Полный курс русской истории: в одной книге - Василий Ключевский

«Ужаснулись православные русские люди, – пишет Ключевский, – заглянувши в эти новоисправленные книги и не нашедши в них ни двуперстия, ни Исуса, ни других освященных временем обрядов и начертаний: они усмотрели в этих новых изданиях новую веру, по которой не спасались древние святые отцы, и прокляли эти книги, как еретические, продолжая совершать служение и молиться по старым книгам. Московский церковный собор 1666–1667 гг., на котором присутствовали два восточных патриарха, положил на непокорных клятву (анафему) за противление церковной власти и отлучил их от православной церкви, а отлученные перестали признавать отлучившую их иерархию своей церковной властью. С тех пор и раскололось русское церковное общество, и этот раскол продолжается до настоящего времени».

Для человека XVII столетия, жившего в эсхатологическом мироощущении (на 1666 год, имевший в себе тайное число зверя – 666, из-за сочетания этих трех шестерок был даже назначен полный и бесповоротный конец света, и были люди, которые так боялись конца света, что завели дома гробы, в которых и спали), такая резкая смена всего обрядового ряда единым росчерком пера была не только не понятна, но и преступна. То, что строилось веками, по их разумению, никто не имеет права отменить приказом, хотя бы патриаршим. Тут не помогла ни церковная пропаганда, ни объяснения священников – народ, точнее наиболее глубоко верующая часть его, отвергла нововведения. Особенно возмущены были тем, что «новые» священники решили править обряды по греческому образцу, когда всем было известно, что именно греческие иерархи едва не подвели Русь под Флорентийскую унию, то есть то самое, что наблюдалось во многих местечках Малороссии, где кроме православных храмов и католических были еще и униатские – несчастные отголоски той самой примиряющей две ветви христианства Флорентийской унии. Если уж простая поездка в Киев для изучения греческих и римских книг могла завершиться судебным делом, то вполне понятно, что среди «людей старой веры» оказались не только темные какие-то крестьяне, которые сами придумали себе обряды в своей глуши, а вполне просвещенные люди, считавшие эти изменения кощунственными, поскольку не по книгам старым и не по вере отцов они сделаны. Известно было ведь, что за хулу на Господа и на истинную веру православную тотчас после Флорентийской унии, когда сам царь Василий отчитал присланного за грехи наши митрополита Исидора с его «исправлениями», святой Константинополь пал перед безбожными агарянами, то есть турками. Это был верный знак, что греческое исправление для погибели Русской земли делается, а патриарх Никон этому потворствует. Ведь что писал Филофей великому князю Василию:

