Чужая земля - Олег Верещагин

Люди с бледными лицами повскакали с мест. При свете факелов они казались оскаленными животными, загнанными в угол, но от того лишь более опасными и разъяренными. И русские, и англосаксы, и представители автономий словно разучились говорить — они рычали и выли. Оратор вскинул руки:

— Тише, товарищи! Тише! Мы встречались с делегацией Чужих. Условия капитуляции таковы. Мы остаемся лишь в пределах Солнечной Системы. Уничтожаем весь военный флот кроме сторожевых кораблей. Все космические перевозки для наших нужд вне пределов Солнечной Системы переходят к Чужим. Мы распускаем армию, оставляем лишь силы внутренней безопасности с легкой техникой и стрелковым оружием. Наблюдатели Чужих получают контроль над производством. И наконец… — генерал-полковник перевел дух, сжал и разжал кулаки. — Мы даем заложников. Десять миллионов заложников — по выбору Чужих, которых они разместят на своих планетах.

Опираясь локтем и грудью на стол, белобрысый молодой швед крикнул, не вставая:

— У меня двое сыновей! Если Круг согласится… если только… я убью их и жену своими руками, а потом покончу с собой!

— Нас растерзают наши же люди, если узнают, что мы поставили подписи под документами, отдающими в рабство миллионы землян!

— Они возьмут детей! Вы понимаете — ДЕТЕЙ, как бандиты Безвременья!

Рослый англичанин в мундире генерал-майора десантников, положив на гранит стола ладони, поднялся в рост. Верхнюю часть его лица скрывала повязка. Голосом невыразительным и резким он сказал:

— Я проклинал тот день, когда лишился глаз. Но если будет принято решение о капитуляции — я тот день благословлю, потому, что не увижу этого… Вы говорили о двух выходах. И сказали, что это первый. Каков второй?

— Второй — это ТОТАЛЬНАЯ ВОЙНА, — генерал-полковник обвел зал взглядом, и стало совсем тихо. Англичанин опустился на место. — Это значит, что придется призвать пятнадцатилетних и разрешить вступать добровольцами в армию тринадцатилетним. Надо будет разрешить вступление в действующую армию женщинам. Нам придется отменить не только отпуска, но и выходные, и праздники, снова увеличить рабочий день — уже до двенадцати часов. Мы вынуждены будем на треть сократить пайки, ввести трудовую повинность для десятилетних и вернуть на работу пенсионеров, пенсии которых придется урезать до минимума. Придется остановить практически все гражданское транспортное сообщение. Подача тепла и света снова будет сокращена, а она и так на пределе. В результате не десять миллионов окажутся в рабстве, — а умрут в боях ДЕСЯТКИ МИЛЛИОНОВ. Погибнут в новых боях вдобавок к тем, кто уже погиб. Наш народ вправе просто отказаться делать все это. После двадцати лет разговоров о скорой победе предложить им ТАКОЕ… — он покачал головой и продолжал: — Мы их правители, но мы и их слуги. И мы обязаны сначала спросить людей Земли, а потом — решать самим, — он показал на экран компьютера. — По распоряжению моего коллеги из Социального Комитета вот уже два дня по месту жительства всем гражданам обоих Империй и всех автономий раздают одноразовые «сигналки» с двумя кнопками, нажатие которых фиксируется Центральным Информаторием. К этому моменту их получили практически все земляне старше тринадцати лет… — он вытер лоб рукой. — Красная кнопка — тотальная война. Зеленая — капитуляция. Товарищи, сейчас я дам сигнал, и экран начнет фиксировать ответы. Нижний правый угол — война, нижний левый — капитуляция. Прошу внимания. Я… — он склонился над столом, помедлил, выложил на его поверхность тяжелый армейский пистолет «гюрза». — Если голосование подтвердит решений о капитуляции… я не считаю себя вправе, поскольку наш курс… и прошу всех в этом случае последовать моему примеру. Я отдаю приказ о начале.

Он коснулся основания голографического экрана, и в его углах вспыхнули первые цифры. Вокруг стола пробежало движение — на его холодную поверхность люди спокойно и решительно выкладывали оружие.

Алые цифры в правом углу слились в кровавое сияние. В левом — медленно ползли. Постепенно — никто не сказал бы, сколько времени прошло — движение слева остановилось совсем; справа — еще продолжалось, но уже было видно десятизначное алое число — и жалкие пять зеленых цифр.

— Голосование проведено, — тихо, но очень громко в молчании зала Большого Круга сказал генерал-полковник. Его лицо вдруг дрогнуло и исказилось, превращаясь в страшную маску — Люди Земли отказались быть рабами! Они сказали своё слово! Что скажем им мы, правители Земли? Хотите ли вы капитуляции?!?!?!

— Нет… нет, никогда!!! — завыл зал, вскипая волной.

— Тогда — тотальная война!!! — оратор вскинул руки, и пламя факелов заметалось огненными крыльями.

— Да… да, война!!! — послышался рев, слитный и мощный.

— Мы поставим на карту все! Если мы возьмем Сельговию, то запасов, накопленных Чужими для десантных армий, нам хватит на год войны — и жизни! За этот год мы восстановим и нарастим силы! Мы ударим снова и снова! Мы будем бить — пока не победим или не погибнем все до единого!!! Юрий!

В зал чеканным шагом вошел, отсалютовав Большому Кругу, широкоплечий подросток, одетый в мундир Селенжинского Императорского Лицея. Не надо было присматриваться внимательно, чтобы заметить сходство между ним и генерал-полковником. Подросток под пристальными взглядами вновь затихших людей обогнул стол и подошел к генералу.

