Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки - Яшар Кемаль

Он подошел к батракам.

— Эх, вот раньше у меня были часы! — сказал. — Ну да ничего, эти тоже сойдут. Как мотор работают.

И словно надумав что-то, неспешно извлек часы из кармана, долго всматривался в них да как гаркнет:

— Ну-ка живей! Давно пора за работу. Уж час прошел. Живо, живо!

Поденщики хорошо отдохнули, поэтому с охотой откликнулись:

— Вот это другое дело, по часам-то. Да не ведает дарендеец горя!

Хаджи поднес часы к правому уху. Сердце вмиг биться перестало, кровь в жилах застыла. Помертвел. К левому уху поднес. К правому. Некоторое время часы, словно челнок, сновали от одного уха к другому. Батраки видят, что-то не то со старшим, участливо спрашивают:

— Что приключилось, Хаджи?

Пришлось взять себя в руки. Попробуй только скажи — засмеют!

— Ничего, — с трудом выдавил из себя.

А в голове одна мысль стучит: «Ишак-то мой, значит, лишь серебряной цепочки стоил». Вскоре, однако, Хаджи успокоил себя: «Когда он мне продал часы, они, как мотор, стучали. Но я, темный человек, никогда часов в руках не держал, вот и испортил тонкую вещь. Стыд-то какой! Взял и испортил часы, которые работали, как трактор. Завтра, не откладывая, поеду в касаба, починю».

Всю ночь глаз не сомкнул. Ел себя поедом: «Разве такую прекрасную вещь можно доверять неучу? Э-э-э-эх, какие часы были, какие часы! Тарахтели, как трактор в пятьдесят лошадиных сил. А я только в руки взял — сразу испортил».

Часовой мастер оказался немолодым, суровым, глаза недобро смотрят из-под нависших бахромчатых бровей.

— Вот, — выдавил из себя Хаджи. — Только вчера отдал ишака. И какого ишака! Лучше любого коня! Когда купил, работали как мотор. Только в руки взял — испортились.

Часовщик надел на глаз лупу. Открыл крышку. Заглянул внутрь — и вдруг накинулся на Хаджи:

— Ты что, смеешься надо мной, прохвост?! Здесь половины деталей не хватает! Отдал, говоришь, доброго ишака?

Хаджи чуть не плачет:

— Да, серого своего отдал, чудесного ишака — что твоя лошадь. О-о-о-отдал!

Часовщик швырнул часы на стойку.

— Некогда мне с тобой язык чесать. Иди откуда пришел!

Хаджи собственным ушам не верит. Потопал к другому часовому мастеру. Тот был полюбезней, но слово в слово подтвердил: часы ремонту не подлежат. По пути домой отчаявшийся Хаджи не переставал себя грызть: «Когда этот парень из Даренде продавал мне часы, они стучали не тише, чем трактор в пятьдесят лошадиных сил. Если бы и впрямь не хватало половины деталей, разве работали бы они так? Никогда. Тоже мне мастера, ничего не смыслят в своем деле. И я тоже хорош. Такую вещь поломал. Ну ничего, мы еще посмотрим…»

Одноглазый фотограф Мехмед Али тоже кое-что смыслил в часах. Хаджи вспомнил о нем уже в пути. Пришлось вернуться. Весь потный, в пыли, ввалился к фотографу, ни слова не говоря протянул ему свое сокровище. Мехмед Али внимательно осмотрел часы.

— Я отдал за них ишака. Как может быть, чтобы они не работали?

Мехмед Али ушел с часами в глубь мастерской, потряс их хорошенько. Часы громко затикали.

— Почему, говоришь, не работают? Прекрасно работают! Совсем новенькие часы.

Хаджи поднес их к уху, возликовал:

— Вот именно! Как они могут не работать, если я отдал за них своего серого ишака?

Мехмед Али:

— Настоящие саркисовские. Хоть об камень бей — ничего не будет. Вот какие крепкие!

Хаджи на радостях всучил одноглазому пятерку. Уже вечерело, и он чуть не бегом кинулся домой. Приближаясь к деревенской околице, Хаджи вытащил часы, погладил. Укрепил их на серебряной цепочке на груди. Красиво получилось. Пусть лопнут враги от зависти. Пусть лопнет Молла Вели. Пусть лопнет, рогоносец! Работают, как мотор в пятьдесят лошадиных сил. Хаджи сладострастно ласкал часы, потом поднес к уху. Ноги к земле приросли. Часы челноком засновали от уха к уху. Снова не работают! Выдавил из себя сквозь зубы:

— Что я за человек! Только возьму в руки настоящую вещь — тотчас ломаю.

Крестьяне в селе приговаривали:

— Счастливый человек наш Хаджи. Выменял часы на ишака. И какие часы! Настоящие саркисовские!

Хаджи отвечал:

— Работают, как мотор в пятьдесят лошадиных сил. Такие часы не одного — десяти ишаков стоят. Бедняге деньги нужны были позарез, потому и уступил за бесценок. Ведь память об отце. Разве с такими часами расстаются? Надо бы доплатить ему десятку. А то неудобно как-то получается.

