Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Так, значит, вы в конце концов встретились с сенатором Эдгаром?

— Само собой.

— Когда?

— В мае. Похоже, вроде как в ту пору, потому что уже было тепло. Точнее не могу вспомнить, потому как не помню.

— А где же происходила встреча? Место вы помните?

Хардкор переводит взгляд вниз на кончики своих ботинок и смеется, перебирая в памяти события не столь уж давнего прошлого.

— Понимаешь, приятель, выбрать место — дело непростое. Мы тут долго шевелили мозгами и прикидывали, как и что, потому что Ти-Рок, он, типа того, не часто тусуется с белыми ребятами, да и Нил мне весь котелок прожужжал, что, дескать, его папаша сильно занят и прочее. В общем, перетерли мы это дело и решили в конце концов, что лучшего места, чем тачка Ти-Рока, нам не сыскать.

— То есть, если я правильно вас понимаю, вы встретились в «мерседесе» Ти-Рока?

Томми опять окидывает торжествующим взглядом репортерскую ложу. Подобно таможенным ищейкам, которые вынюхивают наркотики, даже если те находятся в стальной оболочке, репортеры навострили уши. Похоже, назревает скандальное разоблачение. Политик на заднем сиденье лимузина в компании с главарями организованной преступной группировки. Самые памятные истории, всплывающие в ходе судебных разбирательств, — это те, в которых фигурируют люди, оказавшиеся в необычных для них местах и совершающие поступки, которых от них нельзя было бы ожидать. Из-за своей мелочной суетливости Мольто никак не может скрыть то, чего ему нельзя проявлять столь явно — неприязнь к Эдгару. Сенатор может стать свидетелем обвинения, однако обвинитель с удовольствием окунает его в грязь, показывая прилюдно, как он якшается с лидерами преступного мира нашего города. Вряд ли сенатору понравится такой удар по его репутации борца за общественные интересы.

— А где находился автомобиль, когда вы встретились?

— В Норт-Энде, приятель, где точно, припомнить не могу, на каком-то углу.

— И как долго продолжалась встреча?

— Ну, примерно с полчаса.

— А кто присутствовал?

— Нил, я, Ти-Рок и папаша.

— Сенатор Эдгар?

— Да, он, — отвечает Хардкор, на пару секунд ощерившись недоброй ухмылкой. Очевидно, и он недолюбливает Эдгара.

— Можете вы сказать нам, что обсуждалось на этой встрече?

Хардкор пыхтит от натуги, роясь в памяти.

— Приятель, мы соображали, как нам выдернуть Кан-Эля из тюряги, добиться, чтобы его выпустили по закону. А этот ханыга, папаша, он, видно, чокнутый или вроде того. Он, понимаешь, упертый, дальше некуда. У него своя собственная программа. Мы, значит, толкуем ему: «Вы и мы должны покумекать, за какие веревочки дернуть, чтобы Кан-Эль вышел на свободу». А он нам в ответ: «О нет, нам лучше всего организовать людей и все такое». То есть насчет власти, которую надо бы, дескать, взять в свои руки. В общем, гнет свое.

— То есть сенатор Эдгар выдвигал идею, что «УЧС» должна стать основой для создания политической организации, верно?

— Ну а я о чем говорю?

— А как вы и Ти-Рок отреагировали на его предложение?

— Ти-Рок? Ну, мы еще немного погоняли эту тему, а потом этот гребаный фраер и говорит нам: хватит с меня вашей туфты, вы все равно в этих делах ничего не сечете, делайте, как я вам советую, не то пальцем не шевельну, и ваш братишка будет париться в камере до самого звонка. Совсем охренел, пидер гнутый! Ти-Рок покосился на меня, дескать, что за баклана ты подкинул? Ну вот и весь базар. И тогда этот долбаный мудак, мать его расперемать, вылезает из нашей тачки и канает в свою машину. Ну и чудила! — возмущается Хардкор, и на его лице появляется презрительная ухмылка. — Они с Нилом, стало быть, слиняли оттуда в своей тачке, а Ти-Рок поворачивается ко мне и спрашивает, типа того, можешь ли ты поверить этому педриле долбаному? Ти-Рок так офонарел, что прямо кипятком ссал. Ну и фраер! Хотел охмурить нас!

— А после этого вы разговаривали с Нилом?

— О да. Конечно.

— Где и когда?

— Да в следующий раз, когда он гонял балду у Башни. На следующей неделе. Я вроде как стал базланить Нилу, слушай, парень, да он же псих, в натуре, твой гребаный папаша. Он нас за нос водит, пердун старый. Мы для него как презерватив. Трахнул и выбросил. Ну а Нил, стало быть, пожимает плечами и отвечает: да, он такой. Он, мол, хитрый жучила, все равно настоит на своем и подомнет вас под себя. А я говорю: меня на этом не возьмешь. Никакому долбаному ублюдку меня не подмять: ни твоему папаше, ни кому бы то ни было. Да он своим дерьмом подавится, недоносок. Пусть только попробует кинуть меня. Мигом мозги из него вышибу, и глазом моргнуть не успеет. Да я не знаю, что с ним сотворю.

— Хорошо. А что сказал вам Нил?

