Искупление: Повесть о Петре Кропоткине - Алексей Шеметов

— Да, дядюшка, твой человек все может. Твой, тот, кого ты знаешь по себе и по немногим другим, живущим высокими идеями. Но ведь таких людей — горстка по сравнению с огромными миллионами, а этим миллионам чужды человеческие идеи, пускай и прекрасные. Их может вразумить только кто-то свыше.

— Да, да, бог, конечно, бог, — усмехнулся Петр Алексеевич.

Фигнер поняла, что сейчас они поссорятся, коль коснулись того единственного вопроса, который только и приводит их к резкому разногласию, а частенько и к размолвкам.

— Пойдемте вон в лес, — сказала она, — до него не так уж далеко. Там легче дышать, посидим в тени.

Они пошли дальше по дороге, пересекающей здесь полоски с худосочными хлебами. Вере Николаевне не удалось, однако, увести дядюшку с племянницей от спора.

— Да, дядюшка, — продолжала Катя, — эти миллионы не воспримут прекрасные идеи твоей «Этики», если и прочитают книгу. Ты ушел от религии…

— Ладно, Катенька, оставим этот бессмысленный разговор, — перебил ее Петр Алексеевич, начиная уже сердиться.

— Нет, родимый, выслушай меня хоть один раз до конца, наберись терпения. Надо помочь людям понять, откуда и за что насылаются на землю нашу кары.

— Что ж, помогай им в этом, а меня уволь, пожалуйста. Ты ведь хорошо знаешь, что кары насылает бог за грехи человеческие.

— Да, я в этом убеждена.

— А за что же бог тебя-то карает, тебя, верующую?

— Значит, были какие-то грехи.

— Нет, дорогая племянница, был просто неверный шаг в твоей юности. И наказала тебя сама жизнь.

Катя остановилась, потом повернулась и быстро пошла в обратную сторону, как-то странно ссутулившись. Сгорбленная, с понуренной головой, повязанной по-бабьи белым, с цветочками, платком, она показалась Петру Алексеевичу худенькой старушкой. Его больно пронзила жалость к несчастной племяннице. Он понял, как глупо и жестоко обидел ее. Никогда он не допускал такой бестактности, никогда и ни единым словом не упрекнул, не осудил ее за неверный шаг. А тут вот сорвалось…

Он кинулся догонять ее. Вера Николаевна, ничего не поняв, тоже заторопилась за ним, но скоро отстала, потому что с нее слетела широкополая соломенная шляпа.

Петр Алексеевич остановил племянницу.

— Катенька, родная, прости, — заговорил он торопливо, задыхаясь и отнимая ее ладони от лица. — Прости, голубушка, это я сгоряча ляпнул, от глупого раздражения.

— Дядя Петя, — сказала она, плача и обращаясь к нему так, как обращалась в детстве, — дядя Петя, ты же простил мне этот неверный шаг еще до нашего свидания в Голландии… Да, я пошла во дворец, когда ты проклял все дворцы. Да, я не пошла по пути девушек вашего тайного общества. Не смогла, полюбила… Но я хотела служить народу. И пыталась, долго пыталась. В мыслях я всегда была с вами, социалистами. Не отнимайте у меня веру. Куда же я без нее? Совершенно одинока, даже родные дети покинули. Дядюшка, милый, не покушайтесь на мою веру.

— Катя, родная, — заговорил он, отдышавшись, — никто не должен насиловать чувства и веру человека, тем более в социалистическом обществе. Я вовсе не покушаюсь на твою веру.

Вера Николаевна, чтоб не мешать их разговору, стояла поодаль и, не прикрывая от палящего солнца седую голову, все трясла и трясла поднятую с дороги широкополую соломенную шляпу, хотя на ней, конечно, давно уж не осталось ни пылинки.

— Еще раз прошу — прости, Катя, — говорил Петр Алексеевич. — Нельзя же придавать такое значение случайно сорвавшимся словам. Успокойся.

— Я уже успокоилась, — сказала Катя, утирая лицо платочком.

Тут подошла Вера Николаевна. Она ни о чем не спросила Катю и Петра Алексеевича.

— Жара становится невыносимой, — сказала она. — Надо идти домой.

Дома Петр Алексеевич старался не думать о вспыхнувшей, но улаженной ссоре. Он говорил без умолку, забавляя женщин шутками и остротами. Однако в душе у него скреблись тревожные чувства.

После обеда он заперся в кабинете, чтобы разобраться в самом себе.

Отчего мне так нехорошо? Обидел Катю? Но она ведь успокоилась. Поняла, что я действительно ни в чем ее не упрекаю, ни за что не осуждаю. Расхождения во взглядах на религию? Ничего не поделаешь. Мы прошли по разным путям жизни.