«…Внимай тому, благочестивый царь! Два Рима пали, третий – Москва стоит, а четвертому не бывать. Соборная церковь наша в твоем державном царстве одна теперь паче солнца сияет благочестием во всей поднебесной; все православные царства собрались в одном твоем царстве; на всей земле один ты – христианский царь. И вот эту церковь, которая паче солнца сияет, теперь по греческим книгам было велено истребить? Сам преподобный Антоний приплыл в Новгород с христианскими святынями на камне по морю, и это истребить? Тихвинская икона Божьей Матери сама чудесным образом объявилась на Руси – и это истребить? Если отцы крестились этой чудотворной иконе двумя перстами, как подобает истинно верующему, то как можно креститься тремя перстами по греческому новому печатному слову? Нет, истинно верующие люди, ценившие обряд и обычай, говорили об этом троеперстии, что оно таково, будто каку детскую берешь щепоткой. И это щепоткой в каке – креститься? Забыть всю старину и отречься от правильной старой веры? Нет, нельзя погубить старины. Русь – оплот правильного православия. Недаром, всего полвека назад, когда приехал к царю Феодору Иоанновичу константинопольский мирополит Иеремия, он сказал: „Воистину в тебе дух святой пребывает, и от Бога такая мысль внушена тебе; ветхий Рим пал от ересей, вторым Римом – Константинополем завладели агарянские внуки, безбожные турки, твое же великое Российское царство, Третий Рим, всех превзошло благочестием; ты один во всей вселенной именуешься христианским царем“. Разве бы стал он посвящать в патриарший сан Иова, если бы вера в этой земле была неправильной и по неправильному образцу? Впервые за все время существования русской церкви ее патриарх вдруг оказался в глазах верующих едва ли не еретиком. Однажды во время службы он взял да содрал с себя благочестивый древний головной убор и водрузил себе на голову греческий клобук. Народ, это видевший, испытал не благочестие, а сильнейший гнев. Этот Никон завел у себя даже греческий стол, люди сами видели, как на патриарший двор ходит греческий архимандрит и вместе с патриаршим келарем готовит для Никона греческую еду. А патриарх не только ест как чужеземец, но даже за труды эти платит каждому по полтине, тьфу! Еще говорили, что этот Никон такую возымел гордыню, что хочет заменить в Москве папу римского, не под царем ходить, а самому царем стать. Будто бы он метит соединить, то есть смешать, все православные церкви во всем мире и стать в их главе – точно как римский папа. В ответ на увещания недовольных, что Никона волнует власть папы, тот просто отвечал: „За доброе отчего и папу не почитать? Там верховные апостолы Петр и Павел, а он у них служит“. Это какое же доброе папа для Москвы сделал? От латинской веры одна беда, а не помощь, и гореть этому папе в аду. Впрочем, Никона зря обвиняли в тяге к новизне. Дело было как раз наоборот. Как-то, затворившись в книгохранилище, Никон нашел любопытный текст – грамоту об учреждении патриаршества в России, подписанную в 1593 г. восточными патриархами. В ней-то он и вычитал, что „московский патриарх, как брат всех прочих православных патриархов, во всем должен быть с ними согласен и истреблять всякую новизну в ограде своей церкви, так как новизны всегда бывают причиной церковного раздора“. Никон мечтал о сильной и крепкой единой церкви, перспектива раздора его сильно перепугала, и он стал мучительно соображать, нет ли в русской церкви каких-то отступлений от православного греческого закона. Благо в хранилище было много текстов. Никон положил перед собой греческие и славянские книги, раскрыл и решил их сличить. В первом же тексте символа веры он обнаружил чудовищное несходство, точно это символ веры двух разных церквей. Стал читать дальше, и, чем дальше читал и сличал, тем больше его охватывал ужас – различий оказалось больше, чем соответствий. Теперь он находил различия буквально во всем. Но если его православная церковь следует греческим обычаям и обрядам, ее надо срочно вернуть на правильную дорогу, а правильная дорога – в изучении греческих образцов, греческой, по сути, старины. Нововведения Никона были очищением от неправильных обрядов и обычаев. Это был вопрос унификации церкви. И – как в отчаянии говорил сам патриарх – очищении от арианской ереси. То есть ту церковь, которую принимали староверы, Никон считал еретической. Сами собой, и староверы считали Никона еретиком. И когда стали меняться патриаршими указами как содержание книг, так иконописание, способ креститься, песенный строй богослужений, а в итоге всего патриарх стал еще и зачитывать с амвона проповеди собственного сочинения, люди не выдержали. Встречая сопротивление своему исправлению церкви по правильному образцу, Никон впадал в ярость. Когда коломенский епископ Павел попробовал ему осторожно возразить, Никон тут же согнал его с должности и даже так поколотил, что бедный епископ тронулся умом и потом умер. Когда Никон начал борьбу за чистоту икон, он не нашел лучше средства, чем провести по всем богатым домам в Москве обыски, „еретические“ иконы изъять и всем святым и мученикам, Богоматери и самому Христу выколоть глаза! Так вот с выколотыми глазами эти иконы и носили по распоряжению Никона по всей столице, дабы внушить населению, что есть еретическое, а что благочестивое. Только тут Никону не повезло, в силу случая скоро произошло затмение, затем – мор, оба события связали с тем, что проделал патриарх с глазами на иконах. Известно же было, что выкалывать глаза – это явное колдовство, при Грозном за это сразу отправляли на дыбу, так что в беде виноват патриарх. Его даже хотели убить. Но и призрак смерти не мог того остановить. И царь рядом не мог. Однажды на молебне в Успенском соборе, в присутствии Алексея Михайловича и двух зарубежных православных патриархов, Никон велел, чтобы ему подносили иконы, а он будет решать, еретические они или правильные. Стали подносить. Когда Никон видел неверную икону, то сначала поднимал и показывал народу, потом швырял со всего маха на железный пол, так что она раскалывалась. В конце концов он велел собрать плохие иконы и сжечь. Царь, сильно смутившись таким решением, мягко попросил: „Нет, батюшка, не вели их жечь, а прикажи лучше зарыть в землю“».