Новый Мир ( № 2 2012) - Новый Мир Новый Мир

 

кельвин кельвин где ты был

на солярис я летал

    («кельвин кельвин где ты был…»)

 

Не менее интересны тексты, в которых сочетание чужих голосов, — как верно отметил Денис Ларионов, «теперь уже невозможно определить, кому до этого могли принадлежать эти голоса», — выстраивается таким образом, что само по себе образует рефлексию. Субъект-«ширма» транслирует чужие голоса, но выбор голосов не случаен, а служит для передачи трагического мироощущения:

 

жизнь жестока — аргумент жестоких

жизнь прекрасна — аргумент дураков

вот субъект едва передвигает ноги

он не первый, и не второй, и вообще не таков

 

а тебе говорят: помощь прибудет

а тебе говорят: надейся на себя

вот субъект он такой же как почти все люди

ходит ремешок теребя

             («жизнь жестока — аргумент жестоких…»)

 

Приведем также строки, которые, как представляется, могут служить одним из «ключей» к проблеме видения мира субъектом-«ширмой»:

 

твое незрячее зрение заменяет воображение —

при этом отметим: не важно что именно заменяет что

есть там в дали какая-то жизнь движение

однако ж уже не видно даже за сто

             («за двести метров уже ничего не видно…»)

 

Разговор о поэтике Данилы Давыдова невозможен без многочисленных цитат из критики, часть из которых мы привели выше, — именно в силу неослабевающего интереса к этому автору и развитию постконцептуализма (по мнению Александра Скидана, Данила Давыдов, «пожалуй, единственный постконцептуалист в сторогом смысле, единственный продолжатель Д. А. Пригова»). Помимо рецензии Дениса Ларионова, уже упомянутой выше, отметим также отрицательный отзыв Леонида Костюкова, основная претензия которого к книге «Марш людоедов» заключается в следующем: «Эти стихотворения ничего не дали ни моему уму, ни сердцу» [8] . Полемика с аргументацией, апеллирующей к области субъективного, не представляется нам возможной; круг поэтов, принимаемых Леонидом Костюковым, включает многих выдающихся поэтов, но не включает, например, Виталия Кальпиди, Пауля Целана [9] .

Большинство критиков отмечают свойственную Давыдову иронию, которая, по мнению Дмитрия Бака, «почти неизбежно перерастает в свою противоположность, серьезную рефлексию, не только не способствующую освобождению от ловушек повседневной рутины, но усугубляющую их власть» [10] . В новой книге поэт не изменяет своей привычке балансировать на грани иронического и трагического:

 

вот мы плывем — говорил я — среди огненного бульона чужой планеты

и нам неизвестна наша цель

но разве в цели дело? тут я сделал эффектную паузу

дети мои! внезапно я перешел к патетике!

разве ради победы мы отправились в плавание?! нет и нет!

пусть мы везем коллекцию генетических образцов

пусть нам велено сохранить их для новой земли

но вот уже третий археоптерикс возвращается с радиоактивной веточкой в клюве

и ясно: новой земли не будет будет то же что и там откуда мы выплыли

так давайте же ступим на эту выжженную землю

и отдадимся тому что и так случится

но с поднятой головой! с поднятой головой!

sub                                                                                      /sub («Фрагмент»)

 

Знающему о постконцептуалистском пути развития поэтики Давыдова, о поисках новых приемов организации индивидуального высказывания и отмеченном Людмилой Вязмитиновой скептицизме, доходящем до трагической иронии, трудно воспринимать вышеприведенный текст с элементами фантастики без обращения к личности реального Давыдова, поэта и критика. Можно предположить существование еще одного вида лирического субъекта у Давыдова: знаток истории русской поэзии XX—XXI веков, пишущий о невозможности дальнейшего высказывания без повторения уже сказанного, о том, что «новой земли не будет». Оставив проблему поиска «новых земель» и нового языка специалистам, отметим, что «незрячее зрение» Давыдова, на наш взгляд, оказывается необычайно зорким и точным; «ширма», передающая чужие голоса и отображающая тени вещей, способна открыть больше, чем доступно непосредственному наблюдателю. Так, иногда само нежелание уточнять, использование неопределенных местоимений и местоимений третьего лица среднего рода более точно и уместно, чем образ:

 

будет свет в конце тоннеля

будет некое оно

будет нечто-в-самом-деле

подлинное, не чмо

        («завтра никакого алкоголя…»)

 

В поэзии Давыдова «подлинное» — не в том смысле, в котором это слово употребляют иные критики, а в высшем смысле — понимание невозможности понять устройство мира как единственное доступное нам понимание.

