Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

— Почему ваш отец и его подручные не заглянули в подвал, граф?

— Я не сказал им. А они все были слишком возбуждены, не догадались.

— Ему было лишь двенадцать лет! Ребёнок! — Это говорила графиня, поднявшись со своего места. — Отец постоянно бил его! Старый граф был садистом! Хотите доказательств? Вам необходимо увидеть его шрамы! Чего вы, люди, ждёте от нас? Сколько ещё должны продолжаться эти взаимные обвинения?

Граф поднял дрожащую руку, успокаивая её;

— Не волнуйся, Грета. Понимаете, я надеялся… кто-то, может, ещё есть там, внизу, живой.

Магистрат, глядя на страдающего от сознания своей вины человека, который разваливался у него на глазах, попытался найти в себе чувство жалости к нему, но из-за того, что Маласпино так долго всё отрицал, это оказалось трудным делом.

— Какими мотивами руководствовался ваш отец, совершая столь варварский поступок?

— Мотивы? — повторил граф голосом отстранённым, почти безразличным, как у священника, говорящего об умершем прихожанине. — Думаю, он уничтожил Сан-Рокко, просто чтобы доказать: его способ — единственный способ избавиться от инакомыслящих. И он оказался прав, разве не так? Ни у кого не хватило смелости сказать ему слово против, во всяком случае после Сан-Рокко. Он умер в своей постели в шестидесятых годах прославленным европейским политиком, выдвинутым британцами и американцами. Полагаю, он был известен как обладатель прекрасного винного погреба, чем и заслужил восхищение англичан.

Мэр, для которого название Сан-Рокко было проклятием и кошмаром всей жизни, чувствовал молчаливое требование людей вокруг назвать имена. Но не Дедушки и не дорогого дяди Клаудио, в этом он был уверен. Никто представить себе не мог, чтобы отказаться от дохода, который им приносила маленькая сделка его племянника Энрико с нацистами. Ни одна семья не желала слышать о подробностях несчастливого брака праведницы тёти Беллы, как не желала замечать грязь продажности под собственными ногтями. «Мы предпочитаем возлагать вину на наших политиков и крупных бизнесменов, — размышлял Примо и впервые с тех пор, как был мальчишкой, взмолился: — Владыка наш небесный, пожалуйста, ради моего города, который я люблю, ради всех нас, пусть всё это кончится здесь, не пойдёт дальше».

После долгой паузы, в надежде на какое-нибудь чудесное вмешательство, не позволившее бы ему продолжать, граф снова заговорил:

— Доменико Монтанья, человек, убитый несколько недель назад на свиноферме консорциума Нерруцци, — спокойно сказал граф. — Он был одним из тех, кто ответствен за происшедшее в Сан-Рокко. Думаю, это стало мучить его. И его сын, человек, которого на прошлой неделе нашли забитым до смерти, он был племянником двоих других. Первого судью, который пытался возбудить дело против консорциума Нерруцци, заставили закрыть дело.

Магистрат услышал звон колоколов, как обычно чуть вразнобой. Три часа, время ланча давно прошло. «Слава богу, — подумал он. — Мне хватило мужества сделать то, что был должен сделать, — и даже больше. С чистой совестью…»

— Там были ещё другие, но прежде чем… — сказал граф. — Я бы хотел спросить… на случай, если не…

Он в первый раз за всё время слушания повернулся к Муте и, бессильно опустив руки, стоял в молчаливом ожидании. Узкоплечий и прямой, он напомнил Шарлотте кипарисы вдоль дороги к вилле «Роза», а ещё таким ей виделся священник, стоявший под дулами убийц. Ей хотелось верить, что граф просит прощения за всех них, за каждого в этом идеальном городе, чьё молчание о происшедшем в Сан-Рокко сказало немой женщине: ты не нашей семьи, не нашего племени, ты сама по себе.

При каждом новом факте, упоминавшемся графом, глаза Муты вспыхивали. Она глубоко вдохнула, и зал замер в ожидании. Но слов не последовало, хотя уголки её губ дрожали от усилия. В своём молчании она слышала пронзительный крик мамы, видела её, крупную женщину с сильными руками, оттого что приходилось постоянно месить тесто для хлеба, которая отбивалась и кричала, и она закрыла глаза, зажала уши — чего бы ни увидела, чего бы ни услышала, молчи. Они уничтожили все слова, которые помнила Мута, все слова со стен подвала взлетели на воздух вместе с костями, перчатками, обувью, камнями, землёй, деревьями-пугалами. Все газетные статьи о Сан-Рокко были сорваны со стен подвала, пока она ждала, — для того, кто вытаскивал её оттуда. Она была там, в подвале, пока вонь, шедшая сверху, не стала невыносимой, она была испугана, никому не доверяла и потому однажды покинула подвал и потерялась.

