Тесей. Царь должен умереть - Рено Мэри

Чтобы успокоить его, я пошел все-таки на свою циновку; а ему сказал, чтобы не говорил ничего остальным; это только взбудоражило бы их и могло быть замечено чужим глазом. Я сделал вид, что сплю, но спать не мог: все прислушивался, ждал крика, возвещающего о смерти царя. То и дело подходил на цыпочках кто-нибудь из Журавлей посмотреть на меня - я видел их из-под опущенных век… Они боялись, что я попаду в беду на арене, теперь, когда наш час уже подходит… Казалось, много времени прошло. Я был слишком неспокоен - не мог лежать больше, поднялся снова. Подошел полдень, время обеда. Журавли поели слегка - иначе нельзя перед Пляской… Еще час мы отдыхали - играли в бабки, - а потом заиграли дудки и барабаны - пора было идти.

Сияло солнце, пахло пылью и весенней листвой… Мы прикоснулись на счастье к алтарю Всех Богов, что стоял у Ворот Плясунов… Вокруг него сидели в пыли священные калеки - те, что смогли сами уйти с арены после удара рогом, но уже никогда больше не выходили на Пляску. Некоторые из них просидели там уже по полсотни лет - лысые, старые, сморщенные… Они грелись на солнце - болтали, почесывались - и грозили накликать на нас беду, если поскупимся на милостыню… Мы, почти не глядя, клали наши дары в их чашки - слушали музыку и разминались, готовясь к Пляске.

Песок был горяч от солнца. Гудели и хихикали женские трибуны, игроки выкрикивали ставки… Мы вышли на арену под ложу, и я пытался угадать по ее лицу, знает ли она о своей потере, - но под ритуальным гримом ничего нельзя было увидеть.

Мы разошлись и встали в круг на арене, я занял свое место против Бычьих ворот… Их еще не успели поднять, как за ними раздался рев. И я почувствовал, как все Журавли насторожились, словно собаки, - я тоже, - по звуку было ясно, что сегодня что-то не так.

Загрохотали цепи, я собирался присмотреться к быку, когда он остановится оглядеться по сторонам… В дурные свои дни он входил на арену с низко опущенной головой и, остановившись, начинал рыть копытом землю. Но вот со звоном поднялась решетка, я поднял руку навстречу ему в своем приветствии капитана… И еще махал рукой, кажется, а он уже был возле меня. Не глянув вправо или влево, не задержавшись ни на миг, чтоб дух перевести, - он ринулся на меня прямо из ворот через всю арену. Словно кабан из чащи, словно дротик, брошенный мне в сердце…

Я не выспался и соображал медленно, но тело думало за меня само - я прыгнул в сторону. Прыгнул… Но рог его зацепил бедро, - хоть и вскользь, - сбил меня с ног… Я откатился дальше, вскочил, выплевывая пыль, протирал глаза… А по ноге бежала горячая кровь; и на трибунах визжали так, словно всех женщин там насиловали разом.

Отбросил с глаз волосы - Иппий сидит у быка на лбу, ухватился за него, как мартышка в ураган, а Аминтор и Менестий держат его за рога и пытаются остановить. Судя по тому, каков он был сегодня, долго это продолжаться не могло: глаза налиты кровью, на губах я заметил желтую пену, и двигался он словно бешеный. Мне совсем не нравилась эта мельница вокруг его рогов, но был лишь один способ: в момент, когда он выпрямил шею, я схватился за кончики рогов и прыгнул через всю эту тройку, чтобы сесть ему на загривок. Быстро перевернулся, оседлал его, ухватил рога у самого основания, возле головы, и давай колотить каблуками по подгрудку, изо всех сил. Это отвлекло его от остальных, и они смогли убраться; а он помчался со мной вперед - стремительно, как боевая колесница; и шум вокруг тоже был словно рев битвы, и десять тысяч глоток кричали: «Тезей! Тезей!…»

Я глянул сквозь упавшие волосы - Аминтор несся рядом с быком, готовый поддержать меня, когда я его отпущу… И все Журавли вертелись рядом - слишком близко, он еще не готов был для них… И хоть я, казалось, вот-вот развалюсь на куски - не мог я его пока остановить. «Разойдитесь!… - кричу. - Дайте ему дорогу, я его замотаю!…» Я скрестил ноги под его шеей и старался прижать ему гортань, придушить его, но он по-прежнему несся вскачь, и у меня уже зубы не держались в челюстях… - и впервые Журавли не послушались меня: цеплялись на него со всех сторон, где только могли. Он затормозил на какой-то миг - я увидел, что Меланто и Хриза тащатся по земле, повиснув на рогах… Потом они исчезли - я не заметил когда и где… Хлопья пены летели назад мне в лицо, забивали глаза, ноздри… И странный запах был у этой пены - едкий.

