Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль

«Благоуханье этих дней…»

Перевод С. Северцева

{210}

Благоуханье этих дней теперь надолго сохранится,Пожар, пожравший стан врагов, для нас в куренья превратится.

Пусть будут девственницы спать отныне мирно и спокойно,И пусть паломников в пути не ждут ни грабежи, ни войны.

И где бы ни были враги, пусть помнят о твоем величье,—В твоих когтях, о грозный лев, им стать беспомощною дичью.

Я видел в час, когда войска построились перед сраженьем:Ты был и без меча в руке спокойной силы воплощеньем.

Лик моря издали узнать нетрудно даже в час покоя,—Так как же не узнать его, когда бушует вал прибоя!

В краю, который так велик, что и на лучшем иноходцеЕго не пробуй пересечь — промежность о седло порвется,

Ты хочешь румского царя лишить и жизни и державы,А будут защищать его одни мужицкие оравы.

Ужель смертельною борьбой нас испугают христиане?Мы — звезды небывалых битв, они — лишь тусклое мерцанье.

Средь нас — непобедимый Меч! Не зря он носит это имя:В походе он упорней всех, а в битве — всех неукротимей.

Мы просим небеса сберечь его от сглаза и раненья,Слились в один немолчный гул людей бесчисленных моленья.

Услышав грозный приговор, что вынесли мечи и пики,Решится ль выйти румский царь навстречу нашему владыке?

Решится, — близ Саманду{211} мы сразимся с войском нечестивым,А не решится, — встречу с ним устроим мы перед Проливом{212}.

«Увы, потеплело сердце твое…»

Перевод С. Северцева

{213}

Увы, потеплело сердце твое ко многим сердцам холодным,К тем, чей недуг — в здоровье моем, к завистливым, неблагородным.

Зачем же любовь и тоску скрывать, что тело мое иссушают,Если к владыке свою любовь народы провозглашают?

Мы этой любовью объединены и ждем, как благодеянья,Что каждый в меру своей любви получит и воздаянье.

К тебе я прибыл, когда мечи индийские были в ножнах,Взирал на тебя, когда их клинки купались в крови безбожных.

Я видел: ты — лучшее на земле из божьих творений славных,А лучшее в лучшем — твой мудрый дух, себе не имеющий равных.

Ты в бой устремился, и бегство врагов победу твою означало,Но все-таки тем, что враги ушли, ты был огорчен сначала.

Удары твои заменил им страх пред силой твоей геройской,И то, что над ними страх совершил, не совершит и войско.

Но ты почитаешь долгом своим то, что другим не под силу:Не скрыться врагам ни в степи, ни в горах, — ты им уготовил могилу.

Ужель всякий раз, налетев на врагов, в постыдный бег обратив их,Твой дух устремляет в погоню тебя за полчищем нечестивых?

Тебе — наносить пораженье врагам в каждой смертельной схватке,А им — принимать жестокий позор, бежать от тебя в беспорядке.

Но ведь для тебя в походе любом победа сладка тогда лишь,Когда остриями своих клинков ты кудри врагов ужалишь.

О справедливейший, — кроме меня, ко всем на земле справедливый! —Наш спор — о тебе: ты ответчик в нем, но и судья правдивый.

На нас прозорливый взгляд устремить прошу своего эмира,Чтоб ложь от истины отличить, зловредный отек — от жира.

Зачем человеку даны глаза? Не сам ли себя он обманет,Если и к свету и к темноте он безучастным станет?

Я — тот, чьи творенья стали видны даже лишенным зренья,Тот, чьи слова пробудили слух даже в глухих от рожденья.

Легко чудеса этих слов я творю, о них ничуть не заботясь,А люди хватают их, спорят, бегут, за каждой строкой охотясь.

Невежда в неведенье будет сперва, усмешке моей поверя,Пока не почувствует лапы и пасть неумолимого зверя.

