Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

выражает его жизнелюбие, широту его натуры и характера, душевное здоровье. Вне всякого сомнения, это жизнеутверждающее творчество, о чем можно было бы умолчать, если бы не мое желание еще раз подтвердить, что творчество любого художника всегда выражает веру, дает духовную перспективу. Даже если художник хотел выразить кризис современного ему общества, как это происходит в “Сладкой жизни” или “Казанове”. Но о духовном кризисе человека там рассказывается с такой любовью, что конечный смысл произведения противоречит его начальному замыслу.

Феллини – очень добрый человек. Еще не было случая, чтобы он не помог, когда к нему обращались за помощью кинематографисты или его товарищи. Это говорит о крупности и духовном бескорыстии личности…»

Тарковский встал, походил по комнате, подушился – все эти действия как будто автоматические, заполняющие паузу для размышлений… И продолжал:

«Когда автор этих строк столкнулся с трудностями, то Феллини первым предложил свою помощь, которую я с благодарностью принял (речь идет о том времени, когда Т. Гуэрра предпринимал немалые усилия, обращаясь к помощи великих режиссеров, чтобы Тарковскому было позволено сделать работу в Италии. – О.С.).

Пожалуй, никто из современных художников не смог так глубоко выразить проблему творческой личности, находящейся в кризисе, как это сделал Феллини в “8/4”. История режиссера, которым овладевали беспомощность и усталость, послужила основанием для создания яркого фильма. Это глубоко лирическая картина, что нисколько не суживает ее роли или значения. Наоборот.

Мне кажется, что это лучшая его картина, где глубина и утонченность замысла соседствуют с простотой народной демократической формы. Во всяком случае, это моя любимая картина.

В общении Феллини очень прост, немногословен – милый, очень нежный человек. И очень обаятельный, не в актерском смысле этого определения, а в человеческом… При этом он знает себе цену, и это еще более повышает ценность его желания предложить свою помощь друзьям. К нему приходят разные люди, с разными просьбами со всей Италии…

Например, пришел человек с просьбой помочь его сыну, находящемуся в заключении. Феллини обратился тогда в соответствующие инстанции и не пожалел времени на разговоры с компетентными людьми. А таких просьб много…

В Италии его знают, узнают, здороваются с ним на улице. Думаю, что он самый знаменитый режиссер в своей стране. Люди преследуют его, и он часто вынужден говорить по телефону женским голосом, как бы от имени прислуги. Причем он сам иногда увлекается своим перевоплощением и ведет иногда длинные мастерские беседы по телефону от чужого имени. Но это из области анекдотов.

А сегодня мне хочется поздравить великого мастера. Пожелать ему много здоровья и возможностей снять как можно больше картин. А все остальное у него есть: и слава, и любовь зрителей.

Каждая следующая картина для меня лично очень важна.

Сочетание в его фильмах обаятельного, зримого, чувственного мира простого человека и поэтического, тонкого, сложного мира художника делает его творчество уникальным, неповторимым и отличным от всего остального кинематографа.

Его человеческая нежность и душевная тонкость просматриваются и в “Клоунах”, и в “Риме” и в “Амаркорде”, где он становится защитником слабых маленьких людей. Вернее, эти люди становятся у Феллини центром созданного им живого мира.

В его трогательной любви к цирку, к грустным клоунам в “Клоунах”, “Дороге”, “Сладкой жизни” выражается его демократизм, тяга к простому, изначальному, почвенному, соседствующему с тонкими и изысканными вещами.

Многим может показаться, что Феллини очень богатый человек. Вероятно, он мог бы быть таковым, если бы принимал выгодные коммерческие предложения от крупнейших итальянских и американских продюсеров. Но он всегда предпочитал расплачиваться сам за свою творческую свободу.

С этой проблемой сталкиваются многие крупнейшие кинорежиссеры, на которых хотят заработать деньги. Однако крупные художники пытаются противостоять такому положению дел. Сейчас итальянское кино переживает трудное время, а вся тяжесть этого времени ложится прежде всего на плечи его великих мастеров, как Антониони или Феллини. Но можно с уверенностью сказать, что, пока Феллини будет делать то, что он хочет, итальянскому кино будет суждено оставаться на должном художественном уровне.

В ситуации, когда нет денег, чтобы снимать подлинно итальянские фильмы, когда никто не хочет заниматься искусством, когда «вывелись» бескорыстные меценаты, все взоры, вся надежда обращена к таким мастерам, как Феллини. И я верю, что итальянское кино найдет в себе силы обрести новое дыхание.

Поздравляя Феллини с 60-летием, я пользуюсь случаем, чтобы выразить ему благодарность и признательность за то, что он открыл перед нами свой мир, блистательный, человеческий, грустный и очень простой…»

Завершая русский период моего общения с Тарковским, публикую его отклик на другой юбилей – теперь уже отечественного режиссера, А. Довженко. Эти строки были написаны им отруки в ответ на вопросы анкеты к юбилею А. Довженко, присланные в «Искусство кино». Позднее эти страницы мне передал отец. Излишне говорить, что опубликованье они не могли быть ни в какой своей части. Точно так же очевидно, что, рассказывая о А. Довженко, Тарковский формулировал свои собственные художественные приоритеты…

1. Прежде всего следует сказать, что для меня весь опыт творчества Довженко сконцентрирован в его немой «Земле» и в некоторых частях «Щорса». Все, что было до «Земли», представляется мне лишь подступами к ней, а все следующее за «Щорсом» – неудавшимися реализациями гениально одаренного кинематографиста. Неудачи же его определены были сталинскими взглядами на смысл творчества и травлей, организованной холуями вокруг имени Довженко.

Так что имя Довженко для меня символизирует в определенной степени трагедию художника, ощущавшего мучительное противоречие между желанием искренне служить народу своим искусством и невозможностью довести до конца свои замыслы, редактированные бюрократами.

Что же касается значения эстетических принципов Александра Петровича для развития советского кино, то оно очевидно: среди своих современников (Пудовкина, Эйзенштейна, Васильевых и др.) он был единственным, кто боролся со схематизмом драматургии и характеров во имя создания гармонии душ своих героев и выражения их связи с природой в самом высоком смысле. Его герои (я имею в виду прежде всего «Землю» и «Щорса», кроме неудачного Самойлова – Щорса) благородны, трепетны и органичны, то есть не выдуманы. Они пришли в фильмы Довженко по велению своего сердца, откликнувшись на призыв автора, который любит их и связан с ними кровными родственными узами. Все это не могло не повлиять на развитие советского кино после смерти Довженко. Рядом с ним все его даже самые талантливые современники (исключая Барнета с его замечательной, несправедливо забытой «Окраиной») так и не могут отделаться от «конструирования» своих фильмов. А Довженко не снимал фильмы – он их создавал. Я, кажется, нашел нужное выражение: Довженко вложил душу в советское кино.

2. В наших условиях наиболее важно сохранить национальные традиции в киноискусстве. Это блестяще преподал опытом своего творчества Александр Петрович. Я боюсь, что национальное в высшем