Дневник - Жюль Ренар

О чем я думал, прежде чем глаза мои открылись?

Все мне в тебе нравится: твои памятники, розовые облака твоих закатов, и петухи, и курочки на набережных.

Я был студентом. Я тогда что-то записывал, а этим вечером я впервые с удовольствием брожу по Латинскому кварталу.

Какой-то господинчик, очень шикарный, очень богатый, представитель светского общества глупцов, в цилиндре, держит за поводок диковинную собачонку, а та налегает на ошейник, тянет за собой хозяина, словно он слепой и параличный.

31 января. Кончик ветви устремляется вслед за вспорхнувшей с него птицей.

* Гений в отношении таланта, возможно, то же самое, что инстинкт в отношении разума.

* Баррес входит в книжный магазин Флури. Только что вышло его «Путешествие в Спарту».

Пожимаем друг другу руки. Его улыбка тут же гаснет, в сущности, это только милая приманка, за которой скрывается его высокомерный нрав: дескать, я улыбаюсь, но это вовсе не значит, что я вам ровня и что вы можете класть ноги на стол.

Его сопровождает какой-то господинчик с бритой вульгарной физиономией, не то его слуга, не то секретарь, не то лучший друг.

Все также смущенно (смущен и я) он разглядывает свою книгу. А я ищу слова. Нет! Не могу я поздравлять его с его Академией.

Протягиваю ему экземпляр его книги.

— Вы должны, — говорю я, — надписать ее мне.

— Я вам ее пришлю.

— Зачем же! Я уже ее купил.

И верно, я только что заплатил за один экземпляр.

— В таком случае, — говорит Баррес, — я вам пришлю какую-нибудь из прежних своих книжек. Вы по-прежнему живете в деревне?

— Нет. Живу все там же, улица Роше, сорок четыре.

— Ах да. Вечный адрес.

Он присаживается, пишет что-то на книге, а я не смотрю в его сторону.

Потом, после восклицания: «Ну вот!» — машинального подергивания плечами, молодой бог, избалованный и равнодушный, протягивает мне руку и уходит.

На книге написано: «Жюлю Ренару от друга». Нет уж! Я им восхищаюсь, дивлюсь ему, возможно, и он не отказывает мне в таланте, но мы с ним не друзья.

1 февраля. В тени всякого знаменитого человека всегда есть женщина, которая страдает.

9 февраля. Театр. У Гитри. Все эти лица, когда на них смотришь со сцены! Похоже, что люди по шею сидят в бассейне и от тесноты не могут даже плавать.

* Для того чтобы писать пьесы, нужно быть энтузиастом лжи.

9 февраля. В Шомо.

Филипп чистит бобы и считает их, чтобы в конце концов сказать, что всем хватит. Отсчитав сотню, откладывает один боб в сторону.

Он все время гладит кошку.

Встает он в шесть часов, в восемь ложится.

Его уши: две половинки абрикоса, изъеденного осами.

На дороге никого — один лишь дорожный рабочий.

Я осматриваюсь кругом и говорю Маринетте:

— Какая тут кровавая тоска.

— Почему «кровавая»?

Плуг — огромная раненая птица, которую лошади волокут боком по земле.

10 февраля. Зеленые воды памяти, поглощающие все. Необходимо взбаламутить воду. И что-то непременно всплывет.

* У него не осталось ни гроша. Из снобизма он продал отцовскую аптеку и ухлопал все деньги на свою усадьбу. Жена выписывала из Парижа парикмахера. Сейчас он ищет места за двести франков в месяц; но по-прежнему продолжает завтракать в самых шикарных ресторанах и курит самые дорогие сигары. Одно только изменилось: теперь за него платят друзья.

* Вообразите восхищение человека, который в наши дни увидел бы впервые розу! Он старался бы найти для нее самое необыкновенное имя.

* Онорина. Смерть словно говорит: «Никогда она ничем не болела. Не так-то легко будет ее заполучить. Не знаю, с какого конца за нее взяться».

* — А вы не можете сказать, какого цвета у меня было платье при нашей первой встрече?

— О, мадам, я могу даже сказать, какого цвета на вас были штанишки.

* Женщине следовало бы жить всего один сезон из четырех существующих, как цветку. Она вновь появлялась бы каждый год.

* Лист, этот бедный родственник цветка.

11 февраля. У Гитри. Скука, скука, не хочется говорить. Франс заработал вчера двести франков своей пьесой «Наудачу». А я — десять своим «Приглашением». Нельзя сказать, что я требователен.

12 февраля. Религия высших умов: потребность в дисциплине. У них нет веры, они верят потому, что желают верить. Так иногда людей тянет к тюрьме, я по себе это знаю.

15 февраля. — Какая прелестная пьеса, не правда ли? — спрашивает Эллен Андре. — Она вас захватывает. Вы согласны?

— Нет, — отвечает Маринетта.

— Смотрите-ка! Вы единственная разделяете мое мнение о пьесе.

* Белые быки лежат на лугу, как половинки яйца на блюде шпината.

17 февраля. Мечты. Пораженный недугом мозг еле влачится и может так влачиться всю жизнь.

21 февраля. Морис Кан является интервьюировать меня о драматургии Мюссе. Я, кажется, понимаю, почему знаменитости так не любят подобные посещения. Посетитель не дает тебе слова сказать. Он говорит непрерывно сам. Через час я уже знал все вкусы господина Мориса Кана, редактора «Свободных страниц», и вкусы молодежи, которую он представляет. А он ушел с мыслью о том, что я скромный человек.

22 февраля. Сорок два года. Что я сделал? Не очень много. И я уже не делаю почти ничего.

У меня стало меньше таланта, денег, здоровья, читателей, друзей. Но я стал относиться к этому спокойнее.

Смерть представляется мне большим озером, к которому я приближаюсь, все яснее различаю его очертания.

Стал ли я мудрее? Если стал, то очень немного. Зато у меня меньше побуждений быть плохим.

Из сорока двух лет восемнадцать я провел вместе с Маринеттой. Я не способен причинить ей зло, но способен ли я на усилие ради ее блага?

Сожалею о том времени, когда Фантек и Баи были маленькими и забавными. Что с ними станется? Достаточно ли волнует меня этот вопрос?

Иногда вспоминаю об отце, реже о Морисе, которые умерли уже давно. А моя мать еще жива. Как сделать так, чтобы не прошел незамеченным для меня ее переход от жизни к смерти?

Вставать, работать, заниматься другими — все это меня утомляет.

То, что приятно, я делаю хорошо: сплю, ем, мечтаю без натуги.

Я по-прежнему завистлив и поношу других. Спорить я так и не научился; кричу изо всех сил, как и раньше, только не так часто, как раньше.

К женщинам, собственно говоря, стал равнодушен. Только изредка набегут любовные мечты. Я почти не читаю новых книг, люблю перечитывать.

Как обстоит дело со славой? Так как у меня ее никогда не будет, мне удается без особого труда говорить о ней с презрением. Это почти искренне, но я слишком много об этом говорю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});