Клуб Ракалий - Джонатан Коу

Несколько мгновений Сисили молчала, а потом спросила:

— А ты с ним согласен?

Бенжамен открыл было рот, чтобы ответить, но смолчал. Он едва не выпалил решительное «да», однако что-то удержало его. Некое новое вкрапление неуверенности в сознании. Сложная вереница быстрых мыслей, приведенных в движение этим вопросом, завершилась неожиданно тем, что он произнес, обращаясь к Сисили:

— Можно тебя о чем-то спросить?

— Конечно. О чем хочешь.

— Как ты смогла простить меня?

— Простить? За что мне тебя прощать?

— За ту статью.

— Господи, Бенжамен, это же было сто лет назад.

— Да, я знаю. И все-таки. Она была такой обидной. Недоброй.

— Ничего подобного. Я тебе уже говорила: она стала лучшей услугой, какую мне когда-либо оказывали. Актрисой я всегда была никудышной. Я выходила на сцену только потому, что так хотела мама, — ну и еще потому, что это отвечало моим глупым представлениям о себе. А ты меня от них исцелил. Именно так, в буквальном смысле: исцелил. Я не верю, что ты сделал это по злобе. Ты ведь уже сочинял тогда музыку, потому… потому, что любил меня — теперь я знаю, — и, думаю, по той же причине написал и ту статью.

— Потому что любил?

— Да, думаю, так. Чтобы я заметила тебя. Это и есть любовь, если хочешь. Состояние, в котором… в котором люди помогают один другому увидеть, какие они есть на самом деле.

— Да, — произнес Бенжамен. — Да, ты права. Она ответила на его вопрос. В этой новой близости с Сисили Бенжамен открыл уже и свое новое, более истинное «я», и это «я» не знало точного ответа, никакого не знало ответа на вопрос, существует Бог или нет. Похоже, Бенжамену придется вскоре смириться с бременем обновленной личности, еще более склонной к сомнениям, нежели та, какой он обладал прежде.

— Не знаю, — признался он Сисили, — не знаю, согласен я с дедушкой или не согласен.

— Христианство не для меня, — решительно произнесла она. — По-моему, восточные религии способны научить нас гораздо большему, тебе так не кажется? Да и вообще, я верю в то, что основу каждой религии составляет, скорее всего, один и тот же Бог. Во что обращает меня эта вера — в пантеистку?

— Пантеист — это человек, который видит Бога во всем. Думаю, как раз дедушка на самом-то деле пантеист и есть. Бедный дедушка. Он сейчас прикован к постели, у него постоянные боли.

Бенжамен встряхнул головой, отгоняя нахлынувшие вдруг мрачные мысли.

— Я знаю только одно, — сказал он, — я очень люблю эти места и чувствую, что они накрепко связаны с… с моим будущим.

Сисили непонимающе взглянула на Бенжамена. Собственно, и сам Бенжамен своих слов не понял.

— Здесь завершится моя история, — медленно выговорил он. Впрочем, и эти слова были ничем не лучше. — Прости, что-то меня на выспренность потянуло.

Сисили склонила голову к плечу и какое-то время обдумывала его последние слова.

— Хотелось бы и мне знать, где завершится моя история. Дома у меня настоящего нет. В Бирмингеме я себя как дома не чувствую, да, если по правде, и нигде. Может, мне с этим в Америке повезет.

— Почему в Америке? — спросил Бенжамен. Она ответила чуть дрогнувшим голосом:

— Потому что я скоро уеду туда. — И, ощутив, как замер сидевший рядом с ней Бенжамен, Сисили обратила на него глаза, полные печали — из-за боли, которую должна была ему причинить. — О, не навсегда, Бен. На несколько месяцев.

— Несколько месяцев!

— Только на время, пока мама будет играть в Нью-Йорке. Театр не бродвейский, так что спектакль может протянуть всего недели две. Я буду ужасно скучать по тебе, Бенжамен. Но когда еще мне удастся попасть в Америку? Мы будем жить на Манхэттене, а уик-энды проводить на Лонг-Айленде…

— А экзамены? Я думал, ты собираешься вернуться в школу.

— Не раньше Рождества. — Она встала, притянула Бенжамена к себе. Тело Сисили плотно прижалось к нему, он ощущал ее частое дыхание, биение ее сердца. — Послушай, Бен, в прошлом я наделала кучу дурацких ошибок с мужчинами. Ты — не ошибка. Ты — первый. Первый, последний и единственный. То, что происходит здесь с нами, это только начало, ты разве не понимаешь? Нас еще ждут впереди сказочные времена, тебя и меня. Сказочные, невероятные времена. Нам так повезло, так сильно, так здорово повезло — мы нашли друг друга. Мы молоды, Бен, так молоды, и мы уже знаем Мы самые везучие люди на свете, ты и я! И я от этого отказываться не собираюсь. Ничто на свете не заставит меня отказаться от этого. Что такое несколько месяцев, несколько месяцев разлуки в сравнении с тем, что нас ожидает? Ничто, Бенжамен. Совершенное ничто.

Он отвел с ее лба прядь волос и спросил: «Ты будешь писать мне?» — и Сисили ответила: «Каждый день», и Бенжамен увидел, как в ее глазах отражаются два океана, и она увидела, что его глаза наполняются слезами, но даже сквозь слезы Бенжамен чувствовал, как огромное, божественное блаженство пожирает его, и понимал, что это такое — любить и быть любимым.

28

Войдя под вечер следующего дня в родительский дом, Бенжамен первым делом увидел на коврике у двери письмо с результатами экзаменов. Вскрыв его, Бенжамен обнаружил, что получил по всем предметам высшие оценки.

Затренькал телефон. Бабушка.

— Ты где пропадал? Мы звонили, звонили.

— Извини, бабушка. Загулял. Как дедушка?

— Получше. Сегодня садиться начал. Посылает тебе привет.

Бенжамен сказал ей об оценках. Приятно, что есть кому о них рассказать. Поговорив с бабушкой, он позвонил Филипу, сказал и ему тоже. Филип справился с экзаменами почти так же хорошо. Осенью он сможет отправиться в Бристоль, никаких проблем.

— А что Стив? — спросил Бенжамен. Филип вздохнул:

— Физику он провалил. Намертво. А по другим предметам — четверки и тройки.

— И что это значит?

— Это значит, что на физический факультет его теперь ни один университет не примет. Придется ему на следующий год сдавать все экзамены заново.

— А Калпеппер?

— Пятерка, четверка и тройка. Однако пятерка по физике, так что он получил, что хотел. Прорвался. (Оба мрачно помолчали.) Дерьмовая штука жизнь, верно?

Выдержав приличную, по его мнению, паузу, Бенжамен сказал:

— Ну ладно, нам-то все же стоило бы это дело отметить. Тебе и мне.

— Да — и Клэр. И Эмили. Ты как насчет сегодня?

— Сегодня не могу, завтра, — сказал Бенжамен. — На сегодня у меня намечено одно грязное дельце.

Он положил трубку, просмотрел остальную почту. По большей части всяческая скукотина, впрочем, один конверт заставил его рассмеяться. По-видимому, забастовка на фабрике «Гранвик» все же закончилась. Забастовщики, если верить газетам, потерпели поражение, но по крайней мере снимки, сделанные отцом во время отпуска в Скагене, наконец-то пришли — спустя почти два года после того, как он отправил их на проявку и печать.

* * *

Грязное дельце Бенжамена состояло в том, чтобы пригласить Дженнифер в последний раз выпить с ним в «Лозе». Он рассказал ей о катастрофическом отдыхе своего семейства в Уэльсе, и рассказ этот сильно ее повеселил. Дженнифер были присущи горловой, не лишенный эротичности смех и чувство юмора, на которое всегда можно было положиться. Бенжамен понимал теперь, что эти качества были одними из многих, нравившихся ему в ней. И все же когда они наконец завершили обмен сведениями о каникулах и экзаменационных оценках, Бенжамен с подчеркнутой тщательностью опустил свой стакан с «Гиннессом» на стол и сказал:

— Послушай, Дженнифер, мне кажется, нам следует сегодня подвести черту, тебе и мне.

— Да, — весело ответила она. — Разумеется, следует.

Бенжамена это ошеломило. Он ожидал, что Дженнифер хотя бы всплакнет немного.

— Просто я думаю, — пояснил он, гадая, правильно ли она его поняла, — думаю, что мы с тобой прошли наш путь до конца.

— Да брось ты, Бен. Мы с тобой и пути-то никакого не отыскали, ведь так? Во-первых, у нас нет ничего общего. Начать с того, что я так и не научилась отличать Дебюсси от Делиуса или Беккета от Бодлера. Тебя же со мной и вовсе скука брала.

— Ничего подобного.

— Ну, Бенжамен, давай по-честному. Уж этим-то мы друг дружке обязаны.

— Просто ты иногда казалась мне немного расстроенной, — по-прежнему протестовал он.

— Это при том-то, что впереди меня ждал университет? Если верить его проспектам, в моем общежитии сто двадцать шесть жилых комнат и в каждой стоит по платяному шкафу. Мне будет там чем заняться. — И, поняв, что шутка эта смешной ему не показалась, Дженнифер с неохотой признала: — Да, конечно, я иногда расстраивалась. Но в этом никакой трагедии нет. Не волнуйся, Тигр, ты найдешь кого-нибудь еще.

Бенжамен ухватился за возможность вернуть себе хотя бы часть утраченного достоинства.