Из морга в дурдом и обратно - Андрей Шляхов

— Меня зовут Екатерина Романовна, можно просто Екатерина. Я — аспирант кафедры.

Слова «я — аспирант кафедры» Екатерина произнесла с заметной гордостью, даже голос зазвенел. Явно — первый год аспирантуры. И вид такой деловитый.

— Очень приятно. — Данилов отодвинулся к стене и указал рукой на край койки. — Садитесь, пожалуйста.

Если бы не регулярные походы в столовую (о, парадокс — больничная еде день ото дня казалась все вкуснее, или так и должно было быть?), то можно было бы забыть о том, что на свете существуют стулья.

— Спасибо. — Екатерина достала из кармана халата блокнот и ручку и села.

Открыла блокнот, поморщила лоб, словно решая какую-то проблему, и сказала:

— Мне бы хотелось провести с вами несколько бесед в научных целях…

— Мы не мешаем? — поинтересовался Юра, не сводивший глаз с Екатерины.

— Если вы не станете меня перебивать, то совершенно не помешаете, — с улыбкой заверила его Екатерина.

Юра отвернулся к стене, демонстрируя полное отсутствие интереса к беседе, но Данилов мог бы смело побиться об заклад, что сосед навострил уши и не намерен пропустить хотя бы одно слово. Славик дремал, лежа на спине, а Николай сидел на своей койке, не то погрузившись в думы, не то слушая «свои» голоса. Короче говоря — в палате создалась обстановка, располагающая к откровенному разговору.

— Я бы хотела поговорить с вами о вас, — сказала Екатерина. — Ваш случай, разумеется, интересует меня с научной точки зрения…

— Я не против поговорить, — ответил Данилов. — Но только если это не превратится в ежедневное паломничество студентов и ординаторов.

Каждый врач знает, как тяжело порой приходится так называемым «тематическим» больным, активно используемым в учебном процессе.

— Нет-нет, что вы, никакого паломничества, только я, и то не чаще раза в неделю. И вы всегда можете прекратить наши встречи, если они станут вас раздражать.

— Тогда я готов, — улыбнулся Данилов. — Спрашивайте.

— Спасибо. — Екатерина улыбнулась в ответ. — Тогда первый вопрос — о ваших родителях и вообще о тех предках, которых вы помните или о которых вам что-то рассказывали. Что за люди, с каким характером…

— Скажите проще — что вас интересует моя наследственность.

— Ну да, конечно, Владимир Александрович, именно наследственность.

— Можно просто Владимир, без отчества… Что же касается наследственности, то кроме предрасположенности к гипертонии, пожалуй, ничего больше не назову.

— Я забыла вам сказать, что ваше имя и фамилия не будут фигурировать…

— Да я и так понимаю. «Больной Дэ» — вот мое имя.

— Примерно так. — Екатерина снова улыбнулась и что-то быстро записала в своем блокнотике. — А депрессии в роду не было?

— Я — первый, да и то только в последнее время.

— В анамнезе у вас травма черепа…

— Да, было такое.

— Как по-вашему, эта травма сильно повлияла на ваш характер?

— Да скорее всего никак не повлияла. Разве что головные боли сделали меня чуть больше раздражительным.

— Но в целом, глобально, никак?

— В целом — никак не повлияла.

— А вот ваша депрессия, она всегда вызвана какими-то посторонними факторами или же может возникать без видимых причин?

— Трудно сказать.

— Давайте иначе — беспричинной она бывает?

— Бывает.

Каждый ответ Данилова сопровождался пометкой в блокноте.

— Ваши мысли подчиняются вам?

— Да, конечно.

— Всегда?

— Всегда.

— Сила стрессового воздействия влияет на глубину депрессии?

— Конечно. Всегда влияет.

— Как вы чувствуете себя по вечерам? Лучше, чем утром?

— По-разному.

— А если подумать? Только не придумывайте, ладно?

— И если подумать, все равно по-разному. В зависимости от того, какой выдался день.

— Ну и самый любимый наш вопрос — Еще одна улыбка. — Сами вы себя считаете больным?

— Я считаю себя нуждающимся в некоторой специальной помощи.

— А если точнее?

— Если точнее, то с точки зрения психиатров больными можно счесть все население планеты.

— Хорошо. А как вы себя чувствуете в периоды депрессии? Какие-либо соматические[13] явления бывают?

— Только головная боль.

— И все?

— И все.

— Вы часто вините себя в своих неудачах?

— Всегда. Глупо было бы обвинять кого-то другого. Глупо и бесперспективно.

— Вы склонны строить далеко идущие планы?

— Иногда. — Далеко идущих планов Данилов не любил хотя бы потому, что они никогда не сбываются — всегда что-нибудь да помешает.

— Вы часто плачете?

— Практически никогда.

«А сейчас она спросит, как я сплю, — подумал Данилов. — И поинтересуется, что меня больше мучает — невозможность заснуть или раннее пробуждение?»