Когда она вернулась, той, другой немой уже не было. Кто-то побывал в подвале и унёс её, и Мута больше не видела её до той поры, пока не пошла работать во дворец и не узнала на стенах, в киоске с открытками все те лица, которые прошли через Сан-Рокко много лет назад.

Да, Дадо, эта старая плоть, она простит, но душа, душа…

Она посмотрела на графа. Прочитав свой приговор в её глазах, он покачнулся и упал бы, если бы Прокопио и графиня не подхватили его под руки. Магистрат угрюмо объявил, что делать перерыв уже поздно и продолжение слушания переносится на завтра на десять утра.

ЧУДО № 42

КАК ОЖИВИТЬ СТАТУЮ

Паоло появился в суде сразу, как только закрыли двери зала, и ушёл, когда дежурный секретарь сказал ему, что синьоры Рикко внутри нет. Он вернулся через полчаса после того, как тётка Прокопио вошла в зал, но охранник в форме, стоявший у входа, предупреждённый магистратом не позволять больше никому мешать ходу слушаний, не впустил его.

— Да я только хочу узнать, появилась Донна Рикко или нет, — сказал Паоло. Он был возбуждён, его подвижное лицо выражало тревогу. Видя непонимание в глазах охранника, он добавил: — Девушка с телевидения: высокая, тёмноволосая, красивая.

На деле, охраннику не нужно было описывать девушку. Он прекрасно знал её, поскольку видел, как Паоло шествовал по городу, похваляясь своей спутницей-американкой, словно последней моделью «кадиллака», и теперь получал удовольствие от возможности принизить его. Не отвечая Паоло, он смахнул воображаемую пылинку с обшлага.

— Ну ты, чучело самодовольное! — не выдержал молодой реставратор. — Это-то можешь сказать! Небось не секрет!

«Сам ты чучело самодовольное», — подумал охранник, поминутно поправляя галстук и по-прежнему не отвечая.

Паоло выскочил из здания суда и заметил бесплотный силуэт Фабио, плывущий в тумане.

— Фабио! Ты видел, Донна входила сюда утром?

— Я тут всего десять минут, — пожал Фабио плечами, и его лицо опять скрылось в облаках.

Не зная, что предпринять ещё, Паоло присел за столик в кафе напротив суда и стал ждать. Он обратил внимание на человека за соседним столиком только потому, что в руках у того была римская газета и он читал в ней некрологи: то ли у этого типа привычка начинать с объявлений о смерти, то ли, наоборот, он дочитывал до последней корки, ожидая кого-то, кто сейчас в суде.

— Давно здесь сидите? — спросил Паоло.

Человек взглянул на него, но не ответил.

— Вы не видели, заходила в суд высокая черноволосая девушка?

— Высокая черноволосая девушка?

— Очень красивая, длинноногая — такую нельзя не, заметить.

Шиферные глаза слегка прищурились, может, от какого-то приятного воспоминания.

— Я бы заметил. Нет… пожалуй, не видел. Паоло нахмурился и переспросил:

— Не видели?

Но человек опять уткнулся в некрологи.

Допив кофе, Паоло зашёл в соседнюю лавку купить и себе газету. Когда он вернулся в кафе, человек уже ушёл. Паоло не обратил на это внимания. Он никак не мог сосредоточиться на новостях. Всякий раз, как раздавались шаги, направлявшиеся к суду, он вскидывал голову, надеясь, что это Донна. Где же она?

Немного погодя он заметил, что у суда начала собираться толпа. В сером небе появились разрывы, в которые проглянула синева, и остатки тумана легли на площадь толстыми белыми клочьями. Паоло пришлось пробиваться сквозь толпу, быстро собравшуюся, когда из суда стали выходить небольшими группками люди. Их фигуры возникали на солнце из низко стелющегося тумана, как видения святых или воинов — из дыма сражения.

Первыми появились Лоренцо и шеф полиции с несколькими своими людьми, за ними — сбитый с толку Анджелино с матерью, затем граф, поддерживаемый женой и Прокопио, и рядом с ними Шарлотта. Когда вышел граф, толпа негромко засвистела, но при появлении Муты все на секунду замолчали. Идя между медсестрой и врачом, она подняла руку, заслоняя глаза от вспышек сотни фотокамер, от микрофонов, протянутых к ней репортёрами, которые увидели её на ногах и поспешили сделать ложный вывод, решив, что произошло ещё одно чудо, как решили и в толпе зевак, многие из которых явились в ожидании увидеть ответ Урбино Фатиме. Со всех сторон беспрестанно раздавался один и тот же вопрос: