Прощальный вздох мавра - Салман Рушди

Нет, нет. Довольно того, что уже сказано. Шесть лет тяжких полевых работ принесли богатую жатву. ОМ получила политическую власть над городом; Мандук был теперь мэром. Даже в сельской глубинке, где идеи, подобные Филдинговым, раньше никогда не были популярны, пошли разговоры о грядущем царстве Всемогущего Рамы и о том, что все «моголы» страны должны получить урок, подобный тому, что был преподан текстильщикам. События более крупного масштаба тоже сыграли свою роль в той кровавой игре следствий, в которую превращается теперь наша история. В золотом храме укрывались вооруженные люди, храм был атакован и вооруженные люди убиты; вследствие чего вооруженные люди убили премьер-министра страны; вследствие чего толпы людей, как вооруженных, так и невооруженных, прокатились по столице, убивая невинных граждан, не имевших ничего общего с теми, первыми вооруженными людьми, если не считать тюрбана; вследствие чего люди, подобные Филдингу, которые говорили о необходимости приструнить национальные меньшинства и подчинить всех и каждого любовно-строгой власти Рамы, получили дополнительную поддержку и вошли в силу.

…И мне рассказывали, что в день гибели госпожи Ганди -той самой госпожи Ганди, которую она ненавидела и которая отвечала ей полной взаимностью, – моя мать Аурора Зогойби заплакала горькими слезами…

Победа, она и есть победа: в ходе избирательной кампании, которая привела Филдинга к власти, организации текстильщиков поддержали кандидатов ОМ. Первое дело – дать людям почувствовать твердую руку…

…И если порой меня вдруг рвало без явной причины, если все мои сны были адскими, что из того? Если я испытывал постоянное и растущее ощущение, что меня преследуют – может быть, хотят отомстить, – я отгонял мысли об этом. Они принадлежали моей старой жизни, этой ампутированной конечности; я не хотел иметь ничего общего с этими колебаниями, с этой слабостью. Я просыпался весь в поту посреди кошмарного сна, вытирал лоб платком и опять засыпал.

Ума преследовала меня в этих снах, мертвая и ужасная в смерти, Ума со всклокоченными волосами, белыми глазами и раздвоенным языком, Ума, превратившаяся в ангела мести, адская Дездемона, не дающая покоя мне, Мавру. Спасаясь от нее, я вбегал в ворота неприступной крепости, захлопывал их, оглядывался – и вновь оказывался снаружи, а она в воздухе, надо мной и позади меня, Ума с вампирскими клыками размером со слоновьи бивни. И опять передо мной вырастала крепость, отворенные ворота предлагали мне убежище; и опять я вбегал, захлопывал их за собой и оказывался все равно под открытым небом, беззащитный, в полной ее власти. «Ты ведь знаешь, как строили мавры, – шептала она мне. – Мозаичная архитектура, чередование жилых помещений и двориков: сад, комната, опять сад, опять комната и так далее. Но ты отныне приговорен к открытым местам. Не надейся укрыться в доме – а снаружи буду поджидать тебя я. По всем бесчисленным дворикам тебя прогоню». И она подлетала ко мне, разинув свою ужасную пасть.

К чертям детские глупые страхи! – Так стыдил я себя, пробуждаясь от кошмаров. Я мужчина и должен вести себя по-мужски – идти своим путем и быть за все в ответе. И если в течение этих лет и мне, и Ауроре Зогойби временами казалось, что за нами следят, то причина тому была чрезвычайно проста и прозаична – поскольку так оно и было. Как я узнал уже после смерти матери, Авраам Зогойби год за годом держал нас под наблюдением. Он любил владеть всей информацией. И, вполне охотно делясь с Ауророй большей частью того, что знал о моих похождениях, – будучи, таким образом, источником материала для «изгнаннических» картин; вот вам и хрустальные шарики! – он не считал нужным уведомлять ее, что она у него тоже под колпаком. С годами они так далеко разошлись, что были едва в пределах слышимости друг друга и обменивались лишь малозначащими фразами. Так или иначе, Дом Минто, теперь почти уже девяностолетний, но вновь возглавляющий лучшее частное сыскное агентство города, по заданию Авраама приглядывал за нами обоими. Но пусть Минто немного потерпит. Мисс Надья Вадья ждет своего выхода.

x x x

Женщины у меня бывали, не буду отрицать. Крохи со стола Филдинга. Припоминаю Смиту, Шобху, Рекху, Урваши, Анджу, Манджу и других. Плюс немалое количество особ неиндусского происхождения – слегка потасканные Долли, Мария, Гуриндер и так далее, ни одна из которых надолго не задерживалась. Иногда по приказу Капитана я выполнял «спецзадания» – ездил, как девушка по вызову, развлекать ту или иную богатую скучающую матрону, предлагая ей интимные услуги в обмен на пожертвования в партийную кассу. Когда мне самому давали деньги, я не отказывался. Мне не было разницы. Филдинг хвалил меня за «недюжинный талант» в этой работе.

