В оковах страсти - Дагмар Тродлер

Он задумчиво покачал головой. Эрик молча смотрел на него. Его взгляд скользнул по мне, а потом почти безразлично он уставился в пустоту. «Ему уже все равно, — пронеслось в моем мозгу, — он доставил меня домой, и ему безразлично, что будет дальше!»

— Я… я прижигала рану… — пробормотала я. — Кинжалом.

— К сожалению, это рецидив, так бывает в большинстве случаев… И эта повязка наверняка сделана толстым монастырским брадобреем. Его зовут Ансельм, не так ли? — Качая головой, он сдвинул в сторону грязное тряпье. — Христиане никогда не научатся искусству настоящего исцеления, и пока они убедятся в необходимости применения скальпеля, от их рук и дальние будут умирать люди. — Он обратился к Эрику: — Я должен буду сделать операцию, но ничего не смогу пообещать тебе. Ты согласен?

Эрик кивнул.

Я опустилась на пол возле носилок. Мы проделали такой нелегкий путь, и все напрасно? Я не хотела в это верить. Бог не может — не должен! — быть столь немилосердным. Влажным платком я обтерла лоб Эрика, покрытый каплями пота. Мне вновь вспомнилась ночь в гостинице, когда он находился на краю смерти. Вспомнились его слова о тьме и смерти. Я взяла его руку. Может, Бог будет милосерден к нему.

— И… и если я пойду долиною смертною тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной… Он поможет тебе, Эрик.

Эрик повернулся в мою сторону. Он протянул мне руку и, не говоря ни слова, закрыл глаза. Я сдерживала слезы. Он покорился судьбе, как недавно говорил об этом сам, и был готов умереть, если смерть уже предопределена свыше. Но нет уж, так просто я не сдамся! И в мыслях обратилась к пресвятой Деве Марии, всемилостивой, дающей поддержку всем страждущим: «Аvе Магiа, grasia рlеnа…» Пусть он думает обо мне все что угодно. «Domonius tecum…» Мне с трудом удавалось вспомнить латинский текст молитвы.

Герман принес полотенца и несколько мисок с горячей водой. Нафтали тщательно вымыл руки и аккуратно вытер их. «Dоminius tecum, benedicta tu in mulieribus et benedictus — benedictus frucdicta tu…»[50] От внутреннего перенапряжения мне стало плохо. На ране виднелся гонной темно-серого цвета, от него-то и исходил столь отвратительный запах.

Проверив консистенцию гноя, старый лекарь сказал:

— Несмотря на долгие годы врачевания, я все меньше верю в то, что наличие гноя является хорошим признаком, и вообще в то, правильно ли трактуется учение Галена о соках. Ну, сейчас начнем резать. Тем более что луна полная. — Он хитро улыбнулся. — В хирургии я придерживаюсь методов досточтимого Аббаса аль Магузи, который никогда не полагался на расположение звезд на небе, что, однако, не помешало ему быть выдающимся хакимом.

Из своего медицинского ящика он достал маленькую губку и окунул ее в горячую воду. Тассия протянул ему две колбы, из которых он накапал на влажную губку несколько капель темной жидкости.

— Этого должно быть достаточно. Ты не почувствуешь никакой боли, мальчик мой. Обещаю тебе. — Тассиа поднес губку ко рту Эрика. — Вдохни глубоко и спокойно, потом заснешь, — услышала я голос Нафтали.

После нескольких вздохов Эрик вытаращил глаза.

— Мое сердце læknari,[51] — пролепетал он, — мое сердце так бешено стучит… — Его ноги беспокойно заерзали по мату, он стал искать опору, чтобы подняться. Схватив мою руку, он притянул меня к себе, и я взглянула в его широко открытые, полные страха глаза. — Разрывается на части! Помоги мне…

— Спокойно, юноша. Сейчас ты будешь спать.

Нафтали успокаивающе положил ему руку на лоб. Он попытался схватить Нафтали, но рука его обмякла и повисла, и он не смог больше вымолвить ни слова.

— Что вы сделали? — ничего не понимая, прошептала я. — Господи Боже, что вы…

Эрик окончательно затих.

— Сейчас он спит. Может быть, я накапал слишком много дурманящего вещества, раз он так сильно испугался. Но он уснул глубоким сном. Ну, давайте приступим к операции, у нас не так много времени.

Звякнули инструменты, послышался плеск воды. Я уступила свое место Герману и присела на корточки в изголовье Эрика. Змея на его руке, обычно такая оживленная при движении сухожилий, лежала неподвижно.

— А он очнется, мастер? — с опасением спросила я.

— Когда все будет сделано, я использую способ, как его вывести из состояния сна, Элеонора. А теперь позволь приступить к работе. — Он наморщил лоб и еще раз аккуратно разложил свои инструменты. — О Всемогущий Боже. Изъяви свою волю на успокоение тех, кто боится тебя на земле. — Его изборожденные морщинами руки на секунду судорожно сжались в молитве. — Atah Gibor le-Olam̉.[52]

Герман и Тассиа подложили под спину Эрика узкую подушку, и та часть тела, на которой была рана, оказалась на возвышении. Сверху и снизу Нафтали соединил края раны. Гной струился по животу. Чистыми, аккуратно скрученными тампонами, которые протянул ему Тассиа, Нафтали обтер рану снаружи и изнутри. Герман бросил испачканные тампоны в огонь. С помощью узкого серебряного зонда лекарь определил глубину раны. Я видела, как он погрузил туда кривой нож и сделал большой внутренний разрез. Кивая, он что-то бурчал себе под нос, будто подтверждая какое-то подозрение. Одну из мисок с водой Тассиа придвинул ближе. Лекарь погрузил руки в жидкость с запахом меда и погрузил три пальца глубоко в рану.

Меня затошнило. Я отвернулась, пытаясь удобнее разместить голову Эрика и отчаянно борясь с приступами рвоты. Пальцами Нафтали держал часть кишок. Он осторожно вытянул их из раны, блестящие, розового цвета, круглые, гладкие, влажные. Я знала: то, что совершает здесь врач, грешно. Он прикасался к одной из самых сокровенных тайн человека, и мой духовник навечно проклял бы меня за это. Но, несмотря на это, затаив дыхание, я отважилась взглянуть на происходящее еще раз.

Нафтали ловко воткнул палец и держал кишки, как петлю. И я увидела то, что он искал, — место, куда проникло копье.

— Была проткнута брюшина, и вот именно здесь повреждена кишка. Отсюда мог исходить запах, — коротко пояснил он.

Волна тошноты снова охватила меня, когда я увидела, как лекарь орудовал искривленным ножом. Полилась кровь, потом нестерпимо запахло обожженной плотью, а Тассиа продолжал очищать влажным тампоном пораженный участок кишки между пальцами Нафтали.

Герман тем временем достал острую иглу из жаровни и подыскивал подходящую нить. Звякнув, на пол упал ланцет. Нафтали взглянул вверх. На лбу лекаря блестели капли пота.

— Не нужно никакой нити. Принеси мне стеклянный сосуд, скорее. Тот, что прислал мне хаким из университета Аль-Азхара, из Каира.

Не прошло и минуты, как Герман возвратился, держа в руках закрытую стеклянную банку, в которой я с ужасом заметила некоторое движение: что-то кишело и проворно двигалось там — туда-сюда, туда-сюда, — наползая и отталкиваясь друг от друга.