Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

Белый с коричневыми пятнами заяц бросился наутек, в такой панике, что страх его показался Иоланде почти наигранным. Зачем от нее убегать? Разве может она навредить ему? «Глупый зайчишка! Глупый милый зайчик…» В лесах Бельфлёров, таясь от постороннего взгляда, водились олени, совы, лисы, и еноты, и фазаны — вероятно, и медведи встречались, хотя и не так близко к усадьбе; а возможно (и тут Иоланда испуганно сглотнула, потому что об этом она не подумала, она вообще не думала о таких отвратительных, страшных вещах), здесь и змеи ползают… длинные, толстые, мерзкие… (Ведь Гарт притащил этим летом одну такую домой, длиной двенадцать футов обмотал ее, негодник, вокруг шеи, а голову спрятал за пазуху, и блестящая коричневатая кожа вся переливалась, словно змея была живая.) Но змеи — это Иоланда знала — чувствуют вибрацию человеческих шагов и стараются скрыться… Уползают даже ядовитые гады… вроде бы. Говорят, змеи не любят встречаться с людьми.

Когда-то в этом самом лесу и впрямь водились волки и пантеры, но их всех истребили или прогнали. Время от времени тут появлялся Стервятник Лейк-Нуар — лысоголовый коварный хищник, способный поднимать в воздух лисиц и оленят и прямо на лету разрывать их и клевать своим длинным тонким клювом. Впрочем, эти хищники наверняка давно вымерли — Иоланде ни одного не довелось увидеть. «Да скорее всего, их вообще не существует! — громко проговорила Иоланда. — Наверняка их выдумали, чтобы нас, детей, пугать…»

В кустах вновь раздалось шуршание, и сердце у Иоланды подпрыгнуло, будто желая выскочить из груди. Ох, как же она боится! Хотя страшиться было нечего — жаль, что лесные обитатели, жившие в постоянном ужасе, разбегались от Иоланды Бельфлёр в ее роскошной синей юбке и элегантной соломенной шляпе, будто считая ее хищником… Ее сердце билось быстро-быстро. Ей словно передался дикий страх зверька, и сердце девушки стремилось прорваться сквозь ребра и умчаться в лес.

Иоланда остановилась и замерла, дожидаясь, пока страх отступит. Над головой виднелся клочок неба, именно клочок, размером всего в несколько дюймов, похожий на бледно-голубой мячик, чудом удерживающийся на верхних ветках сосен. «Ну что ж — зато если пойдет дождь, — проговорила вслух Иоланда, — я не намокну. Капли сюда просто не проникнут».

Она добрела до поляны с приникшей к земле травой, где росли цикорий и другие синие цветы — Иоланда не удержалась и, нарвав букетик, воткнула его за ленту шляпы — лазорник? Кажется, так они называются? — и стала еще очаровательней. Вот только где же ее возлюбленный?

Эта поляна казалась ей подходящим местом для встречи.

Здесь никто не видел, как она сбросила туфли и сделала три па сначала в одну сторону, потом в другую… А после она запела, замурлыкала, присвистнула, щелкая пальцами, даже приподняла юбку и так взмахнула ногой, что стала видна и нижняя. В прошлом году в июне она смотрела в городском мюзик-холле представление и любовалась белыми шелковыми костюмами танцовщиц, их забранными в пучки, черными, как смоль, блестящими волосами, их смело накрашенными лицами, завидуя их — как же это сказать? — шику. Одна или две девушки выглядели почти ровесницами Иоланды. Она вполне могла пробраться за сцену, постучаться в гримерку и скромно спросить, как становятся танцовщицами или певицами… Или актрисами…

Какая жалость, что ее возлюбленный запаздывает. Какая жалость, что он не слышит, как воодушевленно Иоланда распевает «Когда парни возвращаются домой» — именно этой песней заканчивалась программа: девушки высоко вскидывали ноги, белые ботинки сверкали, на груди пестрела красно-бело-синяя бахрома, а на головах красовались высокие меховые шапки, вероятно, горностаевые.

Иоланда умолкла — она позабыла слова. Это такая старинная песня! А чего еще от такой ожидать. Девушка сорвала шляпу, бросила ее на траву и, встряхнув волосами, сложила губы в недовольную гримаску, как у тети Леи, а глаза ее — ах, но у тети глаза намного выразительнее, чем у Иоланды! — озорно распахнулись. Даже когда тетя Лея убаюкивала свою прелестную малышку — даже тогда лицо ее было таким, таким… А у Иоланды лицо узкое и маленькое… и губы не такие полные… Может, подражая тетке, она лишь выставляет себя на посмешище? И ведь Лея ей даже не нравится. Да, Лея определенно ей не нравится. Как же ей хотелось выхватить у нее из рук малышку и спеть ей по-своему, своим голосом:

Спи, детка, спи, Отец овец пасет, Мать потрясет дерево снов, И один к тебе упадет.

Голос у нее сделался хриплым и нежным. Интересно, думала Иоланда, можно ли мне поставить голос? Беззаботные песенки тянуло петь высоким девичьим сопрано, и тогда Иоланде хотелось танцевать, а колыбельные требовали иного тембра. Какой из голосов лучше, раздумывала Иоланда, и какой предпочел бы ее возлюбленный?..

Она снова запела колыбельную, качая в руках воображаемое дитя. По щеке у нее скатилась одинокая слеза. Голубые глаза сверкали, а губы подрагивали от чувства, скрывать которое не получалось, хотя на нее никто и не смотрел.

Или все-таки смотрел?..

Внезапно замолчав, Иоланда огляделась — с полуулыбкой, потому что, возможно…

— Кто здесь? — весело крикнула она.

Слабый ветерок качнул верхушки сосен, и шишки зашевелились и зашуршали.

Она танцевала и кружилась, пока, запыхавшись, не бросилась на прогретую солнцем траву и не закрыла глаза. И спустя несколько секунд ощутила присутствие своего возлюбленного, он склонился над ней, его усы кольнули ее… Ах, вдруг от его поцелуя ей сделается щекотно! «Должно быть, это щекотно?» — спросила она когда-то Ирму, и обе девочки захихикали и уткнулись в разбросанные по кровати Ирмы подушки.

Но сейчас хихикать нельзя. Она же не ребенок. Настал священный момент. Ее возлюбленный (чьи глаза были темными и влажными, а усы — тонкими, ухоженными и пахли воском) наклонился поцеловать ее, как и полагается возлюбленному, как полагается мужчине, это же обычное дело, в этом нет ничего странного, ничего страшного… Но, возможно, щекотно.

Она ожидала иного возлюбленного, юношу, чья семья владела большой фермой на