Неизбежная могила (ЛП) - Гэлбрейт Роберт

— Что ты имеешь в виду?

— Не было ссоры или чего-то подобного?

— Ни о чем таком не слышала.

— Пат была немного странной сегодня утром, когда я спросил, что она думает о нем.

— Ну, он ей не нравится, — объяснила Мидж. — И никому из нас, — добавила она со своей обычной прямотой.

— Я ищу замену, — сказал Страйк, и это было правдой: накануне вечером он отправил электронные письма нескольким своим знакомым в полиции и в армии в поисках возможных кандидатов. — Окей, отлично сработано с миссис Как-Ее-Там. Увидимся завтра.

Он проезжал безжалостно скудный ландшафт, который, как обычно, ухудшал его настроение. Коммуна Эйлмертон навсегда запятнала Норфолк в его памяти; он не находил красоты ни в кажущемся необъятным небе, давящем на ровную землю, ни в случайных ветряных мельницах и топких болотах.

Спутниковая навигация вела его по узким извилистым проселочным дорожкам, пока он наконец не увидел первый указатель на Гарвестон. Через три часа после того, как он покинул Лондон, он въехал в крошечную деревню, минуя один за другим церковь с квадратными башнями, школу и ратушу, а всего через три минуты оказался на другой стороне селения. В четверти мили от Гарвестона он заметил деревянный указатель, направивший его по дороге направо, к особняку. Вскоре после этого он проехал через открытые ворота к месту, которое когда-то было домом Украденного пророка.

38

Наверху слабая черта. Не просияешь, а померкнешь. Сначала поднимешься на небо, а потом погрузишься в землю.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Подъездная дорожка была окружена высокой живой изгородью, и Страйк почти не видел сада, пока не добрался до гравийной площадки перед особняком, который представлял собой несимметричное, но впечатляющее здание из серо-голубого камня, с готическими окнами и входной дверью из массива дуба, к которой вели каменные ступени. Выйдя из машины, он остановился на несколько секунд, чтобы полюбоваться безупречными зелеными лужайками, кустами, подстриженными в виде фигур львов, и водным садом, мерцающим вдалеке. Затем скрипнула дверь, и хриплый, но сильный мужской голос произнес:

— Ну, здравствуйте!

Из дома вышел пожилой мужчина и стоял теперь, опираясь на трость из красного дерева, на вершине каменной лестницы, ведущей к входной двери. На нем были рубашка, твидовый пиджак и сине-бордовый галстук полковника гренадерской гвардии. Рядом с ним, виляя хвостом, стоял неимоверно толстый палевого окраса лабрадор, очевидно, решивший дождаться, пока вновь прибывший незнакомец поднимется по ступенькам, вместо того, чтобы самому спуститься и поприветствовать гостя.

— Больше не могу спускаться по этой проклятой лестнице без посторонней помощи, извините!

— Нет проблем, — сказал Страйк, гравий хрустел под его ногами, пока он шел к входной двери. — Полковник Грейвс, я полагаю?

— Как поживаете? — Грейвс пожал ему руку. У него были густые седые усы и слегка неправильный прикус, придававший сходство с кроликом или, если выражаться циничнее, с типичной карикатурой болвана из высшего общества. На глазах за стеклами очков в стальной оправе были заметны молочно-белые бляшки катаракты, а из одного уха торчал большой наушник слухового аппарата телесного цвета.

— Входите-входите — за мной, Ганга Дин57, — добавил он. Эти слова, как понял Страйк, были обращены не к нему, а к толстому лабрадору, который обнюхивал край его брючины.

Полковник Грейвс проковылял впереди Страйка в большой зал, громко стуча тростью по темным полированным половицам, запыхавшийся лабрадор — в арьергарде. Викторианские портреты маслом (без сомнения, изображения предков) смотрели сверху вниз на двух мужчин и собаку. Безмятежная красота старинного помещения подчеркивалась светом, льющимся из большого окна со свинцовыми переплетами над лестницей.

— Красивый дом, — сказал Страйк.

