Обретение Родины - Бела Иллеш

С наступлением сумерек два полевых жандарма принесли заключенным еду: тминную похлебку и хлеб.

Сентимреи попытался задать несколько вопросов старшему лейтенанту, который, пока жандармы разливали в миски еду, стоял, наблюдая, на пороге камеры, но тот даже не отозвался.

— Будем спать, господа! — заявил Сентимреи. — Рекомендую ни о чем пока не думать, не гадать, что с нами будет, ничего не желать и ни о чем не жалеть. Только спать.

Под потолком зажглась тусклая лампочка.

Разбудил их стук открывшейся двери. В камеру вошел стройный подполковник со смуглым, как у цыгана, лицом. Его сопровождали два молодых офицера. Подполковник явно ждал, что пленные представятся ему по уставу. Но они молчали, и он заговорил первый:

— Его высокопревосходительство ждет вас, господа.

Дьенеи взглянул на Сентимреи. Тот только пожал плечами.

— Мы можем идти, — заявил Дьенеи.

Неожиданно посетитель решил сам им представиться:

— Подполковник Чукаши-Хект.

Назвала свои имена и его свита.

В ответ Сентимреи тоже представился по форме. Дьенеи лишь назвал свое имя, а Кальман Надь вообще промолчал.

— Прошу, господа!

Перед зданием тюрьмы стояли три «мерседеса». В первый сел Сентимреи с подполковником, во второй — Дьенеи со старшим лейтенантом, в третий — в сопровождении лейтенанта — Кальман Надь.

Машины тронулись.

* * *

Генерал-полковник Бела Миклош-Дальноки принял майора Антала Сентимреи ровно в час ночи. Аудиенция длилась до четырех утра. Запись затянувшейся беседы вел подполковник Чукаши-Хект.

— Понимаю и разделяю вашу позицию, господин майор. Очень правильно поступили, взяв в свои руки акцию, которая в руках других, не чувствующих беспрекословной, самозабвенной преданности его высочеству господину правителю Венгрии, могла бы оказаться весьма опасной или по меньшей мере вредной для нашей армии. Повторяю, лично вы, господин майор, поступили вполне правильно. Но мне непонятно, как могли забыть о своем долге те довольно многочисленные офицеры, которые подписали эту… это письмо, движимые совсем иными, не сходными с вашими соображениями. Ведь они тем самым совершили измену родине, нарушили присягу правителю.

Сентимреи глубоко вобрал в себя воздух, глядя в упор в водянистые, несколько навыкате, бесстрастные глаза генерала.

— Ваше высокопревосходительство, — после затянувшегося молчания проговорил он наконец. — Поверьте, лично я далек от малейшей попытки смягчить вину или начать оправдывать предателей и нарушителей воинской присяги. С изменниками следует поступить по всей строгости закона…

— Мы с ними и поступим по всей строгости, — торжественно произнес генерал-полковник.

— Такое ваше заявление утешает и одновременно вдохновляет меня, — продолжал Сентимреи. — Но чтобы дать вам ясную, недвусмысленную картину всего мной испытанного, считаю долгом сказать, что пребывание в плену изменяет многое, и не только в положении, но и в чувствах, и в мышлении солдата. Притом невероятно быстро и основательно. Разрешите, ваше высокопревосходительство, доложить более детально… Возьму, например, себя. До плена мое происхождение предоставляло мне известные привилегии. Мой отец — генерал-лейтенант, непоколебимый сторонник господина регента. В плену же такая родословная — рекомендация не совсем подходящая. Здесь дома, мне помогало то, что отец владеет имением в тысячу семьсот пятьдесят хольдов… Меня ставили в пример другим, когда я в качестве командира карательной роты приказал в 1941 году сжечь семь украинских деревень и вздернуть на виселицу шестнадцать партизан. За этот подвиг мне была вручена высокая награда от господина правителя и даже германский Железный крест… Но все, что здесь является заслугой, там — лишь преступление… Пленные гонведы, едва успев напихаться едой, уже заводят разговор о разделе земли, хотят отнять у меня мою землю. Они предлагают себя в партизаны… И все это приходилось мне выслушивать… Даже и то, как наших карателей осмеливались называть убийцами… Надеюсь, ваше высокопревосходительство, никто не станет здесь сомневаться в моей лояльности, и тем не менее… Было мгновенье, когда я пожалел, что вешал партизан. Правда, потом образумился. А образумили меня и возвратили мне прежнюю энергию постоянные совершенно открытые разговоры пленных гонведов о разделе земли… Даже сейчас… когда я снова дома… Мне очень бы хотелось, чтобы армия Советов перестала быть нашим противником.

