Новый Мир ( № 2 2012) - Новый Мир Новый Мир

На Западе литература для среднего класса, клерков, арт-дилеров, продавцов веганских магазинов и безработных есть давно, но и там тема счастья и хеппи-эндов отнюдь не в чести, если мы не сделаем еще шажок вниз по иерархической лестнице высоких-низких жанров, не спустимся, условно говоря, до «Дневника Бриджит Джонс». Но тот же «Гагарин» — это такой мужской вариант «Бриджит Джонс», хеппи-энд и явленное счастье. Счастливый роман. Такая номинация будет скорее всего пошла с точки зрения конвенциональной ныне эстетики, но — недаром припомнился Арто [12] — прорваться на ту сторону общепринятого, вернуть и вернуться к тому — как Арто к архетипам, — что отдалилось в практике «общественного вкуса» за границы дозволительного и вообще ойкумены — не обреченно прометеевская ли это ныне работа? Прометей дает людям утраченное — так и счастливый роман манифестирует средневековую схему по изъятию героя из повседневного ничто, погружение его в ров испытаний с тем, чтобы оставить его затем не на жизненной развилке смутно маячащего катарсиса (схема нынешнего конвенционального романа), но — с заслуженной по итогам борьбы и выбора наградой. Трансгрессия в счастье. Мы можем только подсмотреть, как все это работает изнутри, эффект же заведомо останется сокрыт в индивидуальной социологии, куда стороннему хода заведомо нет.

 

Реаниматологу Олегу Ивановичу Гагарину 37 лет, он перебрался из совсем провинциального города в большой — здесь бы, кажется, мог пойти трудносочиненный стиль «Стрекозы, увеличенной до размеров собаки» О. Славниковой, но прошлое маленького городка дано намеком. Оно, хоть и содержит трагедию в анамнезе, описано не трагично; у Бавильского — заведомо легкий стиль, он, будто курильщик со стажем, сознательно переходит на сигареты lights , чтобы не давить тяжелой долей никотина и смол на уставший организм. От перемены географических мест слагаемых личная пустота героя не исчезла: «Кроме работы у него ничего нет, ну, почти ничего. Супы из пакетика и покупные пельмени; личная жизнь оставляет желать большего, эпизодические знакомства не в счет — они ни к чему не приводят, потратишь кучу времени и сил, а в итоге все та же липкая пустота. Какое-то время Гагарин трепыхался, а потом устал. Занялся работой. Правда, записался все же на курсы английского языка, но скоро бросил. Вместо этого начал курить легкие сигареты с ментолом. Смирился». «Липкая пустота» тут, кажется, близкая родственница «пустоты с чувством жути на глубине» от осуществленного промискуитета в «Искренне Вашем Шурике» Л. Улицкой, еще одной кидалт-книги о потерявшихся мужчинах.  В этой же цитате намек на механизированность быта — работа, курсы, магазин (равно как и описанные здесь же уборка, расписание домашних дел и прочий быт) — ту, которую человек, как плацебо, прописывает себе в качестве посильной терапии от сущностного стресса, которой выдавливает отсутствующую в его жизни значимость и препровождает ой как присутствующих демонов в глубины под ежедневным сознанием. Вне дома Гагарин ассоциирует себя с машиной, будто переключает себе скорости, поворачивает, включает и выключает ближний свет. Он полюбил метро: «метро — редкая возможность побыть наедине с собой, дома дела отвлекают, дома вещей всяких много», что, кстати, говорит о предыдущем возвышении вещей до иного статуса, едва ли не об одухотворении. И он действительно вдувает жизнь в материальное, по-человечески немотствующее [13] — «каждая улица в этом городе имеет особенный запах, отличаясь от остальных не только архитектурой, но и ароматом», тогда как «квартира встречает вежливым нежилым молчанием. Гагарин давно заметил: если долго не появляться дома, здесь устанавливается особый баланс тишины и запахов». Учитывая одиночество холостяка, все это можно счесть говорящей деталью в диагнозе. И действительно, намек на уход в аутизм (как до этого — в механизированности быта и бытия) явлен нам: «Реальность все время ускользает. Настоящая жизнь проходит параллельно жизни реальной. Там, за горизонтом. Откуда поднимается солнце. Или куда оно заходит. Вот бы посмотреть одним глазком. <…> Вздыхая, собеседники всегда соглашались — у каждого находился повод несоответствия безобразию, творимому вокруг. Все неожиданно оказывались не удовлетворены тем, что имеется в наличии. <…> Где ты, Внутренняя Монголия?»

