Однажды в России - Константин Столяров

- Помогите мне, Виктор Александрович! Подскажите - что делать? Мои несчастья не по воле рока, за ними от начала и до конца угадывается чья-то злая направленность. Арест, обыск, тюрьма, первый суд, второй, кассационное рассмотрение - за что ни возьмись, повсюду прослеживается...

- Быть может, да, а быть может, нет, - прервал Вороновский. - Видите ли, Андрей Святославович, вы впервые столкнулись с системой, изобилующей органическими пороками и функционирующей как конвейер на мясокомбинате - уж если кто-то попал к ней на крюк, то ему суждено и без злой воли превратиться в сосиску или в докторскую колбасу. Другого не дано, ибо система отлажена без поправок на ошибки. Верно, Яков?

Услышав свою кличку, пес, не меняя позы, забарабанил по ковру обрубком хвоста.

- Вы находите, что я обречен? - упавшим голосом пробормотал Тизенгауз.

- Зачем же впадать в крайности? Я всего лишь подверг сомнению вашу реплику о всесилии злого рока, позволив себе частично не согласиться с вашей точкой зрения. В практике нашего судопроизводства презумпция невиновности - чистейшая фикция, вследствие чего подсудимый, как правило, не в состоянии доказать, что он - не верблюд...

Из задней двери с подносом в руках в зал вошла женщина лет сорока. Тизенгауз хотел встать, но Вороновский упредил его попытку, жестом дав понять, что это лишнее. Крестовоздвиженский тоже продолжал сидеть как ни в чем не бывало, из чего Тизенгауз заключил, что женщина с подносом - прислуга.

- Благодарю вас, Лариса, - сказал Вороновский, когда горничная расставила чашки и салфеткой прикрыла кофейник. - Идите домой, дальше я справлюсь сам... Итак, вернемся к нашим баранам. Допускаю, Андрей Святославович, что сравнение с мясокомбинатом было не вполне корректным, но, согласитесь, достаточно образным. Искать автора провокации будем в начале цепи событий - там, где вас насаживали на крюк. - Он пододвинул к себе папочку, принесенную Тизенгаузом. Досье, с вашего разрешения, я оставлю у себя, ознакомлюсь с ним и через несколько дней позвоню вам. А пока, если вы не против, не вижу смысла переливать из пустого в порожнее.

- Весьма признателен вам за...

- Что же, за успех нашего вовсе не безнадежного предприятия? - Пропустив мимо ушей слова благодарности, Вороновский поднял бокал с остатками бренди. Прозит!

Чокаясь с ним, Тизенгауз понял, что аудиенция окончена, и почти не вслушивался в разговор хозяина с Крестовоздвиженским за кофе и по дороге к воротам. Уже одно то, что Вороновский не считал его положение безвыходным, казалось Андрею Святославовичу если не надеждой, то, во всяком случае, явным ее проблеском.

Пять минут спустя, когда по пути на свою дачу в Академгородке Крестовоздвиженский в сгустившейся тьме остановил "волгу" возле станции Комарове, Тизенгауз, прежде чем выйти из машины, спросил у него:

- Иосиф Николаевич, тот особняк, где мы только что побывали... Он принадлежит КГБ?

- Не иначе как бренди на вас подействовало, - рассмеялся Крестовоздвиженский. - Ударило в голову, не отпирайтесь.

- Ведь Виктор Александрович служит в КГБ?

- С чего вы взяли? Все, что вы видели, - его собственность. На моих глазах лет пятнадцать назад он купил полусгоревший дом, снес его до основания и построился заново. А из старого кирпича от разборки сложили гараж... Садитесь на электричку, голубчик, и мой вам совет - избегайте принимать алкоголь, пока как следует не окрепнете. Привет!

На платформе в ожидании электрички Тизенгауз какое-то время испытывал неловкость, отчетливо представляя себе, что подумал о нем Крестовоздвиженский. Обращение "голубчик" говорило само за себя, вгоняя Андрея Святославовича в краску.

Три с половиной года назад, оказавшись на койке в клинике Крестовоздвиженского по поводу трещины голеностопного сустава, он заметил, что это старомодное выражение, явно позаимствованное Иосифом Николаевичем у кого-то из своих учителей, профессор использовал лишь в беседах с наиболее мнительными пациентами, чья паническая боязнь боли вынуждала обходиться с ними как с неразумными детьми.

Но вскоре стыдливое ощущение потускнело и скукожилось под напором разгоревшейся надежды - Андрей Святославович все больше и больше проникался верой в то, что вмешательство Вороновского непременно вернет ему доброе имя.

