна.