Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

– Ну не все же мучаются, – усомнилась она. – те, кто Россию и русский народ губят, точно в пекло пойдут, а остальные, что же, пущай хоть в рай, отдохнуть тоже надобно!

И она повела рукой в сторону белых перистых облаков устилающих высокое голубое небо, великодушно разрешая русским идти в рай.

* * *

– Ты, что же свадьбу зажилил, гад? – вырвал топор у Иванушки взлохмаченный краснорожий мужик.

– Какую свадьбу? – изумился Иванушка.

– А еще друг называется! – кричал краснорожий. – Вся деревня уже в курсе!

– Погоди! – Степан присел на бревнышко, и строго взглянув на краснорожего, приказал, – рассказывай!

Краснорожий вздохнул, возмущенно посопел, но все же начал:

– Я в магазин пришел, за хлебом, ты знаешь, скотины у меня прорва и хлеба просто пропасть идет на прокорм!

Степан молчал, краснорожий подождал-подождал и продолжил, усиленно махая руками:

– Нинка меня послала, чего говорит, прохлаждаешься. А я и не прохлаждался вовсе, – обиженно проговорил краснорожий, на глазах его показались слезы, – я воды с утра натаскал два ведра воды, раз! Огурцов из теплицы собрал, два! Пугало огородное поправил, три!

Он снова замолчал выжидая сочувственных комментариев от Иванушки, но не дождавшись, продолжил:

– А она еще и дерется, как даст мне сегодня веником по заднему месту, это говорит, тебе для скорости!

– Ну вот, прибежал я в магазин, – продолжал краснорожий, – а там очередь и мамаша Наташки платье для себя выбирает.

Иванушка оживился:

– Зачем выбирает?

– Так я и говорю, – закричал краснорожий, – платье все в блестках, в таком только жениться, а ты зажилил свадьбу, гад!

И он с кулаками бросился на Иванушку, тот легко отвел рукой взбесившегося приятеля, задумчиво проговорил:

– Ну, мать-то мне ее зачем? А Наташка мою точку зрения знает.

Толпа голоногих восторженных детей пронеслась мимо двора. Ликование их было вполне понятным, два веселых пса подпрыгивали, отбивая лбами подачи, и легкие цветные мячи летали от ловких ручонок к мохнатым головам четвероногих соучастников игры.

– А может и вправду окрутиться? – вслух высказал свое сомнение Иванушка.

– А, давай! – радостно согласился краснорожий. – У меня десять литров самогона припрятано.

– Ну? – не поверил Иванушка.

– Честное слово! – ударил себя в грудь краснорожий.

– И Наташка станет все делать, кормить, деньги зарабатывать, стирать, дрова колоть, – продолжал рассуждать Иванушка.

– Конечно! – тут же подтвердил краснорожий. – Счастлива будет тапочки тебе поднесть!

– А ты лежи себе на диване да в телевизор поглядывай! – продолжал Иванушка. – Опять же приятно, когда в постели, ну ты понимаешь…

– Понимаю! – козлом заблеял краснорожий, и заподмигивал, мелко-мелко подсмеиваясь.

* * *

Краснорожий частенько ездил в город торговать овощными радостями со своих трех-пяти соток, но умудрялся каждый год снять по два-три урожая. Зимой он выращивал зелень: укроп, зеленый лук, петрушку, для того была отведена и вся уставлена стеллажами с длинными рядами горшков одна комната в его доме.

Возвратившись из города, он всегда поражал чудаковцев своими приобретениями:

– О, да ты по моде одет! – восклицал тогда Степан, улыбаясь краснорожему.

– Да? – моментально соображал краснорожий. – Вот, видишь!

И он принимался демонстрировать деду свой наряд: бардовую кожаную куртку с одной единственной прорехой на рукаве, джинсы в заплатах, кожаные ботинки, перевязанные вместо шнурков тоненькими веревочками, в довершение показа мод с удовольствием демонстрировал деду синюю тельняшку и кожаную кепку, правда, чуть-чуть вытертую, но все еще хорошую.

– Откуда такая благодать? – интересовался Степан, с любопытством разглядывая «роскошную» одежду краснорожего.

– Из города, откуда же еще? Видишь ли, там, на помойке, городские богатеи выбрасывают хорошие вещи, – и краснорожий тыкал прокуренным желтым пальцем в сторону города, – там и одеваюсь, причем бесплатно!

И он, хохотал довольный и уверенный, что так и надо поступать.

* * *

У сельпо, на скамье сидели несколько человек, вооружившись бумажными фунтиками с жареными семечками, щелкали, обсыпая шелухой вытоптанную землю у своих ног, живо обсуждали событие:

– Послевчера они целовались у калитки! – говорила одна.