Кричащие лица приближались - он мчался к барьеру… Надо прыгать, иначе он меня собьет - я бросил рога. Аминтор, несмотря ни на что, был рядом; но когда он отпустил меня, я понял, что со мной покончено: когда бык снова пойдет на меня - уже не смогу пошевелиться. Аминтор тоже спекся, я слышал его дыхание - словно всхлипы… Журавли подбегали к нам, но все они уже сделали больше, чем было нужно, - ведь не послушались меня! - и теперь никуда не годились, еле двигались… Я ждал, что Геракл повернет у барьера и пойдет на нас.

Но вместо этого - он ударил в барьер. Раздался грохот, треск дерева, крики… Барьер был из кедровой плахи в руку толщиной, но закачался. Сверху посыпались орехи, сласти, веера… даже собачки их карманные… Один рог застрял… Он с трудом выдернул его - повернулся… Но для меня в тот миг все стало безразлично, арена медленно крутилась перед глазами… И только одно я знал - я попал на рога; если сейчас упаду, то кровь моя принадлежит Матери.

Я стоял. Качался, хватал ртом воздух из последних сил - но стоял. Аминтор взывал к богам, звал меня ласковыми минойскими словами, сыпал проклятиями… Поддерживать жертву запрещено, он мог лишь стоять рядом… А бык шел на нас, шел медленно словно во сне, я подумал - брежу… Казалось, он идет уже целую вечность; глаза его - набрякшие, налитые кровью - глядели прямо на меня, мне в глаза… Я подобрался, как мог, - постараться заметить, в какую сторону он будет бить… Вдруг голова его опустилась, ниже, еще ниже, коснулась песка… Подломились колени… Он накренился, словно разбитый корабль, и рухнул в пыль.

И вокруг стало тихо-тихо… Потом волной прокатился вздох изумления и ужаса; а потом - трибуны разразились ликованием.

Чувствовал я себя скверно - слабость, боль… - но в глазах прояснилось. Увидел, что крови хоть и много, но рана неглубокая… А вся арена была - словно сад; люди будто с ума посходили и швыряли с трибун все, что было под рукой: веера, шарфы, бусы, цветы… Журавли собрались вокруг меня - чумазые, изодранные, побитые, в волосах пыль, по запачканным лицам потеки пота… Формион хромал - Хриза после сказала мне, что он спас ей жизнь… Когда она подошла, под руку с Меланто, я увидел рану у нее на скуле; шрам останется на всю жизнь - ей уже не быть той безупречной лилией, что плыла сюда из Афин… Гелика шутила с Фебой… Сегодня было так страшно, что страх у нее прошел, - на войне тоже так бывает… А улыбка Аминтора была глупой-глупой, от слабости наверно; и я, конечно, улыбался так же слабо и так же глупо… Теламон подставил мне плечо, но я махнул рукой - не надо. Моя девочка в ложе и так достаточно перепугалась, а я еще мог по крайней мере отсалютовать ей, стоя без поддержки.

Она стояла на своем помосте прямо и неподвижно. Краска на лице проступила ярко, как у куклы, но она провела прощальный ритуал без заминочки. Я гордился ею: такая выдержка! Пусть, думаю, она не Видит и не Слышит, но царица из нее будет настоящая.

А старина Геракл лежал на том же месте, где упал. Букет анемонов, брошенный сверху, рассыпался у него на голове, словно венок на него надели… Я смотрел на него - и тут он чуть приподнялся, дернулся… и мухи облепили его глаза. И сверху, где дешевые трибуны были темны от коренных критян, раздался торжественный гул голосов, словно люди увидели знамение.

Мы шли к воротам. Устал я страшно, - но не настолько, чтобы потерять способность думать. Вспомнил, как охраняют священных быков - ни один посторонний не мог пройти к ним в ограду… Посмотрел вверх - на пустую ложу Миноса, на соседнюю, где наш покровитель принимал поздравления и похвалы его команде… Принимал поздравления - но я видел его глаза, когда он не видел моих.