— Ну, он, понимаешь, уставился на меня обалделыми зенками. В его дурьей башке никак не умещается, что кто-то оборзеет, типа, рогом переть на его хитрожопого папашу. А я, стало быть, и на него понес, типа, мать твою разэтак, ублюдок гребаный, паяльником тебе в жопу. Насрать мне на тебя вместе с твоим папашей, ну и все такое, значит.

Временами, с трудом выуживая смысл в этом мутном потоке косноязычной похабщины, я испытывала острое желание укоротить Хардкору язык. Ведь все-таки это зал суда, официальное учреждение, где присутствует публика. Однако такое поведение для него было абсолютно естественным, и ему совершенно неведомы иные способы выражения мыслей. Если бы я прервала его, он скорее всего не понял бы меня и глубоко оскорбился. Реакция у таких преступников самая непредсказуемая. Он мог замолчать и вообще отказаться давать показания. Даже Хоби, который до этого момента очень ловко обращал слова свидетелей обвинения в свою пользу, сейчас молчит и не решается прервать Хардкора, желая, очевидно, дать ему выболтаться до дна и затем уже попытаться поймать его на перекрестном допросе. Хардкор же явно в ударе. Ему очень нравится быть в центре всеобщего внимания.

За те месяцы, что я сижу здесь, в суде по уголовным делам, мне не раз приходило в голову, что присутствие многих молодых людей на скамье подсудимых было вызвано детским желанием обратить на себя внимание. Эти ребята в подавляющем большинстве растут, обделенные лаской и все тем же вниманием со стороны отцов, бросивших семьи, матерей, озабоченных материальными проблемами, учителей, работающих в переполненных классах, мира, который они постигают из телепорнографии и на улице с ее жестокими законами. В этом враждебном мире они чужие, и с ними никто не считается. Совершаемые ими преступления обеспечивают им пусть хотя бы на короткое время, но внушительную аудиторию. Это судья, выносящий приговор, адвокат, посещающий их в тюрьме, копы, охотящиеся за ними, и даже сама жертва, которая в течение мгновений, кажущихся ей бесконечными, не может сбросить их со счетов.

— А после этой встречи, когда вы информировали Нила о сильном раздражении, которое вызвал у вас его отец, у вас был какой-либо другой разговор с Нилом о сенаторе Эдгаре?

— Нет, — отвечает Хардкор, и Томми белеет от страха. — Не сразу. А потом. Значит, как-то раз, должно быть, через месяц после того базара мы все вроде как тусуемся около Башни, и вдруг откуда ни возьмись нарисовался Нил. Подходит ко мне и первым делом спрашивает: «Ну как ты, все обмозговал? Мой папаша, дескать, дал вам дырку от бублика. Почему бы, мол, тебе не замочить старикана?» Вот сучий потрох! Своего же папашу. Ну, сказал он это, а я про себя кумекаю: ну все, ниггер, шиздец тебе, этот инспектор наверняка хочет устроить тебе ловушку. «Да тут и толковать нечего, все это туфта», — говорю. И только я это сказал, вижу, он враз в лице переменился. Какой-то смурной стал.

— Огорчился? — спрашивает Томми.

— Точно, — соглашается Хардкор. — Сильно расстроился. А уже недели через две, приятель, я вроде как сам говорю: «Ну так что, парень, ты и в самом деле хочешь, чтобы я замочил твоего папашу?» А он и отвечает, типа того, что — да, хочу.

— Кто — он? — спрашивает Томми. — С кем вы разговаривали?

— С Нилом.

— С подсудимым?

— Ясное дело. А с кем же еще?

Посмотрев в сторону стола защиты, я вижу, что Нил повернулся к Хоби и, почти уткнувшись подбородком тому в плечо, что-то втолковывает ему с таким оживлением, какого до сих пор за ним не отмечалось. Хоби выразительно и быстро пишет ручкой в желтом блокноте.

— Где вы были? Когда у вас произошел этот разговор? Кто-нибудь был рядом?

— Только я и он. Ну, он, типа, обошел с другой стороны Башню и увидел меня. А потом я пошел с ним назад к его тачке, чтобы по дороге его случайно на пику не посадили или еще что.

— То есть вы решили проводить его и пошли с ним по улице, на которой стоит Башня, к его машине?

— Точно, — говорит Хардкор. — Он, значит, мне: «Я тебе дам двадцать пять тысяч долларов, только завали его». А я ему в ответ: «У тебя что, крыша поехала, парень?» «Угу, — говорит он. — Только мне все равно, что ты думаешь. Я отвечаю за базар. Ты делаешь, я плачу деньги». Ну, я, типа: «Ты, мать твою, сначала покажи свои гребаные баксы, чтобы мы знали, что ты не берешь нас на понт». Хо, да он прямо взвился, когда услышал это. Весь зашипел от злости. Я еще никогда не видел его таким, приятель. Тычет мне кулаком в нос и говорит: «Я знаю, что ты тут толкаешь наркоту и все такое, Хардкор. Думаешь, не знаю? Смотри у меня, а то я живо упрячу твою черную задницу обратно в Ярд. Мне это раз плюнуть. Ты и так под надзором, Хардкор. Я закрою тебя в любое время, стоит только захотеть. И хватит пудрить мне мозги. Это твоя идея с самого начала». «Ничего, — сказал я, — у тебя не выгорит, мать твою, этот ниггер мокрухой не занимается». «Значит, найди мне, — говорит он, — человека, который сделает это. Но если он напортачит, я с тебя шкуру спущу».