Откуда пришла эта мысль, он не понял. Просто подумал — и все.

— Вас мучает бессонница. Владимир?

— Иногда.

«Надо же — угадал! Мысли, что ли, читать научился?»

— Вы плохо засыпаете или рано просыпаетесь и больше не можете заснуть?

— По-разному бывает. Иногда и всю ночь не сплю, но это редко.

— То есть вы не можете выделить…

— Не могу.

— Весной и осенью у вас не бывает спонтанного ухудшения состояния?

«Ну да, конечно! — озарила догадка. — Девушка проводит дифференциальную диагностику между шизофренией и психозом, вызванным какими-то объективными причинами! На фиг ей это надо? Или мой случай призван проиллюстрировать правильную постановку диагноза?»

— Вы — хороший врач?

Вопрос был неожиданным, и Данилов даже слегка смутился.

— Ну, не самый плохой, скажем так, — ответил он.

Наградой стала очередная улыбка. Улыбалась Екатерина искренне, душевно.

— А довольны ли вы своей карьерой?

— Нет, конечно, — признался Данилов. — Какая там карьера? Сплошное топтание на месте. Я не столько о должностях, сколько о профессиональном росте.

— С чем это «топтание» связано? С зависящими от вас факторами или не зависящими?

— И с теми, и с этими. Но то, что от меня зависит, я стараюсь менять.

— Удается?

— Не всегда.

— Спасибо, Владимир, мне так приятна ваша откровенность и доброжелательность.

— Взаимно, Екатерина. — Данилов не кривил душой — Екатерина и впрямь ему нравилась. Можно сказать — первый нормальный человек среди местного персонала.

Ну, не совсем местного — пусть кафедрального, но это, в сущности, одно и то же.

— Владимир, вы эмоциональный человек?

— Умеренно, без перегибов.

— С годами ваша эмоциональность меняется?

— Да, пожалуй. Эмоции немного притупляются.

— Наверное, это закономерно. А как у вас обстоят дела с утомляемостью? Не усилилась ли она в последние годы? Или вы с детства быстро устаете?

— Все зависит от режима. Начиная с осени днем учился, а вечером работа. Это, конечно, изнуряет.

— Спасибо, Владимир! — Екатерина захлопнула блокнот и встала. — Если вы разрешите, я загляну на следующей неделе.

— Всегда рад, — заверил Данилов. — Скажите, Екатерина, а можете ли вы прокомментировать мое лечение?

«Откажется? Или нет?»

— Это могут сделать только Тамара Александровна или Геннадий Анатольевич, — немного виновато улыбнулась Екатерина и упрекнула: — Вы же врач, Владимир, должны понимать.

— Я понимаю, — ответил Данилов. — Не берите в голову — это я так…

— Могу сказать только одно — здесь не самая плохая психиатрическая клиника в Москве. До свидания.

— До свидания, Екатерина.

Стоило только ей выйти из палаты, как Юра обернулся к Данилову и с завистью сказал:

— Ушлый ты мужик, Вова, все бабы только и липнут на твою херизму!

— Ты имеешь в виду «харизму» или что другое? — спросил Данилов.

— Все вместе, — ловко вывернулся Юра. — То Тамарка к тебе ластилась, то эта…

— Давай не станем развивать эту тему, — попросил Данилов.

— Давай, — охотно согласился Юра.

Нейролептики делают человека покладистым.

Данилову вдруг вспомнился профессор Батенский, читавший лекции по психиатрии. Лекции Батенского студенты любили. Да и не лекции это были, а дружеские беседы с аудиторией.

На первой, вводной, лекции Батенский рассказал, почему он стал психиатром. В отличие от других лекторов, шедших к своей специальности чуть ли не с пеленок, у Батенского выбор был вынужденным.

— Призвания у меня не было, — рассказывал он. — Но зато был призыв! Тысяча девятьсот шестьдесят пятый год, я заканчиваю Первый мед и думаю — куда бы пойти? Кем быть? Но там, наверху, все решили за меня — всех, кто был годен к воинской службе, решено было забрать в армию! И не на один-два года, а в «кадры» — на двадцать пять лет! Прямо как при царе Николае Первом! Такое случалось и в прошлом, и в позапрошлом году, но мы отчего-то были уверены, что нас, таких умных и хороших, эта чаша минует. Но не миновала. Мне, конечно, в армию идти не хотелось. Пришлось выкручиваться — тяжело заболевать уже не было времени (нужных людей так сразу, с кондачка, не найдешь), но была возможность поступить в ординатуру, так как я окончил институт с «красным» дипломом. А в ординатуре тогда мест было немного, причем половина из них уже была занята детьми профессоров и доцентов. Я прикинул шансы и подал на кафедру психиатрии, куда уверенно проходил. Вот так я и стал психиатром.