Пусть умрёт - Юрий Григ

Уже по ту сторону границы в небо упирались седыми головами настоящие горы.

По обочине дороги, блестящей черной змейкой брошенной в беспокойные под порывами свежего ветра алые волны, несколько всадников уверенно неслись к границе. Ноги низкорослых, но крепко сбитых среднеазиатских лошадок, мчащихся галопом, сшибали на полном скаку лепестки маков, оставляя за собой полосы полегших трав.

На равнине, до самого горизонта не было видно ни единой живой души. Если кто-нибудь и мог их видеть, то лишь издалека, вооружившись мощным биноклем. Обладай он таковым, разглядел бы, что всадников было четверо, и что самое любопытное – один из них следовал за остальными, скорее всего, не по собственной воле. Иначе как можно было бы объяснить длинный аркан, протянувшийся к нему от седла впереди скачущей лошади.

Вскоре местность изменилась. Из плоской, как блюдо, на котором в караван-сараях подают плов с горячими ароматными лепешками, степь стала напоминать собранное в складки одеяло, сотканное из рыжей верблюжьей шерсти.

Дорога пошла в гору, и лошади замедлили бег. Из асфальтовой дорога как-то незаметно превратилась в грунтовую, и всадники, уже не опасаясь за подковы своих лошадей, переместились на нее.

Спустя полчаса дорога стала серпантином вскарабкиваться на невысокое нагорье – всего-то сотни три метров. Но и этого было достаточно, чтобы, приостановившись на очередном изгибе, обозреть простирающийся под ногами необъятный простор. Насколько хватал глаз, не было видно следов человеческого жилья, и только бесконечное море ковыля с алыми, как капли крови, вкраплениями маков простиралось до горизонта.

Всадники дали лошадям перевести дух, окидывая взглядом судя по всему хорошо знакомую им картину. Затем уже рысью тронулись дальше, в сторону пока не видимого отсюда кишлака.

Через несколько минут они перевалили через пригорок. Дорогу обступили сложенные из плоских грубо отесанных камней дувалы. Такие же, наверно, были здесь и сто и тысячу лет назад. Неумолимое время вынуждено было остановить свой бег, потерпев поражение в этой забытой богом дыре.

Копыта погружались в толстый слой пыли, почти полностью поглощавшей звуки. Уставшие кони шли не спеша, вздымая при каждом шаге крошечные белесые вихри. Вокруг было совершенно безлюдно.

Двигаясь среди убогих одноэтажных домиков, группа приблизилась к окруженному высоким забором, особняком стоящему дому. Он возвышался над другими домами и был самым большим и богатым в селении.

У ворот, гордо взирая на окружающий мир, как на страже, стоял здоровенный верблюд.

Верблюд жевал, размеренно двигая своими плоскими челюстями.

Ворота открылись, впустив кавалькаду во двор с тутовыми деревьями, растущими из утоптанной, плешивой и бугристой, как голова старика, почвы.

В тени одной из шелковиц стоял дастархан солидных размеров; рядом дымил самовар, размалеванный яркими цветками на пухлых боках – очень русский. Из дома доносились заунывные звуки зурны и тара.

Напротив дома, под навесом, отсвечивал серебром «гелендваген». Из-за этого и еще, пожалуй, угловатости форм он напоминал катафалк. Вокруг этого яркого представителя современных, почти космических технологий, важные, как депутаты Государственной Думы, паслись два жирных индюка в окружении десятка мелких суетливых кур. Куры нервно бросались друг к другу, стоило одной отковырять в бесплодной глине дворика какую-нибудь куриную снедь. Индюки же, в силу присущих им природных качеств, будучи обреченными создателем к постоянной тупой обязанности сохранять собственное достоинство, неизменно опаздывали, хотя и предпринимали энергичные попытки поучаствовать в пиршестве.

Среди чуждых ей пернатых, не проявляя к последним ни малейшего интереса, бродила собака, напоминающая из-за противоестественной худобы скорее змею на четырех длинных щупальцах, нежели любимое человеком домашнее животное.

В этой мизансцене «Гелендвдваген» выглядел, мягко выражаясь, неуместным.

Однако настало время уделить внимание благопристойному обществу, облюбовавшему себе место за вышеупомянутым дастарханом.

Итак, во главе на самотканой циновке, скрестив коротенькие ножки под нависающим на них брюшком, восседал мужчина средних лет. По всему было видно, что хозяин здесь – именно он.

В стороне в казане солидных размеров с округлым дном остывал недоеденный плов, над которым повис рой суматошных мух, разбавленный несколькими медлительными, как монгольфьеры, осами. Насекомые время от времени пикировали в казан и, подхватив невидимую невооруженным глазом добычу, снова возвращались в свою стаю.

