Магистр Ян - Милош Кратохвил

Лучи заходящего солнца постепенно угасали. В камере сгущались семерки. Но это не беда. Сегодня вечером он будет ужинать с друзьями.

Уже совсем стемнело, когда возле камеры магистра послышались шаги.

Гус быстро поднялся, собрал со стола свои записи и бумагу. Держа сверток в руке, он стал возле двери. Кто-то с той стороны открывал ее большим железным ключом.

Двери распахнулись, и на пороге появилась могучая фигура венгерского гетмана. За его широкими плечами стояло, несколько латников. Гус облегченно вздохнул, — по одежде он узнал в них королевских стражников.

Гетман подал знак, и Гус вышел на лестницу. За стенами монастыря он почувствовал холод приближающейся ночи. В городе то здесь, то там мигали факелы. Их пламя ярко сверкало на железных пластинах и шлемах латников.

Гус шел в середине. Боясь подняться в седло из-за одолевавшей его слабости, магистр отказался от коня. Только сейчас он заметил, что стражники даже не потрудились снять с него кандалы. Ему пришлось взять цепь в руки, — она мешала ему идти.

Магистр не мог понять, куда вели его латники. Скорее всего, к римскому королю. Вдали блестела вода. Боденское озеро? Нет, на темном горизонте вырисовывается мост… Тогда это — Рейн… Его вели к лодке. Сесть в нее Гусу помог гетман-венгр. Разве резиденция римского короля всё еще в Петерсхаузене? Гус попробовал заговорить с гетманом сначала по-немецки, а потом по-латыни. Мадьяр только пожал плечами. Он не понимал Гуса.

Может быть, Сигизмунд поселился в каком-нибудь летнем дворце?

Высоко над лодкой сияли яркие звёзды, излучая серебряный свет на широкую гладь воды. Долго ли они плыли, Гус не знал. Магистр думал о том, чтó он скажет Сигизмунду. Было бы хорошо, если бы римский король помог ему. Тогда никто не помешал бы ему — ни папа, ни кардиналы. Сейчас магистр целиком во власти Сигизмунда.

Лодки одна за другой подошли к берегу.

Причалили.

Гус заметил на горизонте контуры какого-то большого замка. Над его крышами торчали большие башни. Гетман слегка коснулся руки магистра и произнес:

— Готлибен…

На берегу Гус снова оказался в окружении латников. Они повели его к воротам замка, а оттуда — в каменный коридор и на лестницу, до пятого этажа широкую и пологую, а затем узкую, винтовую. Спираль последней лестницы вела куда-то выше.

Они забрались на самый верх и остановились. Перед магистром открылись двери большой круглой башенной камеры. Латник посветил факелом. В камере стояли стол, стул и топчан с соломенным матрацем. Над постелью было прикреплено к стене большое железное кольцо с цепью. Латники подвели Гуса к топчану и надели на запястье правой руки железный наручник.

После этого латники вышли, и за дверями щелкнул замок.

Уже два с половиной месяца Гус сидел в Готлибене, — два с половиной месяца к нему никого не впускали. Разрешалось входить в камеру только тем, кто продолжал допрашивать его. Ему снова запретили писать. Поскольку магистр оказался под охраной мадьяр, то он ни о чем не мог договориться с ними и всякая связь с внешним миром прекратилась.

За окном неудержимо летело время, а в камере магистра оно остановилось.

Два с половиной месяца Гус был слепцом со зрячими глазами и глухим со слышащими ушами.

Он не знал, что наемные латники Сигизмунда задержали Иоанна XXIII и привезли в Констанц. Папа добрался до Брайзаха. В последнюю минуту, когда он собрался перебраться на французский берег Рейна, его схватил тирольский герцог. Желая спасти свои земли от нашествия войск Сигизмунда, бывший союзник Иоанна XXIII решил искупить вину перед римским королем и предать папу. Тиролец просчитался: римский король отнял у него все владения и присоединил их к своим. Гус ничего не знал об этом и не мог даже подумать, что вместе с ним, под одной крышей, сидел и папа.

Магистр ничего не знал о своем деле. Ему никто не сообщил о том, что сюда прибыл умный, ловкий и отважный человек, его самый верный друг — Иероним. Богослов, юрист и дипломат, магистр Иероним объездил за свою жизнь полсвета. Он не боялся ни прелатов, ни королей: спорил с архиепископом, учеными Сорбоннского и Венского университетов, с самим Римом. Прибыв в Констанц, Иероним сразу сообразил, что ему не удастся помочь Гусу. Он решил вернуться в Чехию и действовать оттуда. Переодевшись в платье путешественника, Иероним отправился домой, но у границ Чехии был опознан стражником. Гус не знал, что его друг теперь такой же узник, как он сам.

