Рейтинговые книги
Читем онлайн Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - Владимир Соловьев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 74 75 76 77 78 79 80 81 82 ... 176

«Записки скорпиона» получаются замечательной книгой. И глава о тебе — не из худших. Жаль только, что ты не хочешь (или не можешь) остаться прежней Юнной Мориц — «Останься пеной, Афродита…», но из воспоминаний, пусть даже романного жанра, тебя уже не вычеркнешь такой, какой ты была. И за то спасибо.

«Конец связи» — остроумно, но, мне кажется, поэт твоего уровня не обязательно должен быть остроумен. Иногда остроумие даже противопоказано.

Людей, Юнна, осталось мало. Живых — совсем никого.

Обнимаю, Владимир Соловьев

Спасибо академику Сахарову!

Приключение в письмах и комментах

— Как я говорил вчера, — начал свою лекцию богослов-гебраист фрай Луис де Леон, вернувшись в саламанкский университет после пятилетней отсидки за ересь (перевод «Песни песней», которая тогда еще не входила в официальный свод Вульгаты, католической Библии), но те годы — не в счет, вычеркнутое время, между вчерашней и сегодняшней лекцией прошла одна бессонная ночь.

Первый проблеск теории относительности в испанском средневековье.

Я же пытался в «Записках скорпиона» ввернуть нью-йоркское время в московское. Или наоборот? Какое время главное для человека, который живет одновременно в нескольких временах?

На самом деле, в играх со временем прописка в пространстве большой роли не играет. В чем убеждаюсь, принимаясь за нью-йоркскую летопись моей жизни. Здесь я уже прожил дольше, чем в каждой из русских столиц по отдельности и даже вместе взятых. (Правда, некоторое время — в младенчестве и дошкольном детстве — я жил в столицах двух будущих среднеазиатских государств.)

Что произошло между вчера и сегодня, между последней главой предыдущей книги и первой главой этой, между двумя томинами моих антимемуар, поверх моего письма, во внешней реальности? Интермедия или действие? Промежуток важнее того, что он разделяет? Возьмем промежность в качестве примера — начало начал, исток жизни, а та уже на исходе. Но исход неописуем и неописываем, смерть не входит в наш опыт, но токмо выбор между истоком и течением. А воспоминания в любом случае старят человека, зря я за них взялся из опаски, что смерть опередит меня. Но фишка в том, что это и не воспоминания вовсе, а воспоминания о воспоминаниях, то есть биография-роман, а не словесный байопик. Ну да, метафизический роман под названием «Евтушенко», хотя не только о нем, но о евтушенках как таковых. Посему поговорим, наконец, о квинтэссенции евтушенкизма по имени «Академик Андрей Сахаров».

Есть наука о мерах времени — horology. Пишу латиницей, потому что заглянул в русский словарь иностранных слов, а там хорология, она же ареология — наука об областях распространения (ареалах) отдельных видов, семейств и других систематических групп и растений. Это — другое. У трагического Бруно Шульца есть книга «Санатория под Клепсидрой». Я сам впервые увидел эти древние часы, кажется, в Греции: уровень воды показывает истекшее время. В отличие от солнечных, по ним можно судить о времени ночью. Почти по Гераклиту: в одну и ту же реку нельзя ступить дважды, а тем более 24 и 48 раз. Теперь-то с временем запросто: наручные часы входят в дюжину самых важных изобретений прошлого столетия. Да и гераклитовы воды сомнительны: буддисты считают, что это одни и те же воды, одна и та же река, одна и та же вечность. Это не значит, что правы они, а не Гераклит.

