Испанский садовник. Древо Иуды - Арчибальд Джозеф Кронин

просто позволил себе плыть по течению, подавляя любое мысленное предостережение, не думая ни о прошлом, ни о будущем, живя только настоящим. Но день отплытия «Пиндари» приближался. Когда стало известно, что корабль выйдет в море в следующий вторник, волнение в крови Мори достигло пика. Все, чего он жаждал всю жизнь, было здесь – только руку протянуть. Холбрук, учтивый и обходительный, больше не заговаривал о своем предложении – оно было сделано и оставалось в силе, солидное предложение состоятельного человека ожидало ответа. Миссис Холбрук все чаще и чаще намекала на свое сильное желание и надежду, что он скажет «да». Берт, однако, ничуть не сомневался в исходе. В пятницу, вернувшись из Бенгальского клуба, где у него было гостевое членство, он нашел Мори в холле отеля и придвинул к нему стул.

– А у меня, Дэйв, для тебя хорошая новость. – После знакомства они почти сразу перешли на «ты». – Я тут пытался найти кого-то, кто подменил бы тебя на обратном пути. Так вот, сейчас в клубе я случайно столкнулся с одним доктором, который собирается в отпуск домой. Его зовут Коллинз. Он с радостью ухватился за возможность бесплатного проезда, к тому же с жалованьем. Он наш человек.

Мори подскочил на стуле, словно ужаленный. Неожиданное заявление Берта, высказанное с такой уверенностью, точно дело решенное, довело ситуацию до кризиса. Внезапно на него нахлынула слабость, и, поддаваясь ей, он почувствовал, что должен в конце концов сбросить с себя груз. Да и с кем еще посоветоваться, как не со свойским парнем вроде Берта, которому можно все открыть и объяснить любое затруднение?

– Послушай, Берт, – начал он, запинаясь. – Сам знаешь, я очень хотел бы… принять предложение твоего отца… и особенно поработать с тобой. Но… не знаю, имею ли я право…

– А почему нет, скажи на милость? Даже если не принимать в расчет Дорри, нам нужен медик в бизнесе. Ты нам нравишься. Мы тебе тоже. Не хочу это подчеркивать, старина, но для тебя это верный шанс. Помнишь, как писал наш дорогой старик Трясокопьев[42] – «В делах людей прилив есть и отлив…»?[43]

– Но, Берт… – возразил Мори смиренно и умолк. Нет, нужно признаться, хотя каждое слово приходилось вытягивать клещами. – Есть одна… девушка… она ждет меня дома.

Берт долго смотрел на него, а потом расхохотался.

– Я когда-нибудь сдохну от тебя, Дэйв. Да меня по всей Европе ждут девушки, а очень скоро к ним присоединится в Калькутте и моя маленькая евразийская шалость.

– Ты не понимаешь. Я обещал… на ней жениться.

Берт снова расхохотался, на этот раз коротко, даже с сочувствием и пониманием, а потом покачал головой.

– Ты все-таки очень молод, Дэйв, у тебя еще молоко на губах не обсохло – отчасти поэтому, наверное, мы все так к тебе и прониклись. Если бы ты знал девушек так, как я… Думаешь, они чахнут от тоски и умирают, когда ты с ними прощаешься? Да черта лысого – извини мой хиндустани. Готов побиться об заклад на пять фунтов, твоя маленькая подружка переживет свое разочарование и позабудет тебя через полгода. Что касается твоих чувств, которым, как мне кажется, не хватает перца, то вспомни, что говорил Платон или какой-то другой древнеримский чудак: «В темноте все женщины одинаковы». Нет, серьезно, я говорил об этом с ма и стариком. Мы все думаем, ты как раз то, что нужно Дорри. С тобой она остепенится. Немного балласта ей не помешает, а то ее заносит то вправо, то влево… – Он запнулся. – С нервами что-то не так. А она придаст тебе немного лоску, что, по моему скромному мнению, пойдет тебе только на пользу. Заметь, у нее и раньше были парни, она не ангел, но именно сейчас она втрескалась по уши и чертовски серьезно настроена тебя заполучить. Давай говорить прямо, старик, ты настолько подружился с нашей семьей, что будет преступлением, если ты дашь задний ход. Так почему бы тебе не сказать последнее слово, чтобы мы ударили в свадебные колокола? А теперь мы с тобой закажем по глоточку и выпьем за будущее. Мальчик, мальчик! – откинувшись на спинку стула, позвал он официанта-индуса.

Глава XV

Успокоив на время совесть веселой болтовней, Мори, однако, не счел аргументы Берта такими уж убедительными или окончательными. Он провел тревожную ночь и, проснувшись на следующее утро по-прежнему в сомнениях, решил, что, по крайней мере, должен вернуться на корабль и переговорить с капитаном Торрансом. Он поступит вполне достойно, осведомившись, подойдет ли доктор Коллинз на его замену в случае… в общем, в случае, если он не сможет совершить обратное путешествие. Шкипер был разумный дядька, и его совет чего-то стоил, а так как никто не был посвящен в его планы, момент выдался самый подходящий. Мать Дорри еще накануне жаловалась на усталость, поэтому на сегодня не планировалось ничего определенного, в том числе и экскурсии; встретиться с Холбруками ему предстояло лишь вечером, на парадном ужине и танцах, которые всегда устраивались по субботам в «Норд-Истерн». Мори поднялся, побрился, оделся, взял такси и отправился в док «Виктория».

При виде знакомого корабля, почти очищенного от крепежа и подстилок под груз, Мори как-то взбодрился и успокоился, поняв, что на борту он будет в безопасности, пусть даже от самого себя. Он поспешно поднялся по сходням, но, оказавшись на палубе, где располагалась штурманская рубка, он обнаружил, что обе каюты заперты; дежурный старшина-рулевой сообщил, что ни капитана, ни мистера О’Нила на борту нет. Спустившись вниз, Мори нашел только помощника казначея, и тот объяснил, что старшие офицеры вернутся из увольнения лишь на следующий вечер.

– В доке второй помощник, если хотите повидаться с ним.

Мори покачал головой и медленно повернулся, собравшись уходить.

– Кстати, – сказал помощник казначея, – вас тут ждет почта.

Он подошел к столу, перебрал пачку писем и вручил Мори два конверта. У того внезапно сжалось сердце, когда он узнал по почерку, что один, довольно тонкий, был от Уилли, а второй – плотно набитый и толстый – от Мэри. Он никак не мог заставить себя вскрыть письма. Прочту позже, решил он. Спустившись на пристань, где его все еще ждало такси, он сунул оба конверта во внутренний карман.

Весь этот день Мори собирался с силами, но так и не прочитал письма; чистые и наивные послания, полные любви, служили для него упреком, который он не смог бы вынести. Они остались невскрытыми, он боялся их и потому больше