Ничего кроме надежды - Юрий Слепухин

– Знаете, Татьяна Викторовна, что меня мучило все это время? – сказал Болховитинов. – Я, кстати, верил, что вы спаслись... не мог совершенно представить себе – как, но был уверен. Так вот, меня все время преследовала мысль, что вы могли связать со мной провал группы...

– Ну что вы, я ни на секунду...

– Нет, ну какая-то хотя бы тень сомнения не могла не появиться, я ведь прекрасно знаю, что друзья ваши относились ко мне настороженно, да это и понятно, на их месте я тоже, наверное, не мог бы не опасаться – действительно, что они обо мне знали? – мало того, что эмигрант, то есть человек, по советским представлениям, отказавшийся от родины, так еще и у немцев служит...

– Ну, – Таня улыбнулась, – ваша служба у немцев поначалу и меня насторожила! А потом – помните – вы меня встретили в комиссариате, я шла с какими-то бумагами, так что вы сразу же должны были догадаться, что я там работаю; вот тогда я и подумала: да ведь я в таком же положении, что и он, мне ли осуждать?

– Вы другое дело, вы по заданию пошли.

– А вы что – ради заработка? Или чтобы выслужиться перед ними? Вы тоже пошли потому, что совесть подсказала... если считали, что другого пути нет. Я не знаю, правы ли вы были, наверное, нет, были и другие какие-то... возможности, но это уж... Господи, кто из нас не ошибался, не делал что-то не так! Я к чему – честное слово, у меня и в мыслях никогда не было! Я никогда не искала ответа на этот вопрос – почему провалились; я знала, что мы провалимся, чувствовала это еще с весны, когда начались аресты...

– А разве были аресты? Я ничего не знал.

– Вам не говорили. Сначала попался один из горуправы, он нам доставал бланки для пропусков, просто жулик, делал это за деньги; а потом схватили одного нашего мальчика, который листовки расклеивал. Я так и думала, что рано или поздно он заговорит... он долго держался, не помню уже – с месяц, наверное. А потом, видимо, они его все-таки раскололи. А мог, конечно, и Завада выдать – тот, из горуправы... Он хотя и не знал ничего, но Кривошипа-то он знал, он же Кривошипу передавал бланки и деньги от него получал, так что... Да нет, для меня это никогда не было загадкой! А о вас я совсем другое думала – я как раз боялась, что они и вас взяли, меня совесть ужасно мучила, это ведь я вас втравила в эту историю. Вы говорите – верили, что я спаслась, а у меня наоборот было, я все время думала: «Это из-за меня, это из-за меня...». Но сегодня – Господи, когда я вас увидела, у меня ноги подкосились, я просто...

– Но вы же уже знали, что я здесь!

– Да не знала я ничего, в том-то и дело, Анька эта – ну, змеища! – она же мне ничего не сказала. Я сначала вообще ничего не поняла! Идем мы по шоссе, настроение у меня жуткое, вот – думаю – опять туда, в хинтерланд, а там на завод какой-нибудь, под бомбы... Я так надеялась, что досидим здесь до конца! Совсем духом пала, честное слово. Вдруг слышу, окликают, вижу – Анька в шикарной открытой машине, за рулем немец какой-то...

– Вы разве Риделя не узнали? Вы ведь встречались, в Энске.

– Господи, один раз, и то пять минут, а потом он тогда был в штатском, а сейчас в мундире этом коричневом – он разве в эс-а?

– Нет, это тодтовская форма, военные строители.

– А-а! Нет, я его совсем не узнала, да он и не смотрел в мою сторону, сидел отвернувшись; а Анька кричит – давай сюда, скорее; ну я и села в машину. В чем дело, спрашиваю, а она мне – ты что, за Рейн захотела? А нет, так сиди и не спрашивай, сейчас сама все узнаешь... Это она, паразитка, сюрприз мне приготовила, – чему вы улыбаетесь?

– Да так просто. Вы, Татьяна Викторовна, изменились.

– Я думаю! Полтора года как-никак, ну и потом еще волосы...

– Нет, я не о внешности. Манеры, язык...

– Ох, наверное, вы правы, я и сама иногда чувствую! Сегодня, пока мы там ждали, пристал ко мне один – ну, из наших ребят, тоже работал там, – а они все ужасно за это время стали распущенные, такое себе позволяют... Ну и вот, сижу я, настроение жуткое, а он лезет и лезет – так я не выдержала, в такую его послала светлую даль, что сама испугалась. Господи, думаю, что это со мной делается... Это лагеря, там как-то невольно начинаешь... – Таня пожала плечами, сделала беспомощный жест. – Ну, приспосабливаться к общему уровню, что ли, я не знаю...

– Понимаю вас, – сказал Болховитинов. – Это, вероятно, неизбежно, вы правы. Ничего, скоро вернется нормальная жизнь.

