Отдайте мне ваших детей! - Стив Сем-Сандберг

Наконец принцесса Елена заснула. Сташек проскользнул между драпировок и увидел ее лежащую на подушке голову; длинный острый нос торчал между опухших щек, как между двух парусов-балунов. Ему захотелось ткнуть в щеку пальцем, но он не решился. Тогда он вернулся в комнату. Птицы вели себя на удивление тихо — словно до них вдруг дошло, что к ним кто-то приближается.

В углу комнаты стоял безголовый манекен в почти готовом костюме; Сташек вытянул одну из длинных булавок, скреплявших края ткани. Присел перед клеткой с белым попугаем, облезлым какаду. Сташек сказал попугаю два-три слова. Но птица только таращилась на него из-под белого хохолка, а потом повернулась спиной, презрительно покачиваясь. Медлительная высокомерная птица. Сташек ткнул длинной булавкой и с удивлением увидел, как острие вошло прямо под голову. Птица дернулась и забила крыльями. Когда Сташек вытянул иглу, по белым перьям красиво, как нарисованный красной краской, протянулся тонкий ручеек крови. Птица зашаталась; она взмахнула крыльями, словно чтобы взлететь, но правое крыло не поднималось. Глаза испуганно, без укора глядели на него, а клюв открывался и закрывался, словно попугай собрался заговорить.

Сташек бросил тревожный взгляд на драпировки, но за ними было тихо. Принцесса Елена все еще спала. Он открыл дверцу клетки; до него вдруг дошло, что он не знает, что делать с птицей, которая теперь бессмысленно лежала на полу клетки, разевая клюв и заведя назад крылья. Подумав, Сташек сунул руку в клетку и поднял попугая. Когда он взял в руку похожее на веретено все еще теплое тельце, ему почему-то сделалось ужасно противно. Он тут же выпустил попугая и попытался избавиться от мазков вязкой крови на ладони, к которой к тому же прилипли перья и что-то желтое. Надо бы пойти на кухню и вымыть руки в ведре, но он боялся: госпожа Кожмар все еще была в прихожей, они с госпожой Фукс провожали посетителей в кабинет председателя; а что скажет принцесса Елена, когда проснется? Как он объяснит, почему птица сдохла?

Сташек принялся обходить клетки — смотрел, нельзя ли куда-нибудь сунуть мертвого какаду. Такого места не нашлось. Птицы яростно метались в клетках, словно чуя запах крови, который мальчик приносил с собой.

Время от времени он подходил к какой-нибудь особенно шумной клетке, садился на нее верхом и просовывал вниз булавку — только ради удовольствия поглядеть, как птица дергается и лихорадочно цепляется за клетку, не понимая, откуда появляется острие.

— Сташек, Сташулек? — проговорил вдруг голос из-за драпировок, на удивление нежный и ласковый.

Это проснулась принцесса Елена. Она все еще ничего не знала о господине Таузендгельде, но начинала волноваться, терять терпение и хотела поговорить со своим обожаемым, удивительным племянником: — Сташее-ееек?

Мальчик оседлал другую клетку. В ней сидел дрозд с красивым желтым клювом. Сташек так крепко сжал ляжки, что в низу живота приятно защекотало, и медленными движениями, словно копая, просунул иголку между ногами. Дрозд завертелся, подволакивая раненое крыло. Он тащил крыло по кругу, по кругу, словно оно заменяло секундную стрелку на часах. Ор из других клеток сделался невыносимым: стена звука.

Принцесса Елена почуяла неладное. Она прокричала сквозь птичий гам:

— Сташек? Поди сюда, милый! Что ты там делаешь? Иди, иди сюда, ми-илый!

Он стал быстро ходить от клетки к клетке, опрокидывая их на пол, тыча и коля булавкой птиц, которые пытались удержаться в воздухе, беспомощно хлопая крыльями. Игла скользила в липкой ладони. Ему приходилось все время перехватывать ее. Наконец он выпустил булавку, оторвал дверцу и просунул внутрь всю руку.

Два лесных голубя вылетели из клетки, он почувствовал, как их шуршащие крылья задели ладонь с тыльной стороны; один голубь клюнул его между пальцев.

Сташек вытащил руку, взглянул вверх и увидел в дверях комнаты Регину. Она стояла полностью одетая, с чемоданом в руке; на ее лице было такое выражение, словно она уже давно стоит тут и ждет, когда же он посмотрит в ее сторону.

