Карл, герцог - Александр Зорич

Так уж получалось, что англичане, бургунды и герцог Бретонский составляли одну относительно устойчивую команду против Франции. Зато у французов была и в Англии, и в Бургундии своя пятая колонна. В Англии – шотландцы, во владениях герцогов Бургундских – богатые, жадные и вольнодумные фландрские города: Льеж, Гент, Брюссель, etc. Когда французские короли хотели насолить бургундам, они раздували во Фландрии мятеж. Когда англичанам – женились на шотландских принцессах. Поэтому первой женой Людовика была Маргарита Шотландская. Поэтому очередным местом командировки Оливье ле Дэна, лучшего резидента Людовика, стал Льеж.

Когда ле Дэн и с ним двое профессиональных киллеров въезжали в Льежскую область по благообразной легенде странствующих жонглеров, Людовик получил пренеприятное известие. Герцог Бретонский – в последний год хворый, а оттого нейтральный, как аргон – неожиданно поправился и взялся за оружие. Людовик как раз собирался дать бургундам генеральное сражение, когда у него в тылу появились бретонцы.

Людовик пораскинул мозгами, взвесил шансы на победу и заключил, что в этом году воевали уже предостаточно и не стоит пытать счастья в сомнительной свалке на два фронта.

Карл принял его послов благосклонно. Да, можно поговорить о мире. Да, можно попросить бретонцев вернуться в родные пенаты. Да, можно разойтись за отступные. Но разговор возможен только с Людовиком лично и только на его, Карла, территории – в Перонне. При этом он, Карл, может дать гарантии личной безопасности государя лишь в том случае, если армия короля не сдвинется с места, а сам король явится со свитой не более чем в сорок человек.

Людовик согласился и (три пишем – два в уме) послал вдогонку за ле Дэном гонца. «Операцию отменить, в Льеже не баламутить, вернуться в Париж и ожидать дальнейших указаний. Центр.» В двадцати милях от Льежа королевского гонца убили четверо нищих крестьян, сдуру принявших его за бургундского сборщика налогов. Но Людовик об этом не знал.

11

Третье подряд солнечное утро наступило в полном соответствии со вчерашними знамениями и наконец-то принесло герцогу облегчение. Ловкий Жануарий освободил от щетины не монаршие, но помазанные скулы, щеки и то, что не имеет имени, однако же предохраняется в бою верхней пластиной нагрудника, то, что покрывает заднее полукружие скрипки, то, что всё-таки обрастает щетиной.

Карл, чуть запрокинув голову назад, растянул пальцами красивый шрам и с легким беспокойством удостоверился, что его уже почти не видно, что он сам, не хранись в его памяти сотен слепков с этого восхитительного шрама, который помнился ему ещё совсем свеженьким, юным, сочащимся кровью и сукровицей, потом постарше, взятым коричневым струпом, зрелым, розовым, медленно утопающим в коже, слепнущим, бледнеющим и безвозвратно уходящим в прошлое, он сам едва ли разыскал бы его без посторонней помощи – чьей?

Карл был почти здоров, и всё-таки улыбнулся печально, поддавшись на мгновение какой-то неуместной, дикой и вообще невозможной для него мысли о бренности бытия. Печальная улыбка тоже была лицевым жестом невероятным, столь же невероятным, как, например, имя того, что обрастает щетиной, но не щека, не скула, не шея. Уличив зеркало в лживости – улыбалось оно, зеркало, не я – Карл оттолкнул руку Жануария, служащую обманщице (зеркало est feminium и только feminium <женский род (как грамматическая категория) (лат.).>) отнюдь не изящной подставкой, и на волнах слабости проплыл в трапезную, где шум голосов пел ему о беспутной пышности бургундского двора. Двести четырнадцать персон, допущенных к столу, мой Бог, больше, чем у Шарлемана и Александра Великого, взятых вместе! Хорошо, очень хорошо, что все здесь не уместились. И погано, препогано – близкий мир, чёртов мир, плакали все благовидные предлоги уложить десяток-другой баронов под любым парижем, будь то Париж или не Париж.

– Доброе утро, сеньоры! – пророкотал он Ричардом Львиносердым, впитывая звон отзывчивых хрусталей, млея в льющемся отовсюду восхищении, растворяясь в преданности и улыбках. И часом позже, сытый, доодетый, подобревший, подсаживаемый в седло мощнодланными оруженосцами, проворковал себе на ушко, как хорошо было бы удвоить количество придворных и тем самым учетверить, удесятерить число зеркал, в которых сияешь.

12

Король Франции Людовик XI проехал через пероннские ворота почти частным лицом. Его свита была бедна, отряд бургундских конных арбалетчиков больше походил на стражу, чем на почетный караул. Собственно, являлся, не походил, и Людовик мог лишь утешаться длинным перечнем родственников и ларов, которые были умерщвлены коварством неприятеля на переговорах.

Король знал, что оборачиваться нельзя. Обернувшийся всегда рискует увидеть за спиной Содом или что похуже. И всё-таки Людовик дерзко обернулся, как скифский наездник, целящий в преследователя. Сир, ворота уже заперты, сир.

Свита Людовика, сомневающаяся, молодящаяся, зашуганная, двигалась от ворот куда-то (никто не знал куда) в глубь города. Встречный же кортеж, во главе с Карлом, шел шагом – уверенный, сытый, нахальный – навстречу ей. И в этом не было ничего от шахмат.

Кюхенмейстер некогда поделился с Карлом соображениями насчет брюссельского салата. Не только он сам, но и вообще никто из его собратьев по ремеслу не знал наверняка – такова была вера кюхенмейстера – что это за салат, чем его приправляют, из чего составляют и зачем, но когда гости сеньора требовали «Нам брюссельского салату, живо!», ему ничего не оставалось, как приготовить нечто сообразно одному золотому правилу кухонного катехизиса, такому: класть только самое свежее и вкусненькое и ничего не варить. Тогда говна точно не выйдет!

Если сегодня получше смешать, накрошив и нарезав, улыбчивые зеркала, обожание женское жужжание восхищенное, предвкушение триумфов, бенефиций и в конце концов столь выгодное стратегическое положе-(«О, наконец-то враг мой во власти моей!» – мог бы торжествовать недалекий, дешевый мститель внутри Карла)-ние и подсолить это добрым расположением духа, то получится… получится… получится недурной пероннский салатец. Откушайте, почтенные монсеньоры!

13

На другом конце улицы показался Людовик в сени лилейного штандарта. Это для Карла. Для Людовика – наоборот, на другом конце улицы показался герцог в сени штандарта андреевского.

Король ожидал худшего и был исключительно удивлен легкостью герцоговой фигуры, что смотрелась в седле как пригласительный знак из шамбалийского алфавита. «Возможно, всё равно меня посадят в башню», – подумал Людовик, не решаясь окончательно расстаться с мрачным предвкушением бургундского коварства, не решаясь поверить в спасение, извлечь правую стопу из могилы. Но герцогская лошадь уже пошла на рысях и, не успел король, не успел король что бы то ни было, как Карл был уже рядом, Карл уже спешился, не роняя ни грана достоинства, и – на глазах у двух замешкавшихся свит предложил государю Франции помощь в нисхождении на землю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});