Школьники поймали черта, а учитель физики отправляет их к учительнице биологии, конечно, по этой причине [11] .

Елена ГОРШКОВА

[1] «Разговоры с Андреем Пермяковым: Олег Дозморов — Данила Давыдов». — «Волга», 2010, № 11—12.

[2] Г е й д е  М а р и а н н а. Субъект-как-наблюдатель, или Гипоталама: Данила Давыдов. «Марш людоедов». М., «Новое литературное обозрение», 2011, стр. 6.

[3] Л а р и о н о в  Д е н и с. Данила Давыдов. «Марш людоедов» <http://www.openspace.ru/literature/events/details> .

[4] Цит. по: <http://www.mydebut.ru/news/news.phtml?id=19> .

[5] Г а л и н а  М а р и я. Какой нелепый вид (Данила Давыдов, который старается не быть молодежью) <http://exlibris.ng.ru/lit/2007-03-15> .

[6] В я з м и т и н о в а  Л ю д м и л а. Затяжной прыжок. — «Новое литературное обозрение», 2008, № 91 <http://magazines.russ.ru/nlo/2008/91> .

[7] Г е й д е  М а р и а н н а. Субъект-как-наблюдатель, или Гипоталама. Данила Давыдов. «Марш людоедов». М., «Новое литературное обозрение», 2011, стр. 6 — 7.

[8]  К о с т ю к о в  Л е о н и д. Границы возможного <http://www.rosculture.ru/reviews> .

[9]  См.: <http://www.polit.ru/article/2011/05/12> .

[10] Б а к  Д м и т р и й. Сто поэтов начала столетия. О поэзии Данилы Давыдова и Виктора Сосноры. — «Октябрь», 2011, № 7, стр. 173.

[11] Отсылка к известному стихотворению Данилы Давыдова «Добро» (М., «Автохтон», 2002): «школьники поймали чёрта/ физику принесли / говорит физик: какого чорта / вы мне его принесли / несите-ка его преподавательнице биологии — / её в этой школе не любят многие — / а у самого коленки дрожат, курить хочется / но в школе нельзя да и беломор закончился».

Индивидуальная социология

Д м и т р и й   Б а в и л ь с к и й. Последняя любовь Гагарина. Сделано в ССССР.  М., «Арсис-Дизайн», 2011, 376 стр.

 

Проза Дмитрия Бавильского может вызвать и недоумение при касательном знакомстве с ней. Книга интервью с отцом русского хеппенинга Олегом Куликом, недавно вышедшая книга статей о современном искусстве, фундированные интервью с классическими музыкантами в курируемом автором разделе культуры «Частного корреспондента» — все это дает повод ждать академизма, трудно пробиваемых троп к неким высшим смыслам, сиречь сложной прозы. Жанр эссе в «Живом журнале» корректирует и это ожидание — работая с афористическим стилем имени Чорана, Бавильский будто обливает в своих сиюминутных наблюдениях жизненное так, чтобы кислота последнего анализа сняла с него все наносное, обнажила предвечное в бытовом и мелькающем (недаром в том же «ЖЖ» съемкам хорошей камерой автор предпочитает «мобилографию», размытые снимки, сделанные походя своим мобильным), сопрягла слова в том споре, где будет сказано последнее слово, трудное и изящное, как луч, ненароком пробившийся скользнуть по полу темного готического храма. Что-то похожее писал в своих статьях Бланшо. И прозу Бланшо действительно почти невозможно читать, она то, на что в супермаркете Вавилонско-александрийской библиотеки имени Х.-Л. Борхеса можно наклеить ярлык «неудобоваримое». Но в своей художественной прозе Бавильский скорее ближе к Арто («Монах») или Клоссовски («Диана и Бафомет»), то есть мы имеем дело с совершенно канонической, можно сказать жанровой, нарочито жанровой прозой — когда за внешне облегченным видом скрыта (умело и глубоко) некая авторская интенция. Ее имя — не модный ныне «проект», хотя, мне почему-то кажется, сам Дмитрий Бавильский и согласился бы с тем, что его романы — «Ангелы на первом месте», «Нодельма» или вот «Гагарин» — могли быть прочитаны как литература для среднего класса, того его представителя, что так одинок в большом или провинциальном городе, знает всех, тусуется, кредитно и покупательски способен, сидит, разумеется, безвылазно в Сети, но вот нет, не нашел чего-то сущностного. И это сущностное можно назвать простым счастьем.