— Не понимаю вас, господин майор! Вы не желаете сражаться против Советского Союза?

— Готов это делать до последней капли крови, ваше высокопревосходительство! Я ненавижу русских! Но… В то же время боюсь их!

— Вы не верите в окончательную победу, господин майор? Не верите в победу немцев?

Сентимреи молчал. Бела Миклош-Дальноки повторил свой вопрос.

— Ваше высокопревосходительство! Моя бабушка по отцу, урожденная графиня Венкгейм, воспитала меня в религиозном духе. Я истинный католик и, как таковой, верю в чудеса. Но как солдат… — Майор Сентимреи замолчал.

Пальцы генеральской руки забарабанили по столу. Миклош не смотрел на Сентимреи и уже не понуждал его рассказывать дальше. Его высокопревосходительство просто-напросто боялся недвусмысленных, ясных определений. Он прекрасно знал, что и ему придется однажды взглянуть правде в глаза, но старался всячески оттянуть эту неизбежность. Хоть он и не был католиком, но тоже верил в чудеса. Случалось, даже молил бога о чуде… О чудо-оружии, которое смогло бы за несколько мгновений уничтожить всю армию Советов… В крайнем случае пусть господь бог сотворит такое чудо, что американцы достигнут Будапешта раньше русских…

Убедившись, что Сентимреи продолжать не собирается, генерал заговорил сам:

— Обо всем, что от вас узнал, господин майор, а также о самом меморандуме я нынче же ночью доложу по телефону нашему верховному правителю. Прошу тебя, Чукаши, позаботься, чтобы господин майор был обеспечен всем необходимым. Что касается дальнейшего… Я распоряжусь.

Пока генерал-полковник Миклош-Дальноки принимал Сентимреи, полковник генерального штаба Кальман Кери допрашивал Дьенеи. Взяв пленника под руку, он провел его в застланную ковром, украшенную картинами комнату с плотно обитой дверью. Главным украшением этой комнаты был портрет Хорти в натуральную величину. Картина изображала правителя Венгрии в адмиральском мундире, верхом на белом скакуне. Она почти целиком закрывала собой одну из стен кабинета.

Полковник Кери предложил Дьенеи коньяку и сигарет и осведомился, не желает ли он чего-нибудь перекусить. Дьенеи отклонил еду и коньяк, но сигарету взял. Кальман Кери поспешил поднести зажигалку.

— Господа весьма ловко совершили свой побег! — сказал, смеясь, Кери. — Награда вам за это обеспечена. Больше того, возможно даже внеочередное повышение в чине.

— Мы не совершали побега, — ответил Дьенеи. Советские офицеры проводили нас до ничейной полосы и точно указали по карте линию венгерских траншей.

— Ну, в таком случае вас можно поздравить с тем что вы столь удачно провели этих русских. Надеюсь, вы привезли с собой ценную информацию?

— Чрезвычайно ценную, — сказал Дьенеи. — Можем вам дать полный отчет относительно настроений военнопленных, которые в конце концов поняли, что место Венгрии — не на стороне Гитлера. Сможем также доложить, что командование Красной Армии желает не уничтожения венгерской армии, а ее спасения от верной гибели, равно как стремится не к завоеванию, а к освобождению Венгрии. Такова политика Советского правительства по отношению к нам.

Наодеколоненный Кери громко рассмеялся, оскалив свою щучью пасть.

— Ладно, ладно! Сейчас ты сказал то, что тебе поручили большевики! По-видимому, они приказали непременно передать всю эту чепуховину. Я заранее предвидел, что их поручение будет именно таково. Но меня интересует другое. Хотел бы слышать твое личное мнение. Что ты видел, что нам посоветуешь?

Дьенеи удивленно поднял глаза на Кери. Когда полковник повторил свой вопрос и потребовал ответа, сидевший в удобном кожаном кресле Дьенеи стремительно вскочил.

— Если венгерское правительство не порвет с немцами, Венгрия станет ареной боевых действий! — воскликнул он.

Теперь встал и Кери.

— Ах, вот как? Таково, значит, мнение господина капитана? Сам стал предателем и нас хочешь склонить к тому же? Неважного же агента выбрали себе большевики. Пошли они кого-нибудь поумней, возможно, мы еще могли бы хоть на мгновенье заколебаться. Хотя вряд ли найдется на свете хитрец, способный убедить нас в том, русские победят немцев, и в том, что наша дружба с русскими не завершится угоном всех венгерских мужчин на свинцовые рудники в Сибирь, а также продажей в рабство женщин и избиением младенцев. Ну что ж, капитан, вы себя выдали, и ваше мнение нас больше не интересует… Но скоро вы узнаете наше мнение о предателях родины!