Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана - Валентин Пикуль

По приземлении взвод лейтенанта Вальдера сразу недосчитался трех человек: один был убит еще в воздухе, второй ранен на земле, а третьего так и не нашли – очевидно, не раскрылся парашют.

Егерям приказали бегом следовать на позиции, которые были уже вспаханы русскими «катюшами».

Через разрушенные брустверы в траншеи текли ручьи воды от растаявшего снега. Земля хранила в себе какой-то дьявольский жар, отчего невольно вспоминалась преисподняя. Раненые и обожженные егеря, только что отбившие атаку русских танков, жаловались на отсутствие фаустпатронов. Виной тому было существовавшее в штабах мнение, что русские никогда не смогут применять танки в условиях скалистого рельефа Лапландских тундр.

На дне окопа, в котором разместился взвод лейтенанта Вальдера, плавали в грязной воде окровавленные бинты, сухари, цинковые коробки от пулеметных лент. Лица солдат были серы от копоти и усталости.

Нишец подошел к одному пожилому фельдфебелю, носившему нашивки, как и он, еще за Крит и за Нарвик.

– Ну как? – спросил.

Фельдфебель (это старая-то гвардия!) разочарованно махнул рукой и ничего не ответил. А через минуту, не раньше, тихо сказал:

– На этот раз – все кончено… капут!

По окопу проносили раненного в живот обер-лейтенанта. Он мотал головой, бредил:

– …Танки… Зачем?.. Где фаустпатроны?.. Бегом, марш!.. Жанна, подойди ко мне… Жа-а-анна!..

Иногда, приходя в себя, офицер тяжело стонал, умоляя солдат поставить носилки на землю. Но земли не было, и зловонная торфяная жижа заливала обер-лейтенанта; снова уползал по ходам сообщения его предсмертный стон:

– Жанна, где ты?.. Подойди ко мне, Жа-анна…

Франц Яунзен положил свой шмайсер рядом с автоматом ефрейтора, сказал как можно бодрее:

– Слушай, Пауль, если не выберемся на берег Западной Лицы, мы потеряем весь плацдарм. Говорят, что в устье Титовки русские сбросили десанты и теперь там наши отступают тоже… Нам надо быть героями!

Размахивая длинноствольным пистолетом, по траншее быстро прошел инструктор по национал-социалистскому воспитанию Хорст фон Герделер. Оберст только что прилетел из Лапландии и, не успев даже принять в Парккина-отеле ванну, был сразу же послан к месту разыгравшегося сражения. Ему многое было еще неясно, но он не снижал присущего ему воинственного пафоса.

– Готовиться к контратаке! – выкрикивал он. – Брать больше гранат. Мы должны выбить русских с наших позиций и сбросить их обратно в Лицу!..

Раненые, показалось Нишецу, застонали сильнее. В траншеях началась какая-то непонятная суета. Где-то хлопнул одиночный выстрел. Какой-то егерь, переживший весь ужас отступления от Западной Лицы, не стал ждать атаки.

– Отошел в сторону, будто опорожнить желудок, – взволнованно рассказывал Яунзен, – а сам вставил себе дуло в рот и… Ты понимаешь, Пауль?..

Среди егерей появилось несколько эсэсовцев. Они стучали кулаками в спины солдат и, смеясь пьяным смехом, говорили:

– Мы сами поведем вас в атаку. Ничего страшного: пуля в рот – глотайте, а в лоб – сама отскочит!..

Вслед эсэсовцам ползла ядовитая приглушенная ругань. «Ты сам проглоти, сволочь, – злобно думал Нишец. – А я-то уже наглотался».

– Ахтунг! – раздалась отрывистая команда, которую передавали из окопа в окоп.

Офицеры стиснули зубами мундштуки свистков и засвистели все одновременно – оглушительно и резко.

Пауль Нишец в общей суматохе выбрался из окопа и сразу же лег, прижатый к земле сильным огнем русских пулеметов. Оглядевшись, он увидел, что лежит не только он. Многие даже не решились переползти через бруствер. Атака захлебнулась в самом начале. Это было ясно всем, и каждый поспешил снова вернуться в окоп.

Фон Герделер пытался остановить ползущих назад егерей. Одного подвернувшегося под горячую руку солдата он пристрелил, чтобы видели все, но ничего этим не добился. Эсэсовцы – то ли их обязывало к тому особое положение или просто под влиянием винных паров – действительно сдержали свое слово и вырвались вперед. Но через минуту вернулись обратно, волоча одного убитого и двух раненых, обзывая егерей трусливыми собаками.

Франц Яунзен, мечтавший когда-то о черном мундире СС, восхищенно заметил:

– На таких героях мой фюрер построил свои победы!..

Однако «герои» забрались в дот и больше в траншее не показывались.