Глаза хозяина были полузакрыты. Одной рукой он перебирал четки из темно-зеленого камня, напоминающего малахит. Каждый камень был оправлен в миниатюрную витиеватую золотую розетку. В другой руке пребывала пиала с дымящимся чаем. Шумно втягивая воздух вместе с горячей жидкостью, чтобы не обжечь губы, он смаковал зеленоватый напиток. По всем признакам, занятие это было ему по душе.

Вокруг расположилось несколько мужчин разного возраста – от совсем молодых до истинных старцев – также отдающих должное чаепитию. Они вели неторопливую беседу. Разговор велся на дари.

Когда в створе ворот показалась кавалькада всадников, головы в тюбетейках дружно повернулись в сторону прибывших. Один лишь хозяин остался сидеть неподвижно. Он сытно рыгнул, вытер рукавом халата губы, и недовольно промолвил:

— Я весь превратился в слух, Омар. Не отвлекайся, прошу тебя. Ты так и не ответил – сколько тебе еще нужно времени, чтобы оплатить долг за товар? – голос у него был высок для мужчины да к тому же дребезжащий.

— Я хотел бы, чтобы достопочтенный Нурулло дал мне еще одну неделю, – ответил почтительно тот, кого назвали Омаром.

— Не изменяет ли тебе память, Омар? Ты уже просил у меня неделю отсрочка, – сказал тот, кого назвали Нурулло. Слово «отсрочка» выскочило у него по-русски в именительном падеже.

— Это в последний раз, Нурулло-бузург, клянусь Аллахом!

— Не стоит беспокоить Аллаха по такому ничтожному поводу, Омар. Ты не мальчик... – он помедлил и коротко закончил: – ...уже.

— Прости, Нурулло-бузург, – извинился Омар, – но ты же знаешь, эти бешеные псы, пограничники, озверели – слово «пограничники» он также употребил по-русски.

— Знаю, знаю, Омар… Совсем потеряли совесть. Очень много берут, шакалы и дети шайтана. Если так дальше пойдет, торговля умрет сама собой. Эти шайтаны не понимают, что опрокидывают казан, из которого сами же и едят, – посокрушался Нурулло, цокая языком. – Ну, хорошо, что с тобой поделаешь. Всемогущий Аллах видит мою доброту. Даю тебе еще одну неделю.

Все время, пока продолжалась эта беседа, прибывшие всадники, успевшие спешиться и привязать коней, почтительно стояли в стороне. И когда Нурулло соизволил поворотить голову в их сторону, двое из группы вытолкнули вперед молодого парня. Парень, морщась, потирал запястья, натертые веревкой...

Нурулло некоторое время молча смотрел на него. Потом укоризненно покачал головой и тоном наставника, отчитывающего нерадивого ученика, изрек:

— Хафиз-йон, скажи, разве не передал нам Пророк слова Аллаха, который сказал: «О рабы Мои, все вы останетесь голодными, кроме тех, кого накормлю Я, так просите же Меня накормить вас и Я накормлю вас!».

Мужчины, почтительно внимающие его словам, с готовностью покивали. А Нурулло тоном муллы, читающего хадис своей пастве, продолжал декламировать дальше, время от времени косясь на окружающих.

— И разве ты забыл, Хафиз, что он еще сказал: «О рабы мои, вы останетесь нагими, кроме тех, кого Я одену, так просите же меня одеть вас, и Я одену вас!».

Мужчины снова дружно потрясли бородами. Хафиз стоял молча, насупившись.

А Нурулло продолжал:

— И знаешь, что самое главное, что ты позабыл, Хафиз-йон? Молчишь?! Так я тебе напомню! Аллах сказал: «О рабы мои, поистине никогда не сможете причинить Мне вред, ни принести пользу!». Иголка, опущенная в море, вытеснит его из берегов больше, чем ты можешь сделать для меня, Хафиз-йон.

— Воистину неисчерпаем оазис твоей мудрости, почтенный Нурулло! Как хорошо ты знаешь Сунну, – восхищенно запричитали присутствующие, а объект этой «тонкой» лести снисходительно усмехнулся и воодушевленно продолжил сокрушаться, обращаясь уже ко всем:

— К сожалению, молодежь перестала уважать древние обычаи. Скажите, почтенные, кто сейчас прилежно изучает Коран? Все только считают себя правоверными, а на деле... Й-й-эх, – коротко йэхнул Нурулло. – Нет больше почтения к сединам! Разве в наше время мы могли перечить старшим? А? Не помнят сегодня люди сотворенного добра... Нет, не помнят...

Он тяжко вздохнул и погрозил пухлым пальцем парню. Потом оглядел сидящих, как бы приглашая их вместе с ним полюбоваться на этого типичного представителя семейства неблагодарных.