Однако как странно, что этические идеи мои она считает прекрасными, но все-таки решительно заявляет, что народ их не воспримет. А, вот в чем дело! Вот откуда тревога-то. Катя все же заронила сомнение в мои надежды. В самом деле, найдет ли «Этика» признание в народе, если даже Катя, в мыслях социалистка, не принимает ее за истину. Допустим, ей помешали понять ведущую идею религиозные чувства, но я ведь должен был их поколебать. Книга-то пишется не для одних лишь единомыслящих. Если я могу убедить только тех, кто не расходится со мной в воззрении, то какая же сила моих идей? В миллионных народных массах они окажутся совершенно бессильными. Ах, какую печальную судьбу пророчишь ты, Катя, моей книге! Страшно подумать, что окажешься права. Может, действительно я взялся за непосильное дело? Мало предвидеть гармонию будущего человечества, мало горячо верить в эту гармонию, мало самому быть готовым к жизни в таком совершенном обществе. Надо, раз взялся писать об этом, увлечь людей строительством нового мира. Неужели мой завершающий труд окажется совсем бесполезным?.. Нет, не должно это случиться. Вера Николаевна вот понимает и принимает мои этические идеи. Или она просто не хочет ни в чем мне возражать? Полно, Верочка не такова. Как мы спорили с ней за границей, расходясь во взглядах на террор! И теперь она не умолчала бы, если бы в чем-то не соглашалась… И все-таки надо подумать, проверить, не слабы ли основания моей этики. Может быть, упустил что-то важное, а то и главное.

И он принялся перечитывать всю рукопись.

Читал несколько дней и находил, что главная идея «Этики» прочно держится на тех основаниях, которые были хорошо разработаны еще в книге «Взаимная помощь как фактор эволюции».

Он попросил Веру Николаевну еще раз прочитать всю рукопись. Она прочла, поговорила с ним и укрепила веру в успех его последнего труда.

Однажды зашли к нему дмитровские ребята, будущие, как он надеялся, географы и геологи новой России. Они принесли в сумках камни, собранные в ровных долинах и оврагах. Развернули на столе в гостиной карту уезда, составленную им по их топографическим съемкам. Они окружили стол и отмечали на этой карте места, на которых были найдены образцы пород.

Он сейчас не вмешивался в работу ребят, чтобы приучить их к самостоятельным исследованиям. Сидел в сторонке и наблюдал. Среди них особенно выделялся Митя Сазонов, двенадцатилетний смышленый мальчик, самый младший, неказистый, конопатый, курносый, но несомненно талантливый. Он и возглавлял этот кружок юных исследователей. Сейчас он стоял около стола, брал подаваемые ребятами камни, рассматривал их и определял породы. Петр Алексеевич пристально смотрел на него. Будь он лет на пять постарше, предложил бы ему прочесть «Этику».

Ребята закончили работу. Сложили в сумки камни, чтоб отнести их в музей. Петр Алексеевич поговорил с прилежными своими учениками и вышел из дома проводить их. Улица просто пылала, залитая отвесными солнечными лучами.

— Сахара, — сказал Митя.

— А ты задумывался, дружок, почему бывают засухи? — спросил Петр Алексеевич.

— Задумывался, только разгадать не мог, — ответил паренек.

— Вот вырастете, станете настоящими исследователями, тогда не только разгадаете эту страшную загадку, но и найдете средства предотвращать природные бедствия.

Он простился с ребятами у калитки.

Когда же, в самом деле, кончится это пекло, думал он, возвращаясь в дом по дорожке сада.

Даже на этой дорожке, под сенью липовой листвы, довольно густой и сочной (Софья Григорьевна поливала не только огород, но и эти ближние липы), было жарко и душно.

С одиннадцатого сентября пошли дожди. С таким опозданием! Потянулись осенние дни, мокрые и холодные. Гости Кропоткиных стали разъезжаться. Уехала в Петроград Катя, надеясь вернуть расположение к ней дочери. Нет, разрыва с детьми ей не устранить, ибо они совсем на других путях. Осталась совершенно одинокой. Никаких надежд на лучшее будущее. Что это? Возмездие? Возмездие за неверный шаг в молодости? За жизнь в Аничковом дворце?

Уехала Вера Николаевна. В начале зимы дочь Саша собиралась за границу, чтоб начать в Англии, где хорошо знали ее отца, агитацию за помощь голодающим детям России. Она подала просьбу Ленину и получила заграничный паспорт. Теперь ей оставалось лишь купить билет и сесть в поезд. Но едва она успела доехать до Москвы, как слег в постель отец. Мать задержала дочь телеграммой.

Еще в середине ноября, выступая на юбилее Союза кооператоров, он почувствовал такую острую боль в сердце, что вынужден был сократить речь и покинуть собрание. Дома об этом приступе ничего не сказал ни жене, ни дочери, опасаясь, что они запретят работать. Крепился, крепился и вот слег. Он лежал в своем кабинете на диване. Лежал не пластом. Не сдавался, сопротивлялся болезни. Почувствовав малейшее облегчение, поднимался, садился за письменный стол и начинал рыться в папках, приводя в порядок материал для второго тома «Этики» — свои опубликованные статьи о нравственности, наброски глав, планы, выписки, записи мыслей. Первый том он закончил, но эта работа была посвящена происхождению нравственности, ее природным законам, истории и критике этических учений прошлого. Именно во втором томе предстояло изложить основы новой этики.