По Восточному Саяну - Григорий Федосеев

Я молча прислушивался к разговору, стараясь определить настроение своих товарищей. Люди не хотели сдаться, мысли о возвращении на них действовали гнетуще, и я почувствовал, что во мне ломается лед, появилась профессиональная гордость. Позорно было отступить, сознаться в своем бессилии.

– А я вот думаю, – заговорил Алексей, – как наши великие землепроходцы ходили? Неужели они на годы запасались пельменями, молоком, сухарями? А ведь уходили далеко, край земли искали, боролись с вечными льдами и, может быть, не верили в свое возвращение. Вот это люди – позавидуешь! И кто это выдумал слова «не дойдем», «не сделаем», или еще хуже: «вернемся»? – продолжал Алексей. – Нужно идти вперед. Ну, подумайте, приедем в Новосибирск – как будем выглядеть? Как мне отчитываться перед комсомолом? Стыдно.

Все подняли головы. Кто-то подошел к костру, поправил огонь. Где-то высоко над нами метеорит огненной чертой пробороздил небо. Шумел, не смолкая, Кизир.

– Никто еще не собирается бросать работу. Не так уж безнадежно наше положение, – вдруг обратился ко всем Мошков. – У других, наверное, и хуже бывает. Как ты думаешь, Павел Назарович?

– Кто его знает! Только без продуктов плохо будет, а с мясом что-то у нас не получается, – ответил старик.

– Да ведь мы же не охотимся, – вмешался в разговор Прокопий. – Все мимоходом только. Если заняться как следует, почему не добудем мяса? Зверя тут много…

– Дело еще не в том, что зверя много, а как сохранить мясо в такую жару? – возражал Павел Назарович.

– А помните, – обратился ко мне Мошков, – как нас на Охотском побережье эвенки кормили мясными сухарями и вяленой рыбой? А какой вкусный суп мы ели из сушеной крови! Ведь это было летом, значит, можно сохранить продукты.

– Конечно, дело тут добровольное, чего уговаривать, – сказал Алексей. – Кто не верит в свои силы – пусть возвращается, а я… – он окинул взглядом товарищей, – Степан, Кирилл, Тимофей Александрович, Самбуев, Прокопий, Кудрявцев…

Я встал, обнял Алексея.

– Довольно, друг! Ты, кажется, всех уже перечислил, но возвращаться кому-то придется…

Все взглянули на меня удивленно.

– Если вы решаетесь идти дальше, – сказал я, – то не следует подвергать всех тем испытаниям, которые неизбежно ждут нас впереди. Мы не можем ни в какой мере сравнить себя с великими землепроходцами, но и в нашей работе есть немалая доля того риска, какими прославили себя эти люди. Кому-то придется все же вернуться, чтобы организовать заброску нам продовольствия самолетами. Мы же пойдем дальше и будем продолжать свою работу. Следует еще серьезно подумать, как просуществовать до получения этого продовольствия, а самое главное – предугадать, сможем ли мы выбраться из этих гор, если почему-либо самолеты не обеспечат нас всем тем, на что сейчас рассчитываем, решаясь на такой шаг. Придется изменить весь распорядок нашей жизни и работы. А тебе, Алексей, предоставляется возможность показать свои способности. От тебя зависит многое. Подумай, чем заменить хлеб, как приготовить удобоваримую пищу без соли. Пользоваться поварским справочником не придется – там нет таких блюд. Сам подыщешь и названия кушаньям, которыми будешь нас кормить.

– Насчет приготовления не сомневайтесь, – улыбался Алексей, – а вот ежели затруднения будут с названиями, неужели не поможете?!

Все дружно рассмеялись. Было уже поздно, и товарищи стали укладываться спать.

Мы с Мошковым еще долго сидели у костра.

– Тебе, Пантелеймон Алексеевич, придется возвращаться, – сказал я, – и как можно скорее добраться до Новосибирска, доложить обо всем начальнику управления и, не задерживаясь, сразу же организовать заброску продовольствия, нужна и обувь и одежда, видишь, люди совсем обносились. Мы будем ждать тебя в вершине Кинзилюка. Посадить там самолет, думаю, нельзя – все придется сбрасывать.

– Я готов. Когда и с кем выезжать?

– Возьми Павла Назаровича, боюсь за старика – не выдержит, и еще кого-нибудь. Поплывете на двух лодках. Мало ли какие случаи бывают, с водой шутить нельзя…

– Нужно торопиться, – сказал Мошков, пытливо заглядывая мне в лицо, – положение отряда незавидное. Сейчас вы рассчитываете, что там где-то в горах будет вам сброшено продовольствие, а если случится так, что не будет летной погоды или по другим причинам нам не удастся осуществить свой план, тогда что? Вы идете по меньшей мере на безумный риск. Если и на этот раз надежда обманет людей, тогда не выбраться вам отсюда. Вот об этом нужно хорошо подумать. Семь раз отмерь, а один раз отрежь – народная поговорка.

– Откровенно говоря, я не рассчитываю на помощь. Трудно будет разыскать нас в этих щелях, без предварительной связи, но надежда в людях должна жить. Есть другое, к чему нельзя оставаться равнодушным. Перед разговором, здесь у костра, я полагал, что многие проявят желание вернуться домой, и тогда мы ушли бы с теми, для кого отступление было бы невозможным. Но, как видишь, разногласий не получилось, – это замечательно. А ведь они понимают, что ожидает их впереди. Тут и голод, и неудачи, и опасность для жизни. Но люди идут, и с этим нельзя не считаться. Беззаветная любовь к родине и глубокая вера в ее дела – вот какие чувства руководят ими, это можно назвать шестым чувством советского человека. Это оно делает слабого сильным. Никто не хочет оставаться безучастным к делам своей страны. Поэтому мы и пойдем дальше. Я верю в искреннее желание своих товарищей преодолеть трудности. Ты только не забывай, Пантелеймон Алексеевич, с каким нетерпением мы будем ждать твоей помощи, и не обмани наших надежд.

– Все ясно… Но если что случится, где искать? Куда пойдете с вершины Кинзилюка, если не получите продовольствия, – спросил он вкрадчиво, и его нависшие брови сомкнулись в раздумье.

– Будем пробиваться на север к Кану или Агулу.

Над горами поднималось солнце. В лагере все еще спали. Но вот пришел табун и с ним тысяча комаров. Они набросились на спящих. Так начался первый день того тяжелого периода, который пережила экспедиция в центральном узле Восточного Саяна.

Все, что осталось от наших запасов, мы собрали, провеяли и сложили как драгоценность. Ни комочек, ни зернышко не осталось без внимания. Видно, лабаз был разграблен давно. Все попрело, зацвело, и только мешок овса, оставленный для лошадей, случайно сохранился между бревнами. Ни обуви, ни одежды не осталось.

Ниже лагеря с утра застучали топоры, тесла, – это долбили лодки, вытесывали набои, упруги [12] . Я составлял докладную записку, чертил схему.

– За что же вы меня отправляете? – раздался вдруг голос Павла Назаровича.

Я взглянул на старика. Он стоял рядом, безнадежно опустив руки, крайне встревоженный.