— Да, отец, — его ясный голос эхом отразился от стен.

— Товарищи, вы все знаете, что моей дочери десять, а младшему сыну — пять лет, — генерал-полковник положил ладонь на узкий витой погон лицейского мундира. — Юре четырнадцать. Сегодня мы приняли ужасное, бесчеловечное решение, и я, ответственный за него, не имею права уходить от этой ответственности. Юрий, ты сегодня же оставишь лицей и вступишь в первую же формирующуюся для десанта на Сельговию часть.

— Да, отец, — спокойно ответил мальчик. В его взгляде, брошенном на отца, были только любовь и бесконечная вера.

— Скорее всего, сынок, ты погибнешь. Ради Земли. Ради ее будущего. Ты понимаешь?

— Я понимаю, отец. Я готов, — так же спокойно сказал мальчик. И посмотрел на людей вокруг стола. — Я бы только хотел просить присутствующих последовать примеру моего отца. Тех, у кого есть сыновья подходящего возраста.

12.

Костер горел у кормы лесохода. Все только что пообедали. Переносной экран, на котором крутили документальные кадры более чем двухвековой давности, отключили, унесли внутрь. Борька катал по траве пустую бутылку из-под кагора, который взяли с собой именно в расчете на то, что День Поминовения придется отмечать в походе. Настроение было отличное, но сейчас, после хроники и тоста, обычного в таких случаях: "Так мы будем чтить наших павших!" — немного задумчивое. Кроме того, вся компания очень устала за весьма бурный день, закончившийся с одной стороны удачей (вражеское гнездо было разгромлено, а молниеносная экспедиция Игоря в нижние пещеры подтвердила его предположения в плане геологии), а с другой стороны — разочарованием (они обнаружили катер, но при попытке проникнуть внутрь произошел взрыв с практически полной аннигиляцией аппарата, едва не стоивший изыскателям жизни… впрочем, ведшаяся съемка подтверждала, что катер фоморианский).

— Только все это бессмысленно, — вдруг сказал Женька. — Наши все равно ничего фоморам предъявить не смогут. У нас же даже дипломатических отношений толком нет.

— Не бессмысленно, — ответил Игорь, почти весь вечер молчавший.

— Нет, я понимаю, ты про своих родителей, — кивнул Женька. — Я очень рад, что ты за них отомстил, я в плане политики.

— А пошла она в сторону Веги, — Игорь потянулся, вызвав общий смех. Окинул остальных взглядом. Возле огня сидели друзья — настоящие друзья, без подмеса, и он, поддавшись неожиданно нахлынувшему чувству, продолжал: — А знаете, я ведь мать и отца видел сегодня…

…-У меня два года назад было сотрясение мозга после бокса, — без насмешки сказал Женька, дослушав. — Мне после него неделю голоса слышались. А уж после твоих приключений…

Лизка ткнула его локтем в бок и состроила зверскую рожу. Но Игорь ни капли не обиделся, только покачал головой:

— Не знаю…

— И знать нечего, — Зигфрид стукнул по откатившемуся в сторону угольку палочкой, превратив его в быстрый рой золотистых искр. — Ты Женьку не слушай. У нас дома записи хранятся, вроде архива… даже еще с раннего средневековья. Вот один мой пра—воевал во время Галактической…

— Удивил, — заметил Женька. Лизка снова пихнула его локтем:

— Дай послушать.

— Так вот, — Зигфрид повертел палочкой в огне, на ее конце распустился огненный бутон. — Как раз тогда, после Большого Голосования, и было ему пятнадцать. На Сельговии он как раз цел остался, даже не поцарапало, а вот потом, на одной орбитальной базе джагганской, его контузило. И не только мозги, а вообще всего. Он как будто с высоты неудачно упал — ну, вы знаете, как это бывает: все обмерло, только не прошло, а… — германец бросил палочку в пламя. — Он еще подуздал: "Я что, убит? — а потом: — Да нет, раз думаю — значит, живой, наверное…" — и глаза открыл. И вроде лежит он возле какой-то тропинки, кругом туман неподвижный, а между камней трава растет, хилая, серая какая-то. А он сам — цел, даже ни царапинки. Он обалдел, конечно, но… так, не очень. Там, в записи, он говорил: как будто ему лошадиную лозу успокоительного всадили. Сонный такой стал. Поднялся и пошел этой тропинкой, долго шел, несколько раз садился, отдыхал, а потом вдруг раз — и видит озеро. В котловине… Склоны такой высокой густой травой заросли, а в самой середине — круглое озерцо, вода прозрачная и тумана нет. Он разделся, поплавал, на траве полежал, потом смотрит — а рядом люди стоят, довольно много, мальчишки и девчонки, его возраста, постарше, помладше… Стоят и смотрят — молча, но спокойно, доброжелательно. Одеты кто во что… И одна девчонка говорит: "Здравствуй. Ты солдат?" Ну, он не удивился совсем, отвечает: "Да, солдат. А где я?" А ему говорят: "Ты, наверное, умер. Ну вспомни." Он начал вспоминать и говорит: "Наверное, да." И совсем после этих слов успокоился. Остался там жить… Он вроде совсем не помнил, как и где спал, что ел и вообще… Только что плавал много, играл с младшими, разговаривал — правда, не запомнил, о чем… А потом вдруг раз — и очнулся на койке в госпитале, он, оказывается, два месяца в коме пролежал.