Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу

   — Хорошо, Ваше Высочество, как угодно Вашему Высочеству. — Нянька подобрала ненавистное платье, вручила его служанке и торопливым жестом отослала её прочь. Да не попустит Амон, чтобы у царевны разыгралась мигрень и её мать-царица узнала, что виновата в этом нянька! Ничего худшего нельзя было себе представить.

Повернувшись к побледневшей Нефер, она принялась успокаивать её, уговорила прилечь, а рабыни тем временем выбежали из комнаты со злосчастным платьем.

В другом крыле дворца Хатшепсут, уже полностью одетая и увенчанная диадемой, снабжённая всеми амулетами, отослав последнюю служанку, шагала по гостиной Покоев Царицы, собираясь с силами, чтобы выйти за дверь и направиться в храм.

«Мальчик находится там уже тринадцать месяцев, — думала она, — а я всё ещё боюсь идти туда. С каждой неделей это становится не легче, а тяжелее!»

Это было смешно. Эго бесило её. В том, что Тот находился в храме, не было её вины, это была ошибка министров и их проклятого драгоценного документа. Она всего-навсего энергично и находчиво решила опасную задачу — так же, как это сделал бы её отец. Разве он когда-нибудь считался с туманными суждениями какого-нибудь министра? Нет, он принимал решение, а потом действовал.

Но, во имя Амона! Десять лет...

«Это ведь не я решила, — торопливо думала она. — Я не имела к этому никакого отношения, это была идея Хапусенеба — связать мальчика клятвой жреца. Я его не просила, мне даже не сообщали об этом до вчерашнего вечера...»

Внезапно в памяти прозвучало распоряжение, которое она сама дала Хапусенебу: «Держи его там». Чтобы заглушить этот голос, она стремительно подошла к двери, распахнула её и обратилась к оторопевшему стражнику:

   — Князь Сенмут уже прибыл?

   — Нет, Сиятельнейшая. По крайней мере я не видел его.

Она хлопнула дверью и опять принялась шагать, сцепив руки.

«Тебе нет никакой нужды говорить с Сенмутом, — сердито сказала она себе. — Ты дочь Солнца и всегда права. Ты даже не увидишь сегодня мальчишку, успокойся».

Ну а если она увидит его? Что, если он потребует увидеться с ней? Если он устроит сцену?

«Он не может... не должен! — подумала она, ощутила, как по всему телу прошла волна холода и ускорила шаги. — А если попытается, я не обращу на это внимания. Ему нечего требовать ни от меня, ни от Египта... Вчера вечером Нехси сказал только то, на чём настаивал Уах. Тот должен стать жрецом. Нет другого способа предотвратить его возвращение во дворец. Иначе он вернётся с полным правом, будет путаться под ногами, всё время крутиться около меня. Я не перенесу этого! Он должен принести клятву».

И всё же... Ещё десять лет такой жизни, напряжённой как струна арфы, — этого она тоже не перенесёт.

«Я должна сжечь документ! — в отчаянии думала она. — Я должна выслать всех министров, как Кенуку... Нет, я не могу сделать этого, это невозможно. Я вышлю всех, кроме Нехси, Футайи и Инени, а остальных отправлю в их владения на юг и на север... О боги, я и этого не могу сделать! Тогда я быстро выдам Нефер замуж... за кого-нибудь ещё, как советует Сенмут... но документ останется на месте и сам Амон не сможет изменить этого!»

Она снова бросилась к двери, рывком распахнула её и нос к носу столкнулась со слугой, поднявшим руку, чтобы постучать.

   — Ну, что ещё, что ещё случилось?

   — Я умоляю Сиятельнейшую о прощении. Меня прислали, чтобы напомнить Сиятельнейшей, что уже светает... и все ожидают в Большом дворе... Визирь Нехси велел осведомиться, готово ли Ваше Сиятельство.

   — Князь Сенмут наконец прибыл?

   — Да, Сиятельнейшая, он...

   — Пришли его ко мне. Сразу же. Немедленно! — Она повернулась спиной и захлопнула дверь.

Через десять минут Сенмут сопровождал бледную, но собранную Хатшепсут к её носилкам. Она была всё ещё напугана — это выдавали крепко стиснутые челюсти. Не важно, подумал жрец. Она, как всегда, всё перенесёт, ничего не случится, мальчишка не посмеет устроить скандал.

* * *

В полулиге от дворца, за рекой, Тот подошёл к сосуду с мыльной глиной и принялся мыть дрожащие руки. Он был охвачен лихорадкой нерешительности, которая непрестанно усиливалась в течение пяти дней и теперь достигла кризиса.

«Стой в северной колоннаде», — сказала Нофрет-Гор. Собирался он сделать это или нет?

В кольце всё ещё мерцал факел, но темнота за высоким окном комнаты начала сереть. Он должен был решить; время уходило. Это было последнее умывание перед началом церемонии. Когда через мгновение он покинет эту комнату, нужно повернуть налево и последовать за другими новичками или направо, чтобы ускользнуть в одиночку и скрыться в северной колоннаде Молитвенного зала.

«Что она имела в виду, говоря, что рука бога будет двигаться? — сердито думал он. — Я думаю, она всё-таки безумна. Скорее всего ничего не случится и я окажусь в дураках».