Она сказала только: «Ты дьявол, дьявол» — и улыбнулась, словно получила подтверждение того, о чем давно знала.

Везде лежали мертвые птицы. В складках ковра под стульями и под столом в гостиной, вдоль плинтусов в коридоре, на пороге кухни. У порога, глядя на мачеху, стояло Дитя. Руки, держащие мертвого попугая, были скользкими от крови. На шее, щеках и вокруг рта тоже была кровь; кровавая маска исказила черты его лица, придав ему умеренно испуганное выражение, которое могло сойти за невинность.

Но в глазах невинности не было. Дитя наблюдало за Региной с выражением всегдашней жадной, почти страстной ненависти. Регина схватила мальчика за руку, прежде чем он успел снова поднести ее ко рту, бросила взгляд на окровавленное птичье тельце с жалкими тощими лапками, воткнутыми в пух на брюшке, и швырнула трупик госпоже Кожмар, возникшей вдруг в комнате, где лежала принцесса Елена. Госпожа Кожмар все еще держала в занесенной руке совок для мусора:

— Пришли еще просители, госпожа Румковская! Что мне делать?

Регина не ответила. Она втолкнула мальчишку в комнату, куда его уводил председатель и где хранился сундучок с его отвратительными картинками. Тщательно заперла за собой дверь и сунула ключ в карман платья. Когда она вернулась в прихожую, там был Хаим, бледный как полотно; за его спиной стоял Абрамович с остатками штаба. Именно Абрамович произнес то, что Хаим, открывавший и закрывавший рот, так и не смог выговорить:

— Гертлера взяли;

да сжалится над нами Бог Израиля — Гертлера взяли!

Они привезли с собой и тело господина Таузендгельда; и доктор Гарфинкель немедленно раздвинул драпировки, чтобы дать дико закричавшей принцессе Елене новую дозу морфина. Но Регина думала только Гертлере. Она сидела в коридоре со своим чемоданом и ждала человека, который никогда больше не вернется, но который единственный из всех мог связать ее с ее погибшим братом.

В кабинете плакал председатель:

— Он был мне как сын, почти как родной сын…

А в своей комнате среди чудовищных картин, сложенных из мертвых и покалеченных птиц, сидел мальчик — и смеялся.

~~~

Речь Ганса Бибова перед директорами фабрик и руководителями гетто, произнесенная в Доме культуры 7 декабря 1943 года (реконструкция)[27]

Служащие и директора фабрик гетто!

(Господин Ауэрбах, прошу садиться.)

Я давно уже намеревался поговорить с вами, но из-за начавшихся сложностей обращаюсь к вам лишь сейчас. Я буду говорить медленно и внятно, чтобы даже те, кто не знает немецкого, поняли мои слова — сами или с помощью других.

Мне стало известно, что в гетто происходят волнения. Насколько я понимаю, происходят они в первую очередь из-за махинаций, имевших место при распределении продуктов питания. Само собой разумеется, что вопрос распределения продуктов должен решаться в первую очередь в пользу немецкого народа, потом остальной Европы, и в последнюю очередь — евреев.

С тех пор как я три с половиной года назад принял на себя управление этим гетто, одной из моих главных задач стала доставка провизии. Вы и понятия не имеете о том, какое это колоссальное напряжение — каждый день находить заказы для гетто. Жителям гетто гарантированы продуктовые пайки, только если они будут работать.

Признаю: некоторые формы распределения, введенные моими еврейскими доверенными лицами, стали приносить пользу тем, у кого уже была еда, — за счет тех, у кого ее не было. Имели место безобразные злоупотребления, когда люди жадно забирали себе, или даже хуже — распродавали, то немногое, что попадало в гетто. С тем чтобы раз и навсегда положить конец этой черной торговле, я объявил ранее действовавшую систему талонов недействительной и ввел единую систему распределения дополнительных пайков. Отныне у тех, кто работает не менее часов в неделю, будет стоять в трудовой книжке штамп «L» (то есть «Langarbeiter»), и я здесь и сейчас заявляю: долг каждого Ressort-Leiter’a — следить за соблюдением новых правил; заверяю вас, что любая попытка сжульничать с этими документами или выписать их на имя отсутствующих людей приведет к последствиям, о каких жулики даже не подозревают, — им придется покинуть сцену Жизни, на которой они выступают.[28]

Это касается не только Ressort-Leiter’ов, это касается каждого, кто принимает решения о проверках [die Prüfungen], и всех, кто выписывает справки о занятости.

Служащие, представители департаментов и секретариата!