Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман

день и прочитать импровизированную лекцию о жизни при советской власти. Шмерке согласился, добавив: «Даже если придет десять или двадцать человек, оно того стоит. Я хочу рассказать им о том, что разбило мне сердце и положило конец юношеским мечтам».

После лекции Шмерке хотел поскорее вернуться домой и вылетел из Мендосы в Буэнос-Айрес самолетом, хотя туда приехал на поезде. Он, по своему обыкновению, торопился. 23 апреля 1954 года, во время ночного перелета, самолет врезался в вершину горы в Андах и загорелся. Не выжил никто[503].

Гибель Шмерке, которому было 46 лет, стала потрясением для евреев всего мира, новость попала на первую полосу нью-йоркской газеты на идише «Форвертс». Останки удалось отыскать только через неделю. Тот факт, что от тела Шмерке остались лишь обгоревшие останки, вызвал в памяти Клоогу, где немцы сжигали тела жертв. Шмерке погиб так же, как Герман Крук и Зелиг Калманович — в пламени. Похороны состоялись 4 мая, и книжного контрабандиста, борца из гетто и партизана похоронили рядом с только что возведенным памятником жертвам Холокоста на еврейском кладбище Буэнос-Айреса.

Вайнрайх воплотил в слова горе и гнев, которые обуревали многих: «Какой абсурд! Пережить такое, а потом погибнуть в этих Богом забытых горах». Суцкевер направил членам семьи и общине свои соболезнования: «Столько я не плакал со дня смерти матери. Душа покрылась пеплом. Шмерке, целую твои останки и омываю тело твое своими слезами». Рахела на целый год погрузилась в глубокую депрессию, ей пришлось проходить лечение у психиатра[504].

Друг Шмерке и его коллега по «Юнг Вилне» Хаим Граде прочитал лирический некролог по ходу мемориальной программы в Нью-Йорке, которую посетили свыше пятисот человек.

Он прожил слишком краткую жизнь, полную песен и дружеств, он строил, создавал, боролся. Любовь Шмерке к друзьям не знала границ и не ведала зависти. Однажды, перед лицом смертельной опасности, он передал свой единственный пистолет Аврому Суцкеверу.

Сирота, которого в буквальном смысле бросили на улице, он оказался бы без заботы и без призрения, как и множество таких же детей, не существуй «школы» современной культуры, которая подобрала его, отмыла и превратила в самостоятельного человека. Именно поэтому, когда еврейской культуре грозила опасность, Шмерке бросился ее спасать.

Он оставался молодым в гетто, в лесах, перед лицом смертельных опасностей и тяжелых разочарований. А когда он, воплощение молодости, нас покинул, угасли последние искры и нашей юности. Мы, его друзья, теперь все старики[505].

Глава тридцатая

Сорок лет в пустыне

Кто бы мог подумать, что оставшиеся в Вильнюсе еврейские книги и документы проведут следующие сорок лет в подвале костела Святого Георгия — барочной церкви XVIII века, рядом с фресками и портретами святых, взирающих свысока на еврейские буквы? С 1949 по 1989 год у этих сокровищ не было читателей, и все же им повезло: они уцелели, спаслись от переработки и сожжения в разгар сталинской антисемитской кампании.

Своим спасением книги и бумаги обязаны праведнику народов мира Антанасу Ульпису, директору Книжной палаты Литовской ССР. Книжная палата располагалась в монастыре кармелиток рядом с костелом Святого Георгия, церковь использовалась как ее склад.

Ульпис был истинным библиофилом, глубоко уважавшим печатное слово, вне зависимости от языка и национальной принадлежности автора. В Книжной палате, которой он руководил, должно было храниться по одному экземпляру каждого выпущенного в Литве издания. Зная, что во время войны были уничтожены сотни тысяч книг, Ульпис вскоре после окончания военных действий начал организовывать поездки по стране для сбора бесхозных печатных изданий. Он посещал перерабатывающие фабрики и свалки, копался в кучах мусора — искал там книги[506]. По духу он явно был подлинным членом «бумажной бригады».

Высокий, плотный голубоглазый литовец чувствовал необычайное родство с евреями. До войны он работал вместе с ними в культурно-просветительском обществе в родном Шяуляе, плечом к плечу с ними сражался в Шестнадцатой литовской стрелковой дивизии, где евреи составляли 29 % личного состава. После назначения на пост директора Книжной палаты он стал брать евреев на руководящие должности, что было совсем не характерно для советских учреждений. Трое из его библиографов свободно владели идишем и ивритом[507].

И вот в июне 1949 года Еврейский музей ликвидировали, и Ульпис унаследовал его библиотеку. Он дал себе клятву спасти книги, прекрасно понимая, что берется за рискованное и даже опасное дело. В прессе и официальных документах недвусмысленно заявляли, что любая еврейская культура является антисоветской. В государственные библиотеки были направлены письма с указанием убрать из фондов книги на идише — как в оригинале, так и в переводах. Советская кампания против евреев, «безродных космополитов», «лакеев Запада» и американских шпионов, усилилась в 1949–1953 годах, большинство владельцев книг на идише предпочли сжечь домашние библиотеки из страха, что им могут инкриминировать хранение запрещенной литературы.

По мере все нараставшей истерии многие организации стали избавляться от еврейских фондов. Библиотека Вильнюсского университета решила сдать десять тысяч томов на иврите и идише в утиль. Ульпис вмешался, переговорил с администрацией библиотеки и убедил переправить книги в Книжную палату. Он разместил их в костеле, и так заваленном грудами печатных материалов — плодами его поездок. В некоторых местах скопления достигали почти пятнадцатиметровой высоты.

Вслед за Вильнюсским университетом сдать еврейские документы в утиль надумали Историко-революционный музей и Институт истории партии при ЦК Коммунистической партии Литвы, унаследовавшие часть архива Еврейского музея. Зачем подставляться под обвинения в причастности к предательству и шпионажу? Ульпис не мог затребовать себе архивные документы, поскольку Книжная палата занималась только печатными изданиями. Однако он убедил директоров музея и института передать ему и документы тоже. Предложил им «творческое» объяснение своего интереса: Книжная палата планирует публикацию масштабной ретроспективной библиографии всех книг, изданных в Литве начиная с XVI века. В еврейских документах есть библиографические ссылки, которые могут оказаться полезными для составления этой общелитовской библиографии.

Однако Ульпису в 1952 году — как и Шмерке со Суцкевером в 1942-м и 1943-м, требовалось место для сокрытия бумаг. Он не имел права хранить у себя архивы, даже литовские, не говоря уж о еврейских. Поэтому он