Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

Изучением Сказания о призвании варягов во время жизни Шахмато­ва и некоторое время после него, видимо, занимался только Барац, пред­ложивший довольно оригинальное понимание этого сложного памят­ника. Видя в варягах скандинавов, а в руси восточнославянское племя полян, он считал, что причиной его возникновения послужила «некото­рая сбивчивость» текста летописного известия и, главным образом, слово «варязи», вставленное в заканчивающий этнографическое введение к летописи перечень «Афетова колена». По мнению Бараца, в первона­чальном своем виде Сказание сообщало лишь о том, что новгородцы и союзные им племена, освободившись от иноземного варяжского ига, от­правили посольство в Киев, к полянской, днепровской Руси с просьбой о присылке к ним князя. После вокняжения в Новгороде южнорусского славянина Рюрика с братьями новгородцы, называвшиеся прежде слове-нами, стали, подобно полянам, называться русью. Барац согласился с вы­водом Шахматова, что появление руси во фразе летописи «и идоша за море к варягом, к руси... тако и си» произошло под влиянием перечня «Афетова колена». Но вместе с тем он оспорил его мысль, что в тот же перечень имя «русь» было вставлено под воздействием южного предания о варяжском происхождении русских князей, утверждая, что перечень «Афетова колена» целиком заимствован из еврейского источника, в котором имя «русь» также поставлено среди шведов, норвежцев, датчан и англичан. И этим источникбм является родословная таблица народов, происходящих от Иафета, содержащаяся в книге «Иосифа бен Гориона или Иосиппона-Псевдо-Иосифа». По заключению Бараца, либо автор перечня «Афетова колена» использовал Иосиппон непосредственно, либо «приходиться признать, что оба памятника почерпнули свои сведения из одного общего, нам неизвестного источника».

Отделяя варягов-скандинавов от полянской руси, Барац особо обращал внимание на тот факт, что у Иосиппона руссы обозначены как отличный от англян и датчан народ, который жил именно на юге, а не на сканди­навском севере. В целом он заключал: «Сказание о призвании скандинав­ских варягов, не имея никакой исторической достоверности, а также не отражая элементов народного эпоса, является изложенным библейским слогом рассказом, сочиненным применительно к чертам еврейской исто­рии периода «судей» - до царского...», в своей канве заимствовано «из истории еврейского израильского народа», и что отождествление в нем варягов и руссов произошло «вследствие привязки сводчиком к заимство­ванному из Иосиппона или «Книги Яшар», либо из их источников, пе­речню потомков Афета». Литературную обработку этого новгородского предания на основе еврейской письменности он связывал с именем пре­свитера Григория, духовного наставника княгини Ольги и создателя Древнейшего свода, доведенного до 972 года. По верному замечанию А.Г. Кузьмина, Барац, «конечно, преувеличивал, когда из иудейской лите­ратуры выводил всю письменность киевского периода, но его указание на Иосиппона... как писателя, использованного одним из редакторов «Повести временных лет», можно отнести к числу ценных наблюдений». Вместе с Н.А. Мещерским Кузьмин относит влияние Иосиппона лишь на статью 1110 г. Ипатьевской летописи, хотя, по его же словам, следы «влияния некоторых иудейских представлений» заметны и в некоторых других статьях конца XI - первых десятилетий XII века.

Во втором десятилетии XX в. неприятие варяжской легенды еще более усиливается, причем в равной степени в трудах норманистов и их оппонентов. К.Ф. Тиандер утверждал, что в ней «едва улавливается ис­торическая правда», которая заключается в том, что варяги-норманны действительно подчинили себе Северо-Западную Русь, чему способство­вали распри между славянскими и финскими племенами, и что в даль­нейшем произошло объединение «варяжских областей» под одной влас­тью. При этом, как полагал ученый, легенда «притянула» к себе имена исторических деятелей. Новгородский летописец, составляя по устному преданию свой рассказ и заботясь лишь об интересах своего города, при­думал родство Рюрика с Трувором и Синеусом «нарочно для сказания о трех братьях», а чтобы вывести из Новгорода киевскую династию, он в центре своего повествования поставил новгородского князя Рюрика, превратив его в отца Игоря и унизив до роли воеводы «славного ладож­ского героя» Олега. А.Е. Пресняков считал, что Нестор, отождествляя русь и варягов, опирался на византийские свидетельства о норманстве руси, и что само «предание о Руси, восстановленное нашим летописцем едва ли не по византийским сведениям, только искусственно связано с историей Новгорода». Мотив призвания, предупреждал он, не подлежит исторической оценке, т. к. «это мотив литературный». Л.В. Падалко, в свою очередь, не сомневался, что путаница в варяжском вопросе связана только с ПВЛ, отождествившей варягов и русь и утверждавшей, что именно от варяг прозвалась Русская земля.

