Это мучительное пламя - Ксения Мартьянова

становился глуше; всхлипы обессилено срывались в рыдания, – …мне так больно… очень… очень больно…

– Тише-тише, – его руки стали мягко подтягивать её ближе, – иди ко мне.

Эбби поддалась и, положив голову ему на грудь, не сдержала внутри очередного всхлипа. Она закрыла глаза и вжалась в теплое тело, утыкаясь лицом в футболку, отдающую запахом полевых цветов.

– Я помогу тебе пройти через это, – шептал он, запуская пальцы в её волосы, – и дам столько времени, сколько будет необходимо. Я готов ждать. Но не проси меня уходить.

И она не попросила. Не попросила потому, что понимала, что он был нужен ей. Его забота и поддержка. Защита и преданность. С ним ей просто становилось легче жить. Проще дышать.

Она любила Грега. Но понимала, что эти чувства никогда не были и не будут даже на толику похожи на те, которые она испытывала к Нему – своему первому и единственному мужчине. Сейчас вместо безумства она ощущала спокойствие. Вместо полета – твердость под ногами. Вместо хаоса – почти идеальный порядок. Грег и Дарен. Противоположные стороны океана. Бушующий и безветренный. Разделенные длинной песчаной косой и находящиеся в постоянном противостоянии. Эбби стояла на самом краю островка, чувствуя, как сердце и разум рвутся от несогласия друг с другом. Ей было больно. Так, словно по всему телу тлели тяжелые раскаленные угли, потушить которые у неё не было сил. С каждым вздохом они разгорались всё сильнее, до хрипоты душили и до отчаянного крика выжигали кожу – безжалостно клеймили каждый участочек души.

Чем она заслужила подобную муку? За что расплачивается? В чем должна покаяться?…

Зажмурившись, Эбби закусила губу, ощущая, как пальцы непроизвольно стиснули край плотной ткани.

Грег был необходим ей. Действительно, необходим. Сейчас только ему было под силу притупить заостренное лезвие, без устали входившее в её до основания израненное сердце. Но смела ли она поступать с ним так бесчестно? Топтать его чувства к ней? Заставлять страдать? Этот мужчина не заслуживал такого отношения. Да и что она могла ему дать? Дружбу? Поддержку? Благодарность? Но только вот ему было нужно не только это. А она больше ничего не могла ему предложить. По крайней мере, сейчас.

Слушая его ровное сердцебиение, Эбби ощущала, как понемногу успокаивается. Дыхание выравнивалось, слезы высыхали, языки пламени обжигали всё меньше. Они не говорили, но это было и не за чем. Лишь молчание и слабый треск поленьев из камина нарушали образовавшуюся в доме тишину. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох… сознание медленно улетало, заставляя её проваливаться всё глубже – в совершенно другой мир, наполненный легкостью и солнечным светом, добротой и искренностью, любовью и волшебством.

Мир, в котором не было этой дикой, обезумевшей боли.

Мир, в котором не было Его.

* * *

Удар. Второй. Третий. Быстрее. Чаще. Снаряд отлетал, а затем возвращался, с силой прилетая в его измученное тело. Через три часа тренировок каждое движение начало отзываться невыносимой ломотой в ребрах, но Дарен терпел, потому что знал, что в противном случае просто не сумеет сдержать крика внутри. Ему нужно было ощущать физическую боль для того, чтобы не чувствовать душевную. Душевную. Какая ирония, правда? Ведь этой самой души-то как раз у него и нет. Может быть, что-то вместо неё и существует – какая-то нечеловеческая и невидимая субстанция, заполняющая зияющую пустоту – но она бесчувственная, холодная, черствая, не умеющая любить. Хотя он пытался. Видит Бог, пытался. Изо всех сил. Разбиваясь об асфальт. Переступая через себя. Борясь со своим внутренним Зверем. Пытался. Но не смог. Лишь вновь причинил боль той, которая значила для него больше собственной чертовой жизни. Причинил боль, а затем вновь потерял. Опять.

Он теряет постоянно. Всю свою жизнь. И, если быть одиноким – это его судьба, что ж, он примет её достойно, но понесет этот крест также в одиночку. И тогда больше никто и никогда не пострадает по его вине. Больше никто не погибнет.

Стиснув зубы, Дарен зарычал и совершил мощный удар по снаряду, заставляя плотный кожаный мешок, не выдержав напора, слететь с цепи и рухнуть на пол. Прислонившись лбом к стене, он сжал кулаки и со всей силой долбанул костяшками по бетону. По коже тут же разлилось знакомое тепло – кровь струилась по рукам, заставляя ушибы ныть, но ему было плевать. Эти раны заживут, а вот те, что внутри вряд ли сумеют затянуться. Даже со временем.

Двадцать лет назад

Шум вертящихся лопастей. Невыносимый звук, от которого закладывает уши. Маленький мальчик сидел в вертолете своего отца и с силой сжимал кулаки – от злости, как заноза сидящей под кожей; костяшки его пальцев побелели, а глаза будто бы, в самом деле, налились кровью. Раньше он только слышал о ярости, которая поглощает человека, забирая часть его души, а теперь ощущал её, позволив изменить что-то внутри себя.

– Это ты виноват! – Закричал мальчик, чувствуя, как боль внутри всё сильнее пережимает вены. – Из-за тебя её не стало!

Томас молчал. Переключая кнопки на приборах, он смотрел куда угодно, но только не на сына.

– Ты пошел на преступление ради денег, а теперь бежишь! – Продолжал паренек, не зная, чего хочет больше – вывести отца из себя или убедиться в собственной правоте. – Ты убил её! – Продолжил он, ощущая, как слезы бесконтрольно брызнули из глаз. – Убил мою подругу! Убил Эрин!..

Последние слова приглушила тупая боль; голос сорвался. Томас внезапно схватил мальчика за шею сзади и, намеренно причиняя боль, наклонил к себе.

– Не смей, – сквозь зубы прошипел он, – больше никогда… говорить ничего подобного. Иначе я сломаю эту шею. Ты понял?

Он резко отпустил сына, заставив мальчика слегка стукнуться головой о руль. Дарен не послушался. Не замолчал. И добился своего – довел отца до предельной точки. Он так и не понял, что произошло дальше, осознал лишь, что вертолет накренился и пошел на снижение. Лопасти задели дерево – кажется, это было оно – приборы запищали, и в следующую секунду их резко закрутило. Он не помнил тот момент, когда они упали. В памяти остались лишь обрывки каких-то фраз, но и они со временем безвозвратно стерлись. А ещё ужасная ноющая боль. Голову словно одновременно рвало без малого тысяча снарядов. Дышать было трудно – вот это тоже осталось в памяти. И запах крови – его забыть он тоже так и не смог. А ещё тело своего отца, придавленное грудой тяжелого металла. Мертвое тело. Только вот эмоций не было. И слез тоже.

А вот тошнота была.