Сколько времени прошло с тех пор, сколько воды утекло? За давностью лет можно было списать этот эпизод нашей начальной жизни в Америке, тем более как долго, после первой эмоциональной вспышки, я держал язык за зубами. Но что же получается? Я трушу самого себя? Когда всё это случилось, шел напролом, с открытым забралом, шпага наголо, а потом решил не то чтобы подзабыть, вычеркнуть из памяти, предать забвению, а затаиться и не злопамятничать. С другой стороны, об этом, по определению корреспондента «Нью-Йорк Таймс», «безобразном инциденте» (an ugly incident) в свое время трубила зарубежная пресса и вся едино на нашей стороне, да и как могло быть иначе? Мы с Леной Клепиковой были пострадавшей стороной, но это сейчас мы живем в глобал виллидж, а тогда эта мировая деревня была поделена надвое: мир информационной свободы и мир информационного блэк-аута. Только этим и можно объяснить, что даже тогдашние мои друзья, типа Юнны Мориц и Володи Войновича, упрекали меня: зачем лягнул академика? А мстительные, типа Саши Кушнера (за «Трех евреев», где я ему как придворному еврею на все времена и при всех властях противопоставлял городского тогда сумасшедшего Осю Бродского), до сих пор утверждают, что я оклеветал А. Д. Сахарова по заданию конторы глубокого бурения. Думаю, для КГБ это было еще бóльшим сюрпризом, чем для Войновича или Мориц.

А вот и оказия! Роясь в папке с перепиской с американскими СМИ, наткнулся сегодня на пропущенное в «Записках скорпиона» письмо Юнны, где я привел уйму отрывков из уймы ее писем, а это как раз касается разразившегося скандала, пусть одним всего абзацем — все равно, чем не повод? Ума не приложу, как письмо там оказалось, но всё к лучшему в этом лучшем из миров (хотя не всё, Паглос-Вольтер) — вот возможность сцепить эту новую книгу с моими «Записками скорпиона»! Еще один привет фраю Луису де Леону. Это письмо-мостик помечено 27 января 1979 года, через полтора года после нашего отвала, через год после скандала, Юнна была уже выездной, привожу выборочно:

Дорогие, получили вашу рождественскую открытку и, конечно, обрадовались. Ведь прошла целая вечность, даже не знаю, с чего начать. Поэтому буду как бы продолжать. Это — наиболее естественная форма для времени, пространства и мыслей о, ради, во имя, по поводу, насчет и т. д. Летом мы съездили на Пицунду, было не жарко, но Митя очень болел, хотя полюбил море и трехкомнатный комфорт с ванной, и столовую на несколько сотен людей. Он болел гриппом, ангиной, бронхитом, аллергией — болел беспрерывно, изо дня в день, даже когда ходил своими ногами. А я что-то сочиняла, переводила, написала новую книгу и, как всегда, жила незримым, сокрытым для двух глаз, но явным для третьего глаза. Потом мы вернулись, Митя пошел в школу, куда его взяли с трудом — не было 7 лет и слаб, прозрачен, печален, худ. Но его спасло обаяние и образованность (не лучшее начало для жизненного пути!). Потом наступила паршивая, промозглая осень, и мы все заболели очередным гриппом, от которого у меня началась пневмония. Я болела этой пневмонией уже больше месяца, когда выяснилось, что я могу ехать в Англию по туристской путевке. И так как упадок жуткий и сил никаких для работы, я решила, и мы все решили, что я должна ехать. И я поехала с Рассадиным и еще с другими. В Лондоне была ясная, теплая осень, а в Глазго — совсем летние дни, а в Эдинбурге моросило, но было тепло. А в Оксфорде, Стратфорде и Эйре пришлось таскать куртку в руке. Я не смогла встретиться со своей английской переводчицей Эллен Файнстайн, а то бы уже тогда знала, что в Москве в инокомиссии меня ждет приглашение в Кембридж на поэтический фестиваль 79-го года. Но когда я вернулась, мне тут же это приглашение и пришло, и прилетело, как голубь…Англия — черства, бесконечно красива, равнодушна, чванлива, неблагоустроенна, завлекательна, замусорена, завалена роскошью, свободой, надеждами, нищими, пьяными, неудачниками, удачниками, — мне было тоскливо, я не могу жить без родных, без Мити, без Юры. Я в одиночестве чувствую себя несчастной, да еще и язык знаю так скверно, что думать на нем совсем не могу. Сейчас буду учить по-настоящему, а то стыдно. Но думать на другом языке я не смогу уже никогда.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
1 ... 74 75 76 77 78 79 80 81 82 ... 176
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - Владимир Соловьев бесплатно.
Похожие на Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - Владимир Соловьев книги

Оставить комментарий