48. ЗА ВЫСОКИМ ЗАБОРОМ

Следующий день Вороновский начал с рыбалки. В клубящемся тумане его лодка-казанка с немецким подвесным мотором "Форель-6" отошла от базы ДСО "Рыболов-спортсмен" в пять утра и вернулась к берегу три часа спустя с довольно-таки неплохим результатом - у издавна облюбованной им каменной гряды Вороновский поймал на поплавковую удочку десятка полтора крупных окуней, а на обратном пути пустил за кормой дорожку с блесной, на которую попался двухкилограммовый пучеглазый судак.

- Знатный улов,- одобрил Алексей Алексеевич, отворяя перед Вороновским калитку, откуда с лаем ему навстречу выбежал соскучившийся эрдельтерьер. Виктор Александрович, поздравляю!

- Отведаем рыбацкой ухи, - весело отозвался Вороновский. - Милости прошу отобедать со мной ровно в четырнадцать часов... Яков, будь добр, оставь меня в покое.

Эрдельтерьера не брали на рыбалку, потому что в море пса укачивало, а теперь он безостановочно кружил возле ног хозяина, бодал под коленку и всячески демонстрировал свою собачью преданность.

После завтрака Вороновский несколько раз звонил по междугородной, позднее бегло просматривал свежие газеты, а в половине одиннадцатого, вооружившись перьевой ручкой и бумагой для заметок, засел за досье Тизенгауза. Обвинительное заключение, оба судебных определения и приговор Вороновский читал, что называется, по диагонали, поскольку они содержали уже известные ему факты. С кассационной жалобой старого адвоката он ознакомился более подробно, улыбаясь по ходу чтения, а акты экспертизы изучил досконально, выписав из них некоторые выдержки. Когда же дошла очередь до протоколов обысков в квартире Тизенгауза, в глазах Вороновского отразился неподдельный интерес. Описывая имущество, подлежащее выемке, работники УБХСС применили оригинальный, прежде не встречавшийся ему прием: они честь по чести занесли в протоколы габаритные размеры и подробнейшую характеристику внешнего вида коробок, куда паковались экспонаты, ни словом не упомянув ни количества, ни качества изъятых предметов. Мало того, хотя обыски производились в разные дни, в амплуа понятых выступали одни и те же лица из числа народных дружинников. Словом, Тизенгауза нагло облапошили профессионалы: выставили лакомую приманку, чтобы заманить клиента в мышеловку, а как только капкан сработал, обчистили прямо-таки до нитки.

В самом низу папочки Вороновский обнаружил судебный очерк "Вымогатели", опубликованный газетой "Ленинградский комсомолец" в апреле прошлого года. Очерк как будто не имел отношения к делу Тизенгауза, и Вороновский собрался было отложить ксерокопию в сторону, но его удержала мысль, что едва ли Тизенгауз приложил бы к досье совершенно посторонний материал. Просматривая очерк с пятого на десятое, он цепко вычленил из текста фамилию Холмогорова, не раз мелькавшую в изученных ранее документах, и с сожалением опознал в нем того молодого человека, который десять лет назад был его ассистентом, а теперь, словно двуликий Янус, попеременно функционировал в ипостасях то наводчика, то коллекционера финифти. Сопоставление обстоятельств, в новом свете представлявших С. К. Холмогорова образца 1988 года, тотчас подсказало Вороновскому, что ныне возмужавший и даже заматеревший мальчик из толстовского дома на улице Рубинштейна пользуется покровительством милиции и, по-видимому, служит ей без зазрения совести. Не в ту степь шагнул инфантильный Сережа, впору заказать по нем панихиду...

Часом позже, во время сеанса массажа, Вороновский мысленно вернулся к проблеме Тизенгауза и признал, что участие Сергея Холмогорова придало его миссии дополнительный импульс. Для того, чтобы помочь Тизенгаузу легально выбраться из петли, Вороновскому было вполне достаточно просьбы Иосифа Крестовоздвиженского, а теперь к этому добавилось желание помериться силами с когортой ловкачей в милицейских погонах.

"Что когда-то говаривал мне старый стервятник Баронов? Без дела теряешь интерес к жизни, - с улыбкой припомнил Вороновский. - Покойный маэстро был прав, против его тезиса трудно возразить. Дело у меня есть, однако, по правде говоря, чего-то все же недостает. Быть может, спортивного азарта борьбы? Не пора ли мне восполнить пробел?.."

За обедом Вороновский беседовал с Алексеем Алексеевичем только на гастрономические темы. Мастерски приготовленную Ларисой уху оба сочли харчем богов, судак фри с жареным картофелем и салатом из огурцов и помидоров не уступал ухе, а завершил трапезу астраханский арбуз столь отменного вкуса, что Алексею Алексеевичу не хватило слов, чтобы выразить восторг.