– Вы думаете? Сегодня идем там по шоссе, и все на небо посматривают – парашютистов ждут. Вот, думаю, выбросили бы сюда еще один десант, что им стоит? Сразу бы все кончилось.

– Ну, от одного десанта не кончилось бы. Под Неймегеном идут бои, неизвестно, как там все обернется. Но вообще война подходит к концу... Нам бы только дождаться здесь англичан, тогда все станет по-другому.

– Что-то они не очень торопятся!

– Да, они воюют... обстоятельно. Не знаю, впрочем, так ли уж это плохо, что берегут своих солдат. Тут ведь, понимаете, два аспекта: интересы данной армии, данной страны и интересы тех, кого эта армия освобождает. С точки зрения нашей с вами или тех же голландцев, конечно, было бы лучше, если бы англичане воевали смелее. Но с точки зрения английской, разумнее, наверное, не спешить.

– Ну конечно, – с жаром возразила Таня, – лучше, чтобы другие спешили, а самим отсидеться!

– Спешить, я думаю, не следует вообще никому. Мы вот привыкли гордиться нашей манерой воевать, но... – не знаю, так ли уж она похвальна. Мне еще отец рассказывал – о той войне, первой мировой. Гвардию тогда уложили в Восточной Пруссии почти целиком, глупо, преступно погубили цвет армии... Боюсь, и сейчас осталась эта манера воевать числом и нахрапом... Русская армия всегда, к сожалению, ставила печальные рекорды по числу потерь...

В дверь постучали, вошел Ридель с чемоданом и перекинутой через руку коричневой шинелью.

– Вот твое добро, – сказал он, – китель я затолкал в чемодан, так что попроси молодую даму погладить.

– Меня уже отутюжили, – Болховитинов оттянул лацкан пиджака.

– Я говорю про китель! Китель, форменные брюки – словом, всю амуницию. Тебе надо переодеться, в полицию лучше идти в форме – это на них действует. Помнишь «Капитана из Кепеника»?

– Зачем мне в полицию?

– Тебе-то, может, и не нужно. А ей? – он бесцеремонно показал пальцем на Таню. – Как ты теперь представляешь себе ее статус? При первой же проверке спросят, кто она такая, что здесь делает и, вообще, откуда она взялась? Ну? Что она ответит? Как «восточная работница» она уже не существует, ее здесь нет, она эвакуирована за Рейн – согласно приказу гаулейтера. Мадам, не смотрите на меня, разинув рот, как овца на Деву Марию, а сходите за утюгом и делайте что вам сказано! Есть у вас при себе хоть одна бумажка, удостоверяющая вашу личность?

– Нет, мы ведь тогда все сдали хозяину...

– Ну вот, пожалуйста! Человек без удостоверения личности – это вообще ничто, пустое место, математическая точка в пространстве. Ступайте за утюгом, я сказал! Или забирайте все это и погладьте там.

Когда Таня ушла с вещами, Болховитинов спросил:

– И чем же тут поможет полиция – выдаст новое удостоверение? А на каком основании?

– Просто так выдать удостоверение личности полиция не может – даже по знакомству и даже если господин вахмистр пользовался благосклонностью нашей Анхен. Но полиция – внимание! – Ридель поднял палец, – полиция может удостоверить, что к ней обратилась личность, утратившая документы в силу чрезвычайных обстоятельств военного времени. Конечно, тут желательны свидетели. Но свидетели есть – это я, хороший знакомый потерпевшей, и ты – ее муж.

– Кто, кто? – ошеломленно переспросил Болхови-тинов.

– Муж, говорю. Муж! Легенда такова: вы недавно поженились – по доверенности, теперь это делается, – жена ехала к тебе, не доезжая Везеля, машину обстреляли с бреющего, все сгорело. Осталась вот как есть – без денег, без документов, без ничего; сюда добралась попутными. Правдоподобно?

– Ну... в общем, да. Если ничего не проверять...

– Проверять ничего не станут! Я не случайно сказал – «не доезжая Везеля», то есть на той стороне Рейна, в другом административном округе. А машины горят каждый день – поди проверь, где какая. Ну что? Чем еще недоволен?

– Нет-нет, я просто думаю... согласится ли она?

– Это уж ваше дело, – Ридель развел руками. – Свои отношения выясняйте сами, а я пока поеду верну «адлер» этому идиоту... Хорошая штучка, кстати; может, конфискуем?

– Да ну, все равно бензина нет.

– Вот разве что...

Ридель ушел. Болховитинов постоял у окна, задумчиво теребя мочку уха, потом вздохнул и пошел вниз. В прачечной комнате Таня доглаживала черные форменные брюки.

– Сейчас заканчиваю и возьмусь за китель. Он не так уж и помялся, немного рукава, лацканы... Так мы вместе пойдем в полицию?

– Да, дело в том... понимаете, Ридель говорит, что нам придется объявить себя – ну, мужем и женой, иначе...

Таня расхохоталась, продолжая гладить.