Но к Надье Вадье я не прикоснулся ни разу. Надья Вадья – это было совершенно иное. Она была королева красоты – Мисс Бомбей и Мисс Индия 1987 года и, позднее в том же году, – Мисс Мира. Не в одном журнале проводилась параллель между этой стремительно вспыхнувшей семнадцатилетней звездой и угасшей, оплаканной Иной Зогойби, на которую Надья Вадья, как утверждалось, была очень похожа. (Я, правда, сходства не усматривал; но по этой части я всегда был туповат. Когда Авраам Зогойби сказал, что в Уме Сарасвати есть нечто от юной Ауроры -пятнадцатилетней девушки, в которую он столь судьбоносно влюбился, – это прозвучало для меня полнейшим откровением.) Филдинг возжаждал Надью – высокую Надью-валькирию с походкой воительницы и голосом, как хрипловатый телефонный звонок, серьезную Надью, пожертвовавшую часть своих призовых денег детским больницам и заявившую, что станет врачом, когда ей надоест делать мужчин всего земного шара больными от желания, – возжаждал больше, чем кого-либо еще в этом мире. У нее было то, чего ему недоставало и без чего, он знал, в Бомбее ему будет не обойтись. У нее был блеск. И она в глаза назвала его жабой на одном светском приеме; значит, была девушкой с характером, и ее следовало приручить.

Мандук хотел обладать Надьей, хотел повесить ее себе на руку, как трофей; но Сэмми Хазаре, самый верный из его офицеров, – уродливый Сэмми, получеловек, полужестянка, – допустил грубый промах, влюбившись в нее.

Что до меня, женская любовь перестала меня интересовать. Честно. После УМЫ что-то во мне перегорело, какую-то пробку на щитке выбило. Не столь уж редких хозяйских подачек и «спецзаданий» мне было вполне достаточно; эти дамы легко возникали и легко исчезали. Возраст тоже играл свою роль. Когда мне было тридцать, мое тело тянуло на все шестьдесят, и притом не самые бодрые шестьдесят. Годы накатывали на мои дряхлеющие дамбы и затопляли низины моего существования. Нелады в дыхательной системе достигли такой степени, что мне пришлось отказаться от участия в летучих рейдах. Уже было не до погонь в трущобных переулках и не до преследований на лестницах многоквартирных домов. О долгих чувственных ночах также не могло быть и речи; тогда уже я был способен в лучшем случае на один раз. Заботливый Филдинг предоставил мне работу в своем личном секретариате и ту из своих наложниц, что была наименее склонна к атлетическим играм… Но Сэмми, который был на десять лет старше меня по календарному возрасту, но на двадцать моложе телом, Железяка Сэмми все еще был способен на нежные мечты. Там никаких дыхательных проблем; на ночных олимпиадах Мандука он делил с Чхагганом Одним Кусом Пять лавры чемпиона по силе легких (задержка дыхания, стрельба крохотными дротиками из длинной металлической трубки, задувание свечей и тому подобное).

Хазаре был христианином из Махараштры и вошел в команду Филдинга не по религиозным, а по регионалистским причинам. О, у нас у всех были причины – у кого личные, у кого идеологические. Причины всегда найдутся. Ими торгуют на любой толкучке, на любом воровском базаре, и не поштучно, а десятками. Причины дешевы, как рецепты политиканов, они сами так и сыплются с языка: я сделал это ради денег – мундира – товарищества -семей – расы – нации – веры. Но того, что движет нами на самом деле, – того, что заставляет нас бить руками и ногами, заставляет убивать, заставляет побеждать врагов и наши собственные страхи, – этого не выразишь купленными на базаре словами. Наши моторы сложно устроены, и работают они на темном топливе. Сэмми Хазаре, к примеру, был помешан на бомбах. Взрывчатка, которой он уже принес в жертву кисть руки и половину челюсти, была его первой любовью, и речи, которыми он пытался – пока безуспешно – убедить Филдинга в политических выгодах от серии взрывов на ирландский манер, были столь же страстны, как речи Сирано, обхаживающего Роксану. Но если первой любовью Железяки были бомбы, то второй стала Надья Вадья.

Возглавляемая Филдингом бомбейская муниципальная корпорация устроила девушке пышные проводы в испанский город Гранаду на финальный конкурс красавиц. На этом вечере Надья, вольнолюбивая парсская прелестница, при работающих телекамерах вмазала закоренелому реакционеру Мандуку по первое число («Шри Раман, я лично думаю, что вы не столько лягушка, сколько жаба, и вряд ли вы превратитесь в принца, если я вас поцелую», – так она ответила во всеуслышание на его произнесенное неловким шепотом приглашение на приватный тет-а-тет) и, дабы усилить впечатление, намеренно обратила свои чары на его отчасти металлического телохранителя (напарником Сэмми был я, но меня она не удостоила вниманием).