Магистр Ян не знал и того, что собор торжественно осудил сочинения английского доктора Джона Виклефа. Осуждение учения Виклефа было равносильно приговору самому Гусу.

Гус ничего не знал о том, что в Чехии всё больше и больше людей причащались из чаши.[79] Его земляки проклинали Сигизмунда. Шляхтичи и земские чиновники Чехии и Моравии писали петиции и протесты, ставили на них свои печати и отправляли в Констанц. Это не могло не беспокоить Сигизмунда. Ему пришлось сделать уступку чехам и объявить, что процесс Гуса будет публичным.

Магистр считал дни и недели. Он думал и ждал, ждал и думал только о… процессе. С утра до ночи — даже во сне — его мысли были заняты диспутом.

К счастью, магистр не знал, что дʼАйи и Жерсон уже договорились о порядке ведения процесса. Магистр не знал основного тезиса Жерсона: в споре с еретиком нельзя принимать во внимание никакие доводы разума, ибо еретик ложно обосновывает свои взгляды. «Говорить будет не он, — заявил дʼАйи, — а мы. Мир должен услышать из уст Гуса только одно слово: „Отрекаюсь!“».

Тюремщики опять стали более мягкими, — они позволили магистру больше двигаться. Он мог гулять по коридорам нижних этажей замка. Несколько раз магистра навестил лекарь, расспрашивал его о здоровье и предложил ему пустить кровь. Гус не мог понять, почему тюремщики снова стали заботиться о нем.

Он быстро поправлялся, и на его щеках исчезли глубокие впадины.

Скоро Гуса перевели в город и поместили во францисканском монастыре, где происходили заседания генерального совета собора. Здесь предполагалось публичное слушание дела Гуса. Магистр оставался под зорким присмотром. Ему отвели просторную светлую келью с мягким ложем. Сохранялось лишь полное одиночество.

Во имя правды магистр готов был пожертвовать всем, даже жизнью. Его выступление на святом соборе не за горами!

СУД

Процесс

Просторный рефекторий[80] францисканского монастыря был заставлен скамьями и стульями, собранными из всех помещений. Кресло аббата, предназначенное для римского короля, привлекало всеобщее внимание. На правой стороне, в центре, было отведено место для председателя комиссии по делам вероисповедания и руководителя заседаний кардинала дʼАйи. Рядом стояло кресло Забареллы, — он со своими писарями будет вести протокол заседания.

Высокие окна, пробитые в обеих продольных стенах рефектория, впускали много солнечного света. Золотистые лучи играли на плащах, мантиях, рясах, сутанах прелатов и пышной одежде дворян. Одни усаживались на скамьи, другие прогуливались, третьи собирались группами и беседовали. В рефектории было шумно. Гул голосов умолкал только тогда, когда входил какой-нибудь важный прелат — архиепископ или кардинал.

Вдруг солнечные лучи исчезли. Все с недоумением и страхом уставились на окна, и вскоре наступила полная тишина. Люди оцепенели. Яркий свет пожелтел, а потом стал сумеречным. Затмение солнца!.. Кое-кто начал креститься. Зал рефектория погрузился во мрак.

Неожиданно открылись двери, и в рефекторий вошел дʼАйи в сопровождении Забареллы. ДʼАйи спокойно и равнодушно уселся в свое кресло и занялся бумагами, лежавшими на низком пюпитре. Лениво подняв голову, дʼАйи взглянул на людей, сидевших у противоположной стены, заметил там Жерсона и обменялся с ним поклоном. Мрак начал постепенно рассеиваться. Заметив спокойствие кардинала, люди осмелели.

Прелаты закричали:

— Знамение господне! Господь гневается на нас за то, что до сих пор не покарали еретика…

В зал вошел римский король. На нем не было никаких знаков его сана. С королем явились придворные и дворяне; среди них были пан Ян из Хлума, пан Вацлав из Дубе, магистр Ян Кардинал и другие.

Как только король занял свое место, дʼАйи, соблюдая все формальности, открыл заседание. Потом он подал знак, чтобы привели в зал обвиняемого. Вытянув шеи, люди повернулись к дверям. Да, его вели сюда!..

Сопровождаемый двумя латниками, Гус подошел к свободной площадке, находившейся посреди зала. Оставив обвиняемого, латники вышли.

Сотни глаз пристально уставились на Гуса. Они рассматривали его с ног до головы. Внешний вид магистра оказался вполне приличным для узника, приведенного прямо из тюрьмы. Он даже разочаровал их. Перед ними был не жалкий отщепенец, еле стоящий на ногах и согбенный бременем грехов, а обыкновенный человек. Их разочарование постепенно перешло в гнев. Проклятый еретик! Разве не строптив и не дерзок он, если держится так независимо! Его давно пора поджарить на костре. Сегодня, слава богу, они покончат с ним.