Скоро в атаку снова пошли русские танки. Пауль Нишец вспомнил Фермопильское ущелье, бросок на Крит, бои под Нарвиком; еще никто – ни греки, ни французы, ни норвежцы, ни англичане – не выставляли танков против носителей эдельвейса. И не потому, что егеря были грозой для них, а потому, что танки не могли пройти там, где проходили «герои Крита и Нарвика»…

«Как говорил Карл Херзинг? – вспомнил неожиданно для себя Нишец. – „Мы прошли всю Европу, но не по низинам, а по горным кручам, где росли любимые цветы фюрера…“

Ефрейтор тоскливо огляделся вокруг, силясь найти если не эдельвейс, то хоть одну травинку. Но кругом лежали выжженная развороченная земля и обугленный камень, по которым с грохотом катились советские танки. Грозные машины вползали на скалистые карнизы, скатывались в долину предстоящего боя.

Фон Герделер приказал осветить поле боя ракетами.

– Каждому, – крикнул он, – кто подобьет танк, обещаю здесь же выдать Железный крест!..

Франц Яунзен перестал шептать молитвы, толкнул ефрейтора:

– Ты слышишь? – и придвинул к себе связку гранат.

Рев танков неумолимо подкатывался к траншеям. Немецкие орудия стреляли безостановочно, но бронированные громады по-прежнему стремились вперед. Их башни извергали огонь. Инструктор продолжал что-то кричать, но лишь немногие солдаты решались поднять лицо.

Тогда фон Герделер отстегнул от пояса флягу и подскочил к одному егерю.

– Пей, пей, – бешено заорал он, тыча в рот ошалевшего солдата горлышко, – пей, пей, и будешь героем!

Перебегая от одного к другому, оберст лихорадочно подносил каждому егерю флягу со спиртом.

– Пей, пей, пей, – кричал он, – ты пропустишь танк и ударишь его сзади!.. Пей, пей – Железный крест за тобой!..

Дошла очередь и до Нишеца. Когда фон Герделер хотел оторвать флягу от его губ, ефрейтор стиснул зубами горлышко и жадно хлебнул еще три глотка подряд. Уж если умирать – так чтобы ничего не чувствовать. И, упаси бог, чтобы думать! Ибо если задумаешься, то сразу вставай и беги без оглядки…

Грохочущий танк вырос перед траншеей совсем рядом.

Франц Яунзен выругался, швырнул ему под гусеницу связку гранат. Но докинуть не хватило сил – она разорвалась раньше, чем танк наехал на связку. Вслед полетело еще несколько гранат.

Но танк уже вполз на окоп и стал крутиться над ним, работая только одним сцеплением. Оборванная гусеница, проволочившаяся за машиной, свесилась внутрь окопа и с минуту молотила все живое, как гигантский цеп.

И вдруг русское «урра-а!» раздалось над головами егерей. Это автоматчики спрыгнули с танковых башен, рванулись в траншеи. Появление их было неожиданным. Суматошные выстрелы захлопали вразброд.

– Куда? – закричал фон Герделер. – Стой!..

Из дота, дергая затворы шмайсеров, выскочили эсэсовцы. Один из них оттолкнул от пулемета пожилого фельдфебеля, сам прильнул к прицелу.

– Стой!.. стой! – орал оберст и, как простой солдат, лихорадочно кидал гранаты.

Но было уже поздно: русские ворвались в окоп; началась схватка. И те, кто уже испытал на себе натиск войск Карельского фронта, давя друг друга, бросились в запасные ходы сообщения.

Бросились, увлекая за собой одиночек, решивших вступить в борьбу, и одним из таких одиночек был Пауль Нишец. Пробегая по окопу, он мельком успел заметить фон Герделера: инструктор стоял в офицерской ячейке и деловито опустошал обойму своего пистолета. Он стрелял в два приема: одна пуля – в русского (не наступай!), другая – в егеря (не отступай!).

Когда же ефрейтор вырвался из гущи боя, он долго бежал ломаными зигзагами, ложился, снова вскакивал, полз и спотыкался, не чувствуя боли падения. Его остановил лейтенант Вальдер, спросил плачуще:

– Нишец, и – вы? И – вы?.. Старый солдат, ах!..

Ефрейтор остановился, посмотрел назад. Траншеи были уже в руках русских, и только на бруствере еще отбивались эсэсовцы.

Дорога в Петсамо

Скоро – бой!..

Бой скоро, но в клубе губы Тюва, начиная с вечера, не переставала играть радиола, автоматически сбрасывая с диска одну за другой заигранные пластинки. Девушки – зенитчицы, санитарки, коки, связистки, писари – сидели рядком на скамейках, расставленных вдоль стен, и обмахивались платочками, над кружевами которых они немало потрудились в долгие полярные ночи.

«Ух, как жарко!» – мелькали платочки, и матросы, готовые идти сегодня в полночный бой, протягивали девушкам руки, просили:

– Ну, еще один вальс?

– Ой, не могу, устала!

– А я вас очень прошу!

– Ну, если так, то – пожалуй…