— Ничего, — утешили крестьяне. — Появится опять, тогда и доплатишь. Так и не знает, наверное, бедняга, что продешевил. Разве настоящие саркисовские отдают за ишака?

Хаджи кипятится:

— Еще бы не продешевил! Память об отце продал. Совсем обнищал, видать, бедняга.

Часы неизменно показывали одиннадцать. Хаджи был единственным обладателем часов в деревне. Имам самолично справлялся у него, который час, не говоря уж о всех прочих: батраках, пахарях, благочестивых людях, творящих намаз. И каждый раз, прежде чем ответить, Хаджи горделиво вытаскивает часы, сперва подносит к уху, вслушивается, потом к глазам — близко-близко и, если пополудни, говорит: «Три часа», если вечер: «Шесть», в полдень: «Двенадцать». Иногда уточняет: «Без десяти двенадцать». При этом пристально смотрит в глаза тому, кто спрашивает, и бог весть в который раз повторяет:

— Какие часы, брат! Какие часы! Пусть радуются на том свете отец и мать дарендейца. Настоящие саркисовские. Ни на минуту не отстают. Работают, как мотор в пятьдесят лошадиных сил. Единственные часы на всю деревню. Доведется повстречать дарендейца, непременно дам ему десятку. Человек в нужде был, потому и продал. Грех с моей стороны не добавить ему.

Поденщики тоже были весьма довольны часами. Приближается, допустим, полдень, они спрашивают:

— Долго еще до двенадцати, Хаджи?

Хаджи покрутит-повертит часы, как черепашку. Поднесет к уху, погладит и, вознеся сначала, как привык, хвалу Аллаху и дарендейцу, отвечает, бросив косой взгляд на солнце: «Пять минут осталось». В другой раз скажет «десять» или «пятнадцать». А то и «двадцать». Или, не дожидаясь положенного срока, в свисток просвистит: пора, мол, на перекур.

Однажды случилось так, что Хаджи по рассеянности поднял поденщиков раньше времени, ни много ни мало на три четверти часа урезал обеденный перерыв. Не рассчитал, видать. Из-за этого целый скандал вышел. Поденщики на дыбы, не желают начинать работу, и все тут. Хаджи вопит:

— Я ваших прав не ущемляю! Что ваше — то ваше. Вот часы! Не какие-нибудь вшивые-паршивые — настоящие саркисовские! — А сам размахивает своим будильником, туда-сюда, туда-сюда. — Как мотор работают. Без пяти двенадцать отпустил вас на перерыв, а сейчас пять минут второго. Десять лишних минут отсидели. Пора и честь знать!

Кричит Хаджи, часами размахивает. И вдруг к уху поднес. О Аллах, часы стучат! Беднягу едва удар не хватил. Не своим голосом завопил:

— Подойдите, подойдите! Послушайте, как стучат! Совсем как трактор.

Сколько было в поле поденщиков, каждому дал послушать.

— Ну, что теперь скажете?

— Испорченные у тебя часы. Мы тоже не дураки, знаем, сколько времени отдыхали.

— Да-да, испорченные!

Что стало тут с Хаджи! Орал и на людей кидался как бесноватый. Никто никогда еще не видал его в таком гневе. Удивились крестьяне, решили, спятил Хаджи. А тот не унимается — трясет часами над головой.

— Кто говорит, что они испорченные? Не смыслите ни бельмеса в настоящих саркисовских часах! Как мотор работают. На ваших глазах, олухи, ишака отдал за них. Ради вас купил, чтобы вам лучше было!

Поденщики притихли.

— Не серчай, Хаджи.

С того дня Хаджи не давал повода усомниться в исправности своих часов. Ежели на перерыв положен час, так он полтора часа отпускал. Крестьяне блаженствовали:

— Вот это часы! Вторых таких во всей Чукурове нет! Ни на минуту не отстают. Раньше мы и половину положенного не отдыхали, а теперь… пожалуйста. Пусть этот дарендеец, который продал часы нашему Хаджи, век горя не знает. Иншаллах!

А Хаджи важничает:

— Доведется мне встретить дарендейца, непременно десятку ему добавлю. Нечестно это — за ишака такие часы получить. Видать, в большой нужде был человек.

Поденщики:

— Твоя правда, Хаджи, надо добавить. Зачем грех на душу брать.

Короче говоря, до самого последнего дня сверкала на груди у Хаджи серебряная цепочка с часами. До самого последнего дня Хаджи охотно отвечал любому, кто справлялся о времени.

Но как только отошел бедняга, уж где только не искали эти самые настоящие саркисовские — и в карманах, и под кушаком, и в сундуке, — нигде не нашли. Как в воду канули.

Зеленая ящерка

Перевод А. Ибрагимова

Узкая тропинка, словно тонкая пуповина, связывает деревню с ближним сосновым лесом.