Ну а если что-нибудь случится — и его там не окажется?

— Пора идти, Молодое Высочество. Все вас ожидают, а времени осталось уже немного.

Тот неохотно отошёл от умывального стола, взял поданное полотенце и медленно, тщательно вытер руки. Потом он как можно дольше умащался маслом и на негнущихся ногах шёл к двери. Дальше медлить было невозможно. Он стоял в тускло освещённом коридоре с пересохшим ртом, медленно, гулко бьющимся сердцем, глядя то направо, вслед другим новичкам, то налево, и не мог решить, как поступить.

В восточной стороне неба появилась первая алая полоса, когда барки с царской процессией, чуть покачиваясь на гладкой воде, пересекали Нил. Наблюдатель с вершины пилона махнул рукой, и откуда-то снизу раздался размеренный стук барабана. Многочисленная толпа в Великом дворе храма, ожидавшая этого момента несколько часов, стеснилась ещё сильнее, как рыба, попавшая в сеть, и заворочалась подобно просыпающемуся многоголовому животному.

С противоположной стороны храма распахнулись двери, извергнув жречество Амона. Наружу хлынула белая вереница с вкраплениями тусклого золота леопардовых шкур сем-жрецов; рядом с ними алели одеяния пророков. Поток жрецов лился к причалу, чтобы приветствовать барки. Тысяча выбритых голов, окрашенных рассветом, заполнила каменную пристань. Жрицы вбегали в воду, поднимая над головами гирлянды и кружась, пока их ризы не всплывали облаками. Дрожащие фальцеты певцов взлетали над барабанным боем. Когда головная барка стукнулась о причал, Хапусенеб и шесть его высших сподвижников направились по усыпанной цветами дорожке, чтобы встретить Хатшепсут и препроводить её в храм между рядами прислужников бога.

Сенмут помог маленькой царевне выйти из носилок и теперь следовал за ней. Разубранные в золото сановники, тихо, но поспешно сошедшие с барок, возвели глаза к медленно красневшему небу. Никто из них теперь не думал о политике дворца или даже о себе: с первым гулким ударом барабана, долетевшим до их ушей, все мелкие вопросы отпали. Как и у певших вокруг жрецов, как и у объятых волнением людей в Великом дворе, их руки покрывались липким потом, а дыхание перехватывало; они входили в храм, чтобы наблюдать за явлением священных тайн, определявших на будущий месяц ежедневные восходы солнца.

В Молитвенном зале гимны замирали, сменяясь пением одинокого жреца-чтеца, чей голос то взлетал, то падал в противоборстве с негромкими отрывистыми завываниями хора бивших себя в грудь певцов. Шаркая сандалиями, толпа жрецов и вельмож заняла отведённые для них места в едва освещённом рассветным небом зале. В центр прошла Хатшепсут, держа в руках кубок с вином, по бокам от неё шли Хапусенеб и первый сем-жрец, замыкал шествие монотонно бубнивший чтец. Когда они скрылись в первом из залов, ведущих к Святая Святых, барабанный бой стих, певцы замолкли. Все находившиеся в зале ждали затаив дыхание. Голос чтеца становился всё тише и в конце концов стих в анфиладе.

Каждое ухо внимало слабому плеску, сопровождавшему возлияние, заунывному речитативу молитв и заклинаний. В кадильницах тлел ладан. Несколько бесконечных мгновений в зале стояла напряжённая тишина, а затем из тайного обиталища бога раздалось бряцание систр. Вскоре оно стало громче, к нему присоединился звон бубнов. Бог исходил из своего святилища, он уже находился в первом вестибюле. Вступление во второй было ознаменовано хором певших ему хвалу женских голосов, о перемещении в третий сообщил пронзительный плач флейт. Вот весь колонный зал заполнил невыразимый аромат, сопровождавший явление бога; когда же в двери, кружась, ворвались первые предварявшие его танцовщицы, то к хору молящихся присоединились барабаны и мужские голоса, и все находившиеся там смертные пали на колени.

Пробудись в мире, о ты, Чистейший, в мире!Пробудись в мире, о ты, Восточный Гор, в мире!Пробудись в мире, о ты, Восточная душа, в мире!Пробудись в мире, Гарахути[119], в мире!..

Вельможи, пророки, жрецы протягивали руки и вопили, заглушая певцов, чувствуя трепет плоти и пульсацию крови, когда бог во всей славе самолично шествовал мимо них в облаках возжигаемой мирры. Двенадцать потных носильщиков несли большую барку с золотым изваянием; двадцать курящихся кадил распространяли аромат божественного присутствия. Толпа потрясавших бубнами и сладострастно извивавшихся жриц окружила кортеж и двигалась вместе с ним к огромным дверям в южном конце зала. Перед богом двери распахнулись, выделив на стене светлый прямоугольник. Следом раскрылись наружные двери, и в помещение хлынули розовый свет раннего утра и экстатический восторг ожидавшего снаружи простонародья. Когда божественная барка углубилась в толпу молящихся, трубачи, стоявшие в вышине на пилоне, подняли длинные трубы, и пронзительное медное стенание фанфар взлетело к вспыхнувшему на востоке солнечному диску.