Увидев львиных клыков оскал, не думай, что видишь улыбку,Иначе поплатишься головой за гибельную ошибку.

Решившие жизнь у меня отнять скорее погибнут сами,—На верном коне в безопасности я, словно в священном храме.

Любых врагов на таком коне смогу всегда побороть я,Он сделает все, что прикажут ему мои стремена и поводья.

Передние ноги его в прыжке на ногу одну похожи,И задние ноги его на лету в одну сливаются тоже.

Не раз я скакал с боевым мечом между двумя войсками —Там, где сшибаются волны смертей, где ярость звенит клинками.

Не раз я скитался с диким зверьем в степях, где не встретишь селенья,А взгорья и скалы, дивясь на меня, молчали от изумленья.

Ночь, конница, степи знают меня, знают и честь и отвага,Знают удары копья и меча, и мой калам, и бумага.

О тот, с кем разлука так тяжела! Все, что дано нам судьбою,Сразу утратит и цену и смысл после разлуки с тобою.

Никто бы, наверное, больше, чем мы, не был тобой почитаем,Когда бы ты те же чувства питал, какие к тебе питаем!

Но если завистников злобный крик стал для тебя приятным,Раны, которые ты нанесешь, боли не причинят нам.

Меж нами — о, если б ты это ценил! — знакомства давние узы,А ведь знакомство для тех, кто мудр, прочней, чем иные союзы.

Напрасно пороки во мне искать — старания эти излишни,Того, что творишь ты, не смогут принять ни честь твоя, ни всевышний.

Любой порок и любой обман чужды моему благородству,Я чист, как Плеяды, — а звезд не достичь ни старости, ни уродству.

О, если бы туча, что жизнь мою лишь молниями поражает,На тех эти молнии перенесла, кого дождем орошает!

Вижу: такая далекая даль к себе мою душу тянет,Что, много дней добираясь к ней, и лучший верблюд устанет.

Когда мы оставим справа Думейр и выедем на равнину,Быть может, и затоскует тот, кого навсегда покину.

Когда оставляешь тех, кто бы мог предотвратить расставанье,Словно не ты уезжаешь от них, а их отправляешь в скитанье.

О, нет страшнее такой страны, где друга душа не знает,И нет страшнее такой казны, что чистую честь пятнает.

А самое гнусное, что я обрел, что хуже любого урона,—Добыча, которую вместе с орлом будет клевать и ворона.

Как может стихи слагать этот сброд, что возле тебя пасется!Глядишь — не поймешь, кто такие они: арабы иль инородцы?

Пусть горьким покажется мой укор, но это любовь упрекает,Блестит жемчугами его узор, но это слова сверкают.

«Нам смолоду радости жизни даны…»

Перевод С. Северцева

Нам смолоду радости жизни даны, и сладость их слишком желанна,Не могут наскучить они — и всегда кончаются слишком нежданно.

А если согбенный старик и кряхтит, и жалуется то и дело,Поверьте, не жизнь надоела ему, а дряхлость уже надоела.

Здоровье и юность — орудья твои, но недолговечно их чудо,—Когда же от нас отвернутся они, нам сразу приходится худо.

Расщедрится жизнь, а потом отберет, что было подарено ею,—О, если б подобная щедрость ее была хоть немного скупее!

О, если бы не были слезы и скорбь ушедшего счастья наследьем,А друг, уходя, не бросал бы тебя с отчаяньем — другом последним!

Возлюбленна жизнь, но и лжива и зла: напрасны любые моленья —Не сдержит своих обещаний она и не завершит единенья.

Пусть все наши горести — из-за нее, но с нею страшимся разлуки:Уходит она, лишь с трудом разорвав ее обхватившие руки.

Подобна лукавой красавице жизнь, ее вероломна природа,Не зря ей, наверное, имя дано, как женщине, — женского рода.

«Тебе потому лишь являю довольство…»