В тайге стреляют - Юрий Шамшурин

Тепляков вывел отделение во двор. Чухломин задержался в комнате. Он вынул из деревянной кобуры маузер, проверил наличие патронов, поставил на предохранитель и для удобства сунул за ремень. Рысцой догнал красноармейцев, пошел рядом с Тепляковым, касаясь плечом его плеча.

Заря полыхала вполнеба, веером разметав свои огненные копья. Стекла в окнах домов горели холодным пламенем. В этот ранний час городок производил впечатление вымершего. На улицах, во дворах — ни единой живой души. Собаки и те не покинули еще нагревшихся конурок.

Скрип-скрип... Скрип-скрип... Звонко и протяжно. Отделение размашисто вышагивало с винтовками на ремне. И самым крайним — замыкающим — был Назарка. Правой рукой он придерживал свою малокалиберку, а левой — до отказа отмахивался назад.

Комиссар и отделенный шли по тротуару. У переулка к ним присоединились Фролов и командир добровольческого отряда хамначитов Бечехов — плечистый якут в оленьей дошке. Лицо у него было открытое, без единой морщинки, темное от загара. Бечехов приятельски кивнул Назарке и о чем-то спросил Теплякова.

У высокого отвесного берега реки дома как на подбор. Каждый — что крепость. Сложены из толстенных, одно к одному, лиственничных бревен. Заборы сплошные. Глухие ворота на крепких надежных запорах. Когда красноармейцы вышли к обрыву, по дворам, гремя цепями, забегали охрипшие от лая волкодавы.

— Человекодавы, — назвал этих псов Чухломин и пояснил: — Какие они волчатники, если зверя в глаза не видели и след его не обнюхивали. А вот к людям в лютой ненависти воспитаны. Не природа, а человек выработал эту злобу!

Ставни задвинуты железными засовами. Калитка на висячем замке. Все прочно, нерушимо, надежно отгорожено от постороннего глаза.

Чухломин дал знак красноармейцам остановиться.

— Оцепить усадьбу! Никого не выпускать! При попытке скрыться — задерживать! Не будут подчиняться — стрелять без предупреждения! — приказал он.

Несколько бойцов побежали вдоль заплота, оставляя в сугробе глубокие колодцы следов. Комиссар подошел к закрытому окну, постучал в ставень согнутыми пальцами. Ни звука в ответ, словно дом был необитаем. Подождав с минуту, Чухломин побарабанил вторично, более настойчиво. Ноздри комиссара раздулись и приподнялись. Он измерил взглядом немой дом и повернулся к бойцам.

— А ну-ка разбуди торговца пушниной! — кивнул он Косте Люну. — Что-то больно разоспался или притворяется глухим...

Тот понял, что от него потребовал комиссар, широко размахнулся и так двинул прикладом, что за ставнями задребезжали стекла. Немного погодя из глубины двора донесло протяжный скрип.

— Кт-то т-там? Ч-чего н-надо? — заикаясь, спросил басистый голос.

— Отворяй! — потребовал Фролов.

— Эт-то зачем от-творять эт-такую рань?

— Не откроешь — взломаем! — спокойно произнес Чухломин.

— Т-то есть к-как в-взломаете? — огорошенно раздалось из-за ворот.

— Именем революционного закона — откройте! — внятно приказал Тепляков. — Не принуждайте нас к крайностям!

Послышались испуганные вздохи, шушуканье и медленные грузные шаги. Залязгало железо. Пронзительно взвизгнув, калитка приоткрылась. Мелькнуло заспанное обрюзгшее лицо. В волосах серые пушинки из подушек. Увидев настороженно притихших красноармейцев, человек всполошенно дернулся и сделал попытку захлопнуть обратно калитку. Но Фролов будто этого и ждал. Он даванул на дверку плечом и с наганом в руке проскочил во двор. За ним последовали остальные. Рассыпались, взяли на прицел окна и вход в сени.

— Оружие есть? — без обиняков, в упор спросил хозяина Чухломин.

— Орудие? — переспросил тот таким тоном, словно до его сознания не доходило, чего от него требуют. А лицо наливалось бледностью, челюсть мелко задрожала. Чухломин отстранил его, пошел к крыльцу.

— Обыскать!

В комнатах было жарко натоплено. Пахло кислым тестом, богородской травой и ладаном. Громоздкая, массивная мебель, тяжелые пропыленные портьеры и ковры заглушали голоса и звуки.

— М-может н-наливочки откушаете? — растерянно предложил было хозяин, но, встретившись взглядом с комиссаром, прикусил язык.

Коломейцев и Назарка обследовали чердак. Спустились оттуда пропыленные, перевитые паутиной. Коломейцев радостно осклабился и подмигнул Теплякову. Руки его были заняты.

— И как это назвать? — перекатив по скулам желваки, угрюмо спросил хозяина Чухломин.

У крыльца аккуратным рядком, как в пирамиде, стояли три берданы, австрийский карабин и несколько гладкоствольных ружей различных калибров. Владелец их таращил глаза на комиссара и молчал, хлюпая носом. На лице его было написано недоумение, словно он и сам не знал, как у него очутилось это смертоносное добро.

— Припасов-то сколько! — заметил командир добровольческого отряда Бечехов, показывая на горкой сложенные коробки с порохом, кульки с дробью. Особенно много было снаряженных самодельными пулями патронов. — Почему распоряжение ревкома не выполнил?

Хозяин, явно прикидываясь простачком, перевел взгляд на Бечехова и ухмыльнулся, обнажив не по возрасту здоровые зубы. Затем, брызгая слюной, посыпал скороговорку:

— Эт-то... Дак... Эт-то. Приказ слышали. Приходили, объявляли. Конечно, сдали бы. Непременно сдали бы. Властям перечить нельзя! Вчера хотел отнести. Бабе велел пыль стереть, да баба у меня непослушная, с норовом. Поленилась. И еще недужилось ей. Как заставишь? Сегодня обещала. К чему она, падаль эта? Я не охотник.

— А патроны специально для нас пулями зарядил? — полюбопытствовал Чухломин.

— Ага! — кивнул хозяин.

Смысл вопроса комиссара до него не дошел. Красноармейцы хмуро улыбнулись.

— Уведите арестованного!

— Эт-то я, что ль, заарестованный? — глупо засмеялся хозяин. — А Марьюшка моя тоже?..

— Кончай дурачиться! — оборвал его Чухломин и недвусмысленно поправил маузер. — Некогда валандаться с тобой! В другой раз позабавишь!..

— За что? Я — мирный житель! Я не занимаюсь политикой! — совсем другим тоном заговорил скупщик пушнины. — Я имею дело с мехами и не имею никакого касательства ни к красным, ни к белым! За что, товарищи?

Задержанный растерянно уставился на сурово молчавших бойцов, судорожно сделал глотательное движение и, поперхнувшись, закашлялся.

— Дозвольте мне хоть одеться! — умоляюще обратился он к Чухломину, но тот приподнял бровь и выразительно глянул на красноармейцев.

Одеться комиссар все же ему разрешил. Назарка и Коломейцев повели торгаша. Он расслабленно, шаркающей походкой шагал по середине улицы, надвинув на глаза шапку из подбора лапок крестовок и сиводушек и уткнув лицо в бобровый воротник.