Глава 3

Сказание о призвании варягов в советской и современной историографии

В послереволюционную эпоху работ, специально посвященных Ска­занию о призвании варягов, уже не было. В целом это проистекало из той ситуации, что сложилась тогда в историографии вокруг варяжского воп­роса, к которому, по сути, был потерян всякий интерес, что, в свою очередь, сказалось на уровне внимания к самому памятнику. Во-первых, потому, что ученые в большинстве своем были «заражены» перешедшим от их предшественников конца XIX - начала XX в. скепсисом к извес­тиям ПВЛ, особенно за вторую половину IX и начала X в. и прежде все­го, конечно, к Сказанию. Во-вторых, а эта причина главная, которая за­ключалась в тотальном господстве в советской науке норманизма, выда­ваемого за «антинорманизм». Весь же их «антинорманизм» в случае со Сказанием сводился к тому, чтобы, повторив преимущественно мнение Шахматова о позднем и искусственном его образовании, придать ему еще более негативный характер, по существу, ставящий варяжскую легенду вне науки.

В 1922 г. Н.М. Петровский, сказав о полной легендарности Сказания, вместе с тем оспорил мнение Шахматова о двух скандинавских колониях в национальных потоках в Восточную Европу. М.Д. Приселков в работах 1923, 1939 и 1940 гг. популизировал оценку Шахматова, данную им варяжской легенде. Он лишь настаивал на том, что еще предшественни­ки Нестора указали, никак не пояснив это, на прозвание Руси от варягов, отчего тот поместил русь среди варяжских племен, затем выведя ее оттуда с Рюриком полностью, и что ее ладожская версия была введена в третью редакцию ПВЛ по инициативе Мстислава, сына Владимира Мо­номаха, долго сидевшего в Новгороде. В 1941 г. историк, заостряя вни­мание на традиции летописцев именовать Русью прежде всего Киев, пределы «Русской земли» определял территориями Киевского, Чернигов­ского и Переяславского княжеств. В 1924 г. В.А. Пархоменко утверж­дал, что Сказание «носит на себе все черты предания неясного, легендар­ного, даже тенденциозного...», низвел факт призвания до уровня второ­степенного эпизода в русской истории. Свою убежденность в том, что в Киеве в XI в. не знали Рюрика, его призвания и его связи с княжеской династией, ученый подкреплял ссылками на Илариона и Иакова мниха, у которых отсутствует эта информация. И в его представлении существо­вала лишь южная русь (так именовали восточных славян византийцы). В 1938 г. историк вновь подчеркнул, что легенда, автором которой он считал Нестора, полна «несуразностей» и очень близка к аналогичным за­падноевропейским сюжетам, что уже ставит под сомнение ее историзм.

С.В. Бахрушин в 1922 г. выделял из НПЛ младшего извода «Повесть о первых русских князьях», которая начиналась с Кия, Щека и Хорива и обрывалась на известии о смерти Игоря, и в которой читался рассказ о призвании варягов. Время ее создания ученый относил к первой поло­вине XI в., говоря при этом, что она «тенденциозна, и это заставляет с особой осторожностью относиться к фактической стороне ее рассказа». Главная мысль Повести, по мнению Бахрушина, состояла в том, «что за­конными князьями всей Русской земли являются потомки Рюрика», ле­гендарного выходца из варягов. Киевские сводчики второй половины XI и начала XII в., включая Повесть как основной свой источник в лето­пись, дополнили и переработали ее на основании вновь открытых источ­ников. В предвоенные годы Е.А. Рыдзевская утверждала, что варяж­ская легенда «заключает в себе и некоторые исторические черты и тен­денциозное сочинительство летописца». Ее историческую основу иссле­довательница видела в набегах норманнов, в борьбе местного населения с ними, приведшей к приглашению одних скандинавов «для борьбы с другими, соплеменными им же, или с соседними местными племена­ми». И этот материал летописец XI в. использовал «для историографи­ческой схемы», которой он объяснял происхождение Русского государ­ства и княжеской власти, обосновывал власть Рюриковичей «как прямых потомков первых правителей на Руси». Рыдзевская полагала, что, воз­можно, из народных преданий летописец взял имена каких-то варяжских вождей, за которыми скрываются «конкретные исторические фигуры», и их носителей превратил в братьев Рюрика в целях той же «династической унификации». Сказание о призвании варягов, подчеркивала она, не получило «никакого распространения» в литературе, и что имя Рюрик среди русских князей ХІ-ХІІ вв. «встречается сравнительно редко». Причина отождествления варягов и руси, по ее объяснению, связана «с той историографической концепцией, в которую входит и легенда о призвании князей».