– Да что ты! – удивлялась другая, – послевчера хлестопад был, ужасть, какая-такая калитка, вымокнешь до нитки!

– Хорошо, хоть не шняка! – говорила третья, покачивая головой.

Девочка, лет пятнадцати, по всему видать, приезжая, гостья у родной бабулечки-учительницы, прислушиваясь к разговору трех бабушек, не выдержала, вмешалась:

– Извините, – вежливо вмешалась она в беседу местных аборигенок, – а что такое шняка?

– Шняка, внученька – это метель со снегом, – добродушно пояснила одна из старух.

– А хлестопад? – не унималась девочка.

– Сильный дождь, – пояснила старуха, начиная сердиться.

– А послевчера?

– Послевчера – это послевчера! – воскликнула раздраженная глупыми вопросами бабушка.

Девочка опрометью бросилась прочь:

– Ну и сленг у них, городские пацаны с ума бы сошли разгадывать! – прошептала она, с удивлением, с безопасного расстояния разглядывая чудаковатых сплетниц.

* * *

Матвеевна вылезла на улицу прогуляться. На лице ее бродила довольная улыбка.

Навстречу ей из-за угла дома тихо вышла Степановна.

Обе остановились и уставились друг на друга:

– Гляди-ка, вырядилась, дуреха! – пробормотали они под нос, синхронно, но каждая про другую.

– Здравствуй, Матвеевна! – сказала с ехидной улыбочкой Степановна.

– Здорово, Степановна! – преувеличенно низко кланяясь, ответила Матвеевна.

– Женихов выползла искать?

Матвеевна побагровела, надула щеки и ничего не ответила, намереваясь пройти дальше. Она до пенсии работала учительницей в деревенской школе и считала себя причастной к интеллигенции, противница же ее Степановна напротив всю жизнь проторчала на скотном дворе, посреди грязных быков да коров и все же Матвеевна не выдержала, ляпнула хамоватое:

– Оно и видно, про себя, небось, говоришь? – кивнула на синее трикотажное платье врагини, платье было украшено белоснежным кружевным воротником.

Степановна обиделась, поджала губы и отодвинулась, пропуская учительницу. Победительница, гордо вскинув голову, удалилась не спеша.

– Ничего, Матвеевна, будешь помирать, так я нарочно, вперед тебя умру да в рай-то тебя и не пущу! – крикнула ей вслед, довольная своей идеей Степановна и заковыляла прочь.

У обеих надолго установилось вполне радужное настроение…

* * *

Вечером, Степан сидел на скамье возле своего дома с самым серьезным видом. Сложив руки на груди, он задумчиво смотрел на потемневшие дома, окутанные наступающими сумерками. Солнце только-только село, но красные лучи еще бросали последнее «Прощай!» на окружающее пространство и маленькие стрижи легко скользя над землей, добавляли печали своими горестными криками в погрустневшую душу Степана. Он плакал. Прошла минута-другая, темнота сгустилась, и на черном небе замигали звезды. Степан продолжал сидеть, теперь уже рассматривая ночную жизнь деревни, и не стирал со щек мелкого бисера слез так и скатывающихся из уголков его глаз. Слезы стариков, что вода, только горечи в них много, а еще сожаления, иногда раскаяния. Степан плакал от всего сразу. Он ронял слезы от одиночества, вспоминая свою покойную жену, сильно тосковал по ней и, понимая, что это неосуществимо, тем не менее, все же мечтал о ее теплых мягких руках, о ее душистом поцелуе всегда отдающем привкусом мяты.

Степан плакал и от обиды, что жена его оставила в этом мире, а сама ушла в иной. Он не особо любил этот мир, не любил людей, которых считал хитрыми и злыми созданиями. Частенько ругался в сельпо или на улице с соседями и оскорблял всех, кого ни попадя. Он считал, что мало будет обозвать нормальными словами, проштрафившихся перед ним односельчан он называл: «Гоблинами!», «Имбицилами!» и это далеко не полный перечень оскорбительных слов, которыми он осыпал людей на деревне. Матерщинников Степан вначале окатывал презрительным взглядом, а после бормотал так, чтобы все слышали:

– Ишь ты, какие он междометия знает!

И все чудики постепенно так и привыкли говорить про матерный, да и просто иностранный язык, что это не слова, а сплошные междометия.

Степан любил поражать своими выходками, в связи с этим он частенько посещал библиотеку в клубе, забирал домой книгу со старорусскими словами, выучивал некоторые, а после как бы, между прочим, и вворачивал в свою речь. Чудаковцы тут же подхватывали, Степан со своей «эрудицией» был очень популярен на деревне.