— Мой дед купил его. Пивной магнат. Хотя пивоварни уже давно нет. Стаут Грейвса, слышали когда-нибудь?

— Боюсь, что нет.

— Он оставил бизнес в 1953 году. В подвале еще осталась пара бутылок. Отвратительная штука. Отец заставлял нас пить его. Фундамент состояния семьи и все такое. Вот мы и пришли, — сказал полковник, к этому времени дыша так же тяжело и громко, как его собака, и толкнул дверь.

Они вошли в большую гостиную, обставленную с комфортом, присущим домам представителей высшего класса: глубокие диваны и кресла, обтянутые выцветшим ситцем; окна со свинцовыми переплетами, выходящие на великолепные сады; собачья подстилка из твида, на которую лабрадор плюхнулся с таким видом, будто за утро совершил больше упражнений, чем обычно за целый день.

Три человека сидели вокруг низкого стола, заставленного чайной посудой и тортом, похожим на домашний бисквит королевы Виктории58. В кресле сидела пожилая женщина с тонкими седыми волосами, одетая в темно-синее платье с ниткой жемчуга на шее. Ее руки дрожали так сильно, что Страйк задумался, не страдает ли она болезнью Паркинсона. На диване бок о бок сидела пара лет под пятьдесят. Густые брови и выдающийся римский нос лысеющего мужчины делали его похожим на орла. Его галстук — если только он не выдавал себя за кого-то другого, что Страйк посчитал маловероятным в данной ситуации — свидетельствовал о том, что когда-то он служил в Королевской морской пехоте. Его жена, пухлая блондинка, была одета в розовый кашемировый свитер и твидовую юбку. Ее волосы с коротким каре были украшены сзади бархатным бантом — такой прически Страйк не видел с восьмидесятых, а ее румяные щеки с лопнувшими сосудами свидетельствовали о том, что она много времени проводит на свежем воздухе.

— Моя жена Барбара, — сказал полковник Грейвс, — наша дочь Филиппа и ее муж Николас.

— Доброе утро, — сказал Страйк.

— Здравствуйте, — сказала миссис Грейвс. Филиппа просто кивнула Страйку, не улыбнувшись. Николас не произнес ни слова и не сделал и жеста в знак приветствия.

— Присаживайтесь, — полковник указывал Страйку на кресло напротив дивана. Сам он со вздохом облегчения медленно опустился в кресло с высокой спинкой.

— Какой вы предпочитаете чай? — спросила миссис Грейвс.

— Покрепче, пожалуйста.

— Молодец, — рявкнул полковник. — Терпеть не могу слабый чай.

— Позволь мне, мамочка, — сказала Филиппа, и действительно, руки миссис Грейвс так сильно дрожали, что Страйк подумал, ее не стоит подпускать к кипятку.

— Торт? — спросила неулыбчивая Филиппа, как только передала ему чашку.

— Да, пожалуйста, — сказал Страйк. К черту диету.

Когда всем был налит чай и Филиппа снова села, Страйк сказал:

— Что ж, я очень благодарен за эту возможность поговорить с вами. Я понимаю, как вам нелегко.

— Нас заверили, что вы не подлая псина, — сказал Николас.

— Приятно знать, — сухо ответил Страйк.

— Без обид, — добавил Николас, хотя у него были манеры человека, который не особенно парился по поводу того, что оскорбил кого-то, а может, даже и гордился, — но мы сочли важным навести о вас справки.

— Даете ли вы гарантию, что наше имя не будут полоскать в прессе? — спросила Филиппа.

— Похоже, у вас есть привычка там появляться, — заметил Николас.

Страйк мог бы указать на то, что он никогда не давал интервью прессе, что большая часть вызванного им интереса газетчиков была связана с раскрытием уголовных дел, и что вряд ли он мог контролировать, заинтересуются ли журналисты его расследованием. Вместо этого он ответил:

— На данный момент риск интереса со стороны прессы практически отсутствует.

— Но вы не думаете, что все это может выплыть наружу? — настаивала Филиппа. — Потому что наши дети ничего не знают обо всем этом. Они думают, что их дядя умер естественной смертью.