Судьба, кстати, дает Гагарину шанс не только найти, но построить свою Шангри-Ла [14] . Он (еще одно свидетельство пристрастия к вещам) любит оставлять всякие этикетки, стикеры для участия в конкурсе, которые — внутренне стыдясь и невозбранно рефлексируя — даже отправляет на соответствующие конкурсы. И выигрывает обед в самом дорогом ресторане города. Где к нему подходит и сама знакомится прекрасная незнакомка (что обо всем этом можно сказать с точки зрения пуризма высокой литературы, всем ясно). При продолжении знакомства и начале страстного романа она оказывается женой угодившего в больницу Гагарина пациента-олигарха (некоторые темы романа, надо заметить, актуальны для указанных дат его написания, 2004—2007, и — о, не поддающийся фиксации лёт времени — уже успели покрыться очаровательной патиной ностальгического), который очень кстати впал в кому и с которым у Даны давно все не слава богу. На роман со светской барышней не хватает финансов — тут Олег выигрывает еще и поездку в Париж (пуристам уже стало ясно, что автор с ними играет, они в недоумении взяли паузу). А чтобы полностью лишить его финансовых и каких-либо затруднений, одноклассница дарит ему прекрасный сувенир, винтажную безделушку — блокнотик советских времен с опечаткой «Сделано в ССССР», который исполняет все, что в него вписать (волшебство, допустимое в низком жанре, становится универсальной метафорой). В результате манипуляций с блокнотиком и проснувшихся способностей к бизнесу, что тоже своего рода эскапистская мечта — что миллиардером может стать каждый кидалт из тех, кто в период первоначального накопления, когда их друзья делали деньги из воздуха, в своем «научно-исследовательском институте, где даже воздух был мертвым, как старая пожелтевшая бумага, пили горькую и изменяли женам», — Олег «поднимается» настолько, что деньги становятся «не вопросом». Он осуществляет свою мечту с оттенком эксперимента — покупает остров в теплом океане, на свой день рождения вывозит туда всех друзей и близких и собирается жить там, смотря заодно, что из этого получится. Зафрахтованный самолет выбрасывает их на острове Моро, то есть — Гагарина. Идиллию первых дней, конечно же, вскорости многое омрачает. Сначала сам Гагарин, который уже в Москве в духе последнего магната подозревал всех в нехорошем и слегка сходил с ума, продолжая скатываться в эскапизм, снимал бронированный номер в гостинице (не покинуть ли дома свои ожившие вещи, от которых он раньше искал прибежище в метро?), вводит повсеместный надзор с помощью камер наблюдения — утопия, как известно, чревата антиутопией и тоталитаризмом, — вот и тотальный надзор диктатора. Затем утопия начинает шататься из-за вспышек недовольства среди новых островитян — социальные проекты по облагодетельствованию всех в истории вызывали прежде всего недовольство и критику самих облагодетельствованных. Случайная смерть подростка, протеже Гагарина (не его ли руссоистский эксперимент по созданию нового человека, из «затюканного быдла» — человека счастливого, преображение человека деньгами и всем им подвластным, как доктор Моро превращал зверей в людей?), как грехопадение в Эдеме, ставит точку — кого-то Олег выпроваживает, кто-то улетает сам, остается лишь он с Даной. Когда с острова подчистую все следы смывает цунами — это, как в «Цунами» Г. Шульпякова, дает возможность Олегу отринуть свое Я и выбрать еще одну, новую личину (от человека-машины до эксцентричного миллиардера, у него уже было много их). Эта личина оказывается, как ни странно, его настоящей сутью — Дана остается с ним, подозрения к ней смывает, как богатую надстройку на природном острове, они счастливы и без слизанного океаном чудо-блокнотика, хеппи-энд. «Раньше он грезил об этом от недостатка жизненных впечатлений, теперь, напротив, от их избыточности. По натуре Гагарин, похоже, беглец… От себя, от людей, от (любых) обязательств. Ему известна только одна форма „работы” с действительностью — желания, зашифрованные в блокнотике со знаком качества. И как конечный результат, как центр собственной Вселенной — остров». Избыточный жизненно-социальный эксперимент привел его к точке старта — следует ли из этого банальный, как, например, в фильме «Спокойной ночи» Джейка Палтроу про такого же 30-летнего слабовольного эскаписта, находившего было идеальную жизнь по ту сторону сна, но в конце оценившего имеющееся(щуюся) под боком, вывод, что надо ценить синицу в руке?