Собрание сочинений - Карлос Кастанеда

из бесчисленных энергетических полей, которые существуют в ней в виде светящихся нитей. Эти светящиеся нити воздействуют на человека как на организм. Реакция организма — обратить эти энергетические поля в чувственные данные. Затем эти чувственные данные интерпретируются, и интерпретация становится системой постижения. Мое понимание постижения заставило меня увериться в том, что это универсальный процесс, точно так же, как универсальным процессом является и язык. В каждом языке существует свой особый синтаксис, точно так же существует особая организация каждой из систем интерпретации мира.

Утверждение дона Хуана о том, что шаманы Древней Мексики обладали совершенно особой системой постижения, казалось мне равносильным заявлению о том, что у них был особый способ общения, не имеющий ничего общего с языком как таковым. Я же отчаянно хотел услышать от него, что их иная когнитивная система являлась эквивалентом языка, просто совершенно отличного от нашего. Но что это был язык, а не что-либо иное. Конец эпохи в устах дона Хуана означает, что начинают вступать в силу единицы иного способа постижения. Единицы же моего нормального постижения, не важно, сколь приятны или лестны они были для меня, начинали растворяться. Впечатляющий момент в жизни человека!

Очевидно, моей самой взлелеянной единицей была моя академическая жизнь. Все, что представляло угрозу для нее, угрожало и самому нутру моего существа. Особенно опасными были завуалированные, незаметные атаки. Это случилось с профессором, на которого я целиком и полностью полагался, — с профессором Лоркой.

Я записался на курс когнитивной психологии, который вел профессор Лорка, поскольку его рекомендовали мне как самого блестящего специалиста в этой области. Профессор Лорка был мужественно красив. Его светлые волосы были аккуратно зачесаны набок. Его лоб был гладким, без единой морщинки, и, казалось, должен был принадлежать человеку, никогда ни о чем не беспокоившемуся в своей жизни. Его костюмы отличались необыкновенно хорошим покроем. Обычно он не носил галстука — черта, придававшая ему нечто мальчишеское. Он надевал галстук, только когда встречался с важными людьми.

Во время первого, хорошо запомнившегося занятия у профессора Лорки я нервничал и находился в замешательстве, наблюдая за тем, как тот вышагивал взад и вперед несколько минут, показавшихся мне вечностью. Профессор Лорка беспрерывно двигал вверх и вниз своими тонкими, стиснутыми губами, чем необычайно усугублял напряженную атмосферу, сгустившуюся в закупоренной комнате, набитой людьми. Внезапно он прекратил шагать. Он остановился в центре комнаты, за несколько шагов от того места, где сидел я, и, постукивая по кафедре аккуратно свернутой газетой, начал говорить.

— Никогда не будет известно… — начал он.

Все сидящие в комнате озабоченно спешили записать его слова.

— Никогда не будет известно, — повторил он, — что чувствует жаба, сидящая на дне пруда и толкующая жабий мир, который ее окружает.

Его голос обладал огромной силой и убежденностью.

— Итак, что вы думаете по этому поводу?

Он помахал газетой у себя над головой.

И начал читать перед классом газетную статью, в которой описывалась работа биолога. Ученого цитировали, когда тот описывал чувства лягушек, наблюдающих за роящимися над их головами насекомыми.

— Эта статья демонстрирует небрежность репортера, который, безусловно, исказил слова ученого, — заявил профессор Лорка с авторитетом полного профессора. — Ученый, каким бы невежественным он ни был, никогда не позволит себе антропоморфизировать результаты исследования, если он, конечно, не совершеннейший кретин.

После этого вступления он прочитал блистательнейшую лекцию об индивидуальных особенностях нашей системы познавания, или когнитивной системы любого организма. Он обрушил на меня в своей вступительной лекции ливень идей и сделал их исключительно понятными и готовыми к применению. Самой свежей идеей для меня было то, что каждый субъект любого обитающего в этом мире вида интерпретирует окружающую действительность, пользуясь данными, полученными специализированными органами чувств. Он заявил, что человеческие существа не могут даже вообразить, что значит находиться в мире, где царствует эхолокация, в мире летучих мышей, где всякая постижимая точка отсчета не может быть даже осознана человеческим мозгом. Он разъяснил, что с этой точки зрения среди различных видов не может существовать двух одинаковых когнитивных систем.

Когда я покинул аудиторию после полуторачасовой лекции, я чувствовал себя покоренным блистательным интеллектом профессора Лорки. С этих пор я стал его горячим поклонником. Его лекции казались мне более чем стимулирующими и заставляющими мыслить. Это были единственные лекции, которых я всегда с нетерпением ждал. Вся его эксцентричность не значила для меня ровным счетом ничего в сравнении с его совершенством как преподавателя и мыслителя-новатора в сфере психологии.

До того как я начал посещать занятия профессора Лорки, я уже общался с доном Хуаном в течение двух лет. Мой неизменный стереотип поведения с ним заключался в том, что я обязательно рассказывал ему обо всем, что произошло со мной в обыденном мире. При первой возможности я открыл ему, что я испытываю к профессору Лорке. Я превозносил профессора Лорку до небес и даже открыто заявил дону Хуану, что считаю профессора примером для подражания. Казалось, что мое искреннее восхищение впечатлило дона Хуана, однако он произнес странное предупреждение.

— Не восхищайся людьми издалека, — сказал он. — Это самый верный способ создания мифа. Подойди к своему профессору поближе, поговори с ним, узнай, что он за человек. Проверь его. Если поведение профессора — не что иное, как результат убежденности в том, что он является существом, собирающимся умереть, тогда все, что бы он ни делал, — не важно, насколько странным бы это ни казалось, — должно быть предумышленным и окончательным. Если же это окажется всего лишь словами, то твой профессор со всей его философией яйца выеденного не стоит.

Я был оскорблен до глубины души тем, что счел нечуткостью дона Хуана. Я решил, что он слегка ревнует меня к профессору Лорке. Сформулировав в уме эту мысль, я почувствовал облегчение; я понял все.

— Скажи мне, дон Хуан, — попытался я закончить нашу беседу в иной тональности, — что это за существо, собирающееся умереть? Я слышал, как ты говорил об этом множество раз, но ты так и не разъяснил мне свою мысль.

— Человеческие существа — это существа, собирающиеся умереть, — сказал он. — Маги твердо придерживаются той точки зрения, что единственный способ ухватиться за ткань нашего мира и за наши в нем действия — это полностью принять факт, что мы существа, которые находятся на пути к смерти. Без приятия этого обязательного условия наши жизни, поступки, да